Эксодус (Книга 3, 4 и 5) - Леон Урис

Так она переезжала с одного места на другое, в зависимости от того, где шла "алия". Она несколько раз слетала в Европу, когда в лагерях для перемещенных лиц создавались пробки. Она рыскала по всему материку в поисках персонала, медикаментов и инвентаря. Когда волна немного схлынула, Китти отозвали в Иерусалим, где Сионистское Поселенческое Общество поручило ей работу в рамках "Молодежной алии".

В свое время она помогла привезти детей. Теперь она принялась за то, чтобы сделать из них полноценных членов сложного израильского общества. Лучше всего для этой цели подходили такие поселения, как Ган-Дафна, но их было слишком мало в сравнении с прибывающими массами детей. Дети постарше получали воспитание в рядах Армии Обороны Израиля, которая стала вскоре крупнейшим воспитательным учреждением в стране, обучая каждого новобранца, помимо многого другого, еще и грамоте на языке иврит.

Сама Китти Фрэмонт уже свободно разговаривала на иврите. Она чувствовала себя как дома, находясь с Фостером Мэк-Уилльямсом на борту самолета, доставлявшего туберкулезных детей в Израиль, или в каком-нибудь пограничном кибуце. - Шалом, геверет Китти! - то и дело можно было слышать в сотнях таких мест, где находились ее дети.

А потом произошло нечто такое, что одновременно обрадовало и сильно огорчило Китти. Она все чаще встречала девушек, которых она знавала еще в Ган-Дафне, и которые вышли с тех пор замуж и жили в разных местах. Некоторые из них были еще совсем детьми на "Эксодусе", а теперь у них у самих были дети. На глазах Китти аппарат "Молодежной алии" вырос и окреп, так что он теперь мог самостоятельно справиться с любыми трудностями. Она помогла в создании этого аппарата, обучала людей, начиная с их первых неуверенных шагов и вплоть до того, когда аппарат стал работать как хорошо смазанная машина. Теперь Китти вдруг поняла с тяжелым сердцем, что она свое дело сделала. Ни Карен, ни Израиль больше в ней не нуждаются, и она решила покинуть страну навсегда.

Глава 3

Бараку Бен Канаану исполнилось восемьдесят пять лет.

Он ушел от общественной жизни и был рад, что имеет наконец возможность отдаться полностью ведению своего хозяйства в Яд-Эле. Именно об этом он мечтал в продолжении полстолетия. Даже в глубокой старости он сохранил свою физическую мощь и ясный ум и запросто работал в поле от зари до зари. Его огромная борода была теперь почти вся белая; кое-где, правда, сохранились следы прежнего огненно-рыжего цвета, а руки были по-прежнему крепкие как сталь. Годы после Войны за Независимость принесли ему огромное удовлетворение. Он мог наконец посвятить себя Саре и себе самому.

Его счастье, однако, омрачали мысли об Ари и о Иордане, у которых жизнь сложилась не очень счастливо. Иордана не могла забыть гибель Давида Бен Ами. Ее охватило какое-то неуемное беспокойство. Она ездила некоторое время по Франции, кокетничала то с тем, то с другим, и это только прибавило ей горя. Наконец она вернулась в Иерусалим, город Давида, и снова поступила работать в университет, но в душе у нее по-прежнему была пустота.

Ари добровольно сослал самого себя в Негев. Барак догадывался о причинах этой ссылки, но ему никак не удавалось подобрать ключ к сыну.

Как раз когда ему исполнилось восемьдесят пять лет Барак почувствовал сильные боли в желудке. Он долго никому об этом не говорил. Он думал, что в его годы нельзя же совсем без недомоганий. Вскоре, однако, у него появился сильный кашель, а его-то уж никах нельзя было скрыть от Сары. Она настаивала, чтобы он показался врачу, но Барак все отшучивался. Приходилось, правда, обещать, что сходит как-нибудь, но ему всегда удавалось найти причину, чтобы отложить этот визит.

Как-то позвонил Бен Гурион и спросил у него, не желает ли он приехать с Сарой в Хайфу на празднование третьей годовщины Независимости: в таком случае им оставят место на почетной трибуне. Это, конечно, была большая честь для старика, и он сказал, что приедет. Сара воспользовалась этой поездкой, чтобы взять с него твердое обещание, что он сходит к врачу и даст себя хорошенько обследовать. Они отправились в Хайфу дней на пять раньше, Барак действительно лег в больницу на обследование и оставался там до кануна Дня Независимости.

- А что сказали врачи? - спросила Сара. Барак рассмеялся.

Плохое пищеварение и старость. Они мне дали какие-то таблетки.

Сара хотела знать подробности.

- Да брось ты это, - ответил он. - Мы ведь праздновать День Независимости приехали.

Народ прямо валом валил в Хайфу в этот день. На собственных и на попутных машинах, на самолетах, поездом. Город прямо кишел людьми. В номере гостиницы, где остановился Барак, отбою не было от посетителей, желавших засвидетельствовать ему свое почтение.

Вечером молодежные группы открыли торжества красочным парадом с факелами. Они продефилировали перед утопающим в зелени зданием Муниципалитета на Гар-Га-кармель, а после обычных речей на горе был устроен фейерверк.

Десятки тысяч людей толпились вдоль всей улицы Герцля. Громкоговорители передавали музыку, и на каждом шагу люди входили в круг и плясали хору. Музыка, яркие краски и топот ног - все сливалось в одно. Барак и Сара тоже вступили в круг и танцевали под гром рукоплесканий.

Затем они отправились в Политехнический институг, чтобы в качестве почетных гостей принять участие в вечере, устроенном "Братством огня" бойцами Пальмаха, созданным еще в дни арабского террора. Они разложили гигантский костер, вокруг которого плясали и иемениты, и друзы; они зажарили барана на вертеле, варили кофе по-арабски и хором пели восточные песни и библейские псалмы. По всему институтскому городку юноши и девушки спали в объятиях друг друга. "Братство огня" пело и плясало до рассвета.

Под утро Сара и Барак вернулись в гостиницу, чтобы немного отдохнуть, но и на рассвете гулянье продолжалось на всех улицах. Несколько часов спустя они проехали в открытой машине по широкому бульвару, на котором должен был состояться парад, и под бурные аплодисменты прошли на свое место на трибуне, рядом с президентом страны.

Неся перед собой знамена, как древние колена, Новый Израиль шествовал мимо Барака: иемениты, теперь уже гордые и смелые бойцы, рослые парни и девушки сабры, летчики, выходцы из Южной Африки и Америки, и солдаты, вернувшиеся на родину со всех концов земного шара. Проходили отборные части десантников в красных беретах, пограничники в зеленой форме. Грохотали танки и в небе проносились самолеты. Сердце Барака забилось сильнее, когда раздался новый взрыв аплодисментов, и бородатые, закаленные "Звери Негева" отдавали честь отцу своего командира.

После парада произносились речи, устраивались приемы и прочие торжества. Когда два дня спустя Барак стал собираться в обратный путь с Сарой, народ все еще плясал на улицах.

Не успели они переступить порог своего дома в Яд-Эле, как с Бараком случился продолжительный приступ сильнейшего кашля, словно он его изо всех сил сдерживал в дни торжества и только теперь дал ему вырваться на волю. Он в изнеможении опустился в свое большое кресло, а Сара помчалась за лекарством.

- Я же говорила, что тебе нельзя так волноваться, - с укором сказала она. - Тебе давно уже пора считаться со своими годами.

Барак видел в мыслях загорелых крепких парней, маршировавших на параде: Армия Израиля..., - прошептал он.

- Я тебе сейчас принесу чаю, - сказала Сара, погладив его по волосам.

Барак схватил ее за руку и посадил к себе на колени. Она прижалась головой к его плечу и вопросительно посмотрела ему в глаза. Он отвел взгляд.

- Ну, теперь, когда торжества позади, - сказала она, - давай выкладывай что тебе там сказали врачи?

- Да, ты права, мне никогда не удавалось обмануть тебя, - ответил он.

- Я приму все спокойно, обещаю тебе.

- В таком случае вот: мне пора, - сказал Барак. - В сущности, я это и без врачей знал.

Сара вскрикнула, но тут же прикусила губу. Барак медленно кивнул.

- Ты уж постарайся, вызови Ари и Иорданну.

- Рак?

- Да.

- И сколько тебе осталось?

- Несколько месяцев... несколько чудесных месяцев.

Трудно было представить себе Барака иначе, как гиганта. Однако в последующие недели он сильно состарился. Он сильно похудел и его огромная фигура сгорбилась. Его мучили страшные боли, но он мужественно переносил их и наотрез отказывался лечь в больницу,

Его кровать придвинули к окну, чтобы он мог целыми днями смотреть на свои поля и дальше вверх до самой ливанской границы. Ари застал его у окна, когда он горестно смотрел на то место, где когда-то стояла деревня Абу-Йеша.

- Шалом, аба, - сказал Ари, обнимая отца. - Как видишь, я не замешкался.

- Шалом, Ари. Дай-ка я на тебя посмотрю, сын. Давно уже я тебя не видел... больше двух лет. Я думал, ты тоже приедешь на парад со своими ребятами.

- Египтяне снова стали нападать на Ницану. Пришлось дать сдачу.