Берегите солнце - Александр Андреев

Возле дома, где разместились санинструкторы, стояли подводы. Лошади перебирали брошенное им под ноги сено, зябко топтали жесткий снег. В широких санях навалена была солома, чтобы раненым было мягче и теплей лежать.

В избе на такой же соломенной подстилке лежали раненые, невнятно белели в сумраке марлевые повязки. Пятилинейная лампа с привернутым фитилем освещала один лишь стол, и я, вглядываясь, долго не мог отыскать Кащанова.

- Вот он, - шепотом сказал Чертыханов, указывая на человека возле стены, накрытого полушубком.

Я перешагнул через ноги раненого красноармейца и наклонился над Кащановым.

- Это вы, товарищ капитан? - сипло, с остановками прошептал лейтенант. Лицо его осунулось, кривоватый нос заострился, верхняя губа обнажила кончики зубов. - Как меня садануло... Мина упала сбоку... почти у самых ног... Лицо успел отвернуть, а то бы и лицо... своротило набок... Не знаю, вылечат или нет... Боюсь, инвалидом останусь... Без руки... - Он вздохнул с хрипом и замолчал. На лице выступил пот; капли его как будто переливались в свете лампы. - Жарко... - Левой рукой он сдвинул с себя полушубок, открылась грудь в бинтах. - Жаль, товарищ капитан, самая хорошая пора началась... Фашистов погнали... До слез жаль...

- Не огорчайся, Саша, - сказал я. - На наш век войны хватит. Мы еще пошагаем с тобой. Меня тоже однажды садануло, - думал, конец пришел: шестнадцать осколков влепили. Ничего, выбрался. И ты встанешь...

- Хорошо бы, если так, - ответил Кащанов. - Но боюсь... - Он вдруг резко перевернулся на левый бок, отрывисто вскрикнул, глаза туго зажмурились, а раненая рука, сильно ударившись о стену, упала безжизненно, как веревка. Из сомкнутых век выкатилась крупная слеза, подержалась немного на ресницах и сползла на щеку. Он умер: не выдержало сердце.

Я возвращался в штаб, не видя дороги, в глазах скопился какой-то дрожащий туман, и все вокруг рябило, искажалось... "Как неожиданно обрывается жизнь! - думал я. - Минуту назад он был уверен, что вернется в строй, пусть даже инвалидом, без руки... Как легко, как просто и как страшно..."

4

В избе вокруг стола в одних гимнастерках сидели командиры рот: старший лейтенант Астапов, лейтенант Рогов, комиссар Браслетов, Скнига, начальник штаба Тропинин. После морозной стужи они раскраснелись и ожили в тепле. Удачно проведенный бой воодушевлял и веселил.

- Что ты так долго? - воскликнул Браслетов. - Заждались. Есть хочешь? Картошка давно сварилась.

Я молча снял полушубок, повесил на гвоздь у двери, подпоясал гимнастерку. Ощущение смерти еще не покидало. Я сел к столу. Хозяйка принесла капусты, поставила картошку в эмалированном блюде, разваристую, исходящую горячим паром. Раскрыли банки с консервами, оставленные в избе немцами. Астапов из-под лавки достал жбан с водкой.

- Ругать не станете? - спросил он меня.

- И я выпью. - Я помолчал немного, усмиряя внезапно нахлынувшее чувство жалости к Кащанову, к этим вот сидящим вокруг блюда с картошкой людям, к бойцам, находившимся в обороне на лютом морозе, к себе самому. - Наливай... Лейтенант Кащанов умер, - сказал я.

- Как! - воскликнул Браслетов, вскакивая. - Совсем недавно я с ним разговаривал! Я еще предупредил его, чтобы он не отморозил в пути руки или ноги. Он даже усмехнулся: ничего, говорит, товарищ комиссар, мина не доконала, так мороз не возьмет, он наш, русский... Поди ж ты!..

- Что ж, друзья, - сказал Астапов, вставая. - Помянем добрым словом нашего боевого товарища: толковый был командир, простой, не из трусливых...

Выпили. Закусили. Я спросил Браслетова:

- Люди накормлены?

- Да. Кухни пришли.

- Хорошо. Пусть командиры взводов следят, чтобы не было обмороженных. Через каждые полтора-два часа делайте смену: одна половина в обороне, вторая в избах - пусть греются.

- Все будет сделано, - отозвался Тропинин и, выйдя из-за стола, наскоро оделся. - Я отлучусь в роты. Водку не пью, а поужинал недавно. - Он вышел, но тут же вернулся - встретил в сенях командира бригады. Вместе с Олениным вошли в избу несколько командиров-танкистов. Мы попытались встать, но Оленин остановил.

- Приятного аппетита, товарищи командиры! - Он схватил первый попавшийся стакан. - Что ж, с ходу! - Выпил, сорвал с себя полушубок, шлем, швырнул на лавку. - Раздевайтесь, - сказал он своим спутникам. - Подведем итог дня. Обсудим, что делать дальше. - Оленин разрумянился, тоненькая ниточка усиков потемнела в тепле, русые волосы взъерошились, и выглядел он совсем юным. - Позвольте вам доложить, товарищи, результат боевого дня: сожжено, подбито и захвачено тридцать два вражеских танка.

- Два на счету моих артиллеристов, - сказал старший лейтенант Скнига, вставая.

Чертыханов, приблизившись к столу, обратился к Оленину:

- Разрешите доложить, товарищ подполковник?

Оленин, круто обернувшись на табуретке, с любовным уважением и с улыбкой посмотрел на Прокофия.

- Ну, ефрейтор?..

- Один танк на моем счету, - браво отрапортовал Чертыханов. Бутылочкой поразил!

- Молодец! - Оленин встал и, развеселившийся, довольный первым успешным боем и от этого щедрый на доброту, обнял Прокофия. - Спасибо за службу, ефрейтор.

Чертыханов, вытянувшись, рявкнул во всю силу, так что подполковник вздрогнул и зажал уши:

- Служу Советскому Союзу! - и отступил к порогу, к связным и телефонистам.

Оленин, посмотрев на меня не без зависти, качнул головой.

- Повезло тебе, комбат. С таким парнем воевать можно. - Он рассмеялся, темная полоска усиков оттенила белизну зубов. - А что, если я заберу его у тебя?

- Не пойдет, - сказал я.

- Не пойдет? Ко мне? Сейчас спросим. - Он опять крутанулся на табуретке, слегка задетый моей уверенностью и категоричностью. - Ефрейтор Чертыханов!

Прокофий с готовностью очутился перед глазами комбрига. Оленин спросил, заглядывая ему в глаза:

- Пойдешь ко мне служить?

- Никак нет, товарищ подполковник.

- Я сделаю тебя своим помощником. Научу танком управлять.

Прокофий польщенно ухмыльнулся.

- Танк - это хорошо. Это славно. Крепость! Но пехота лучше. Мы пехотинцы. В пехоте вольготней живется. Шагай себе на своих на двоих, как по нотам. Так что извините, товарищ подполковник: характером мы с вами не сойдемся.

И командиры и красноармейцы, находившиеся в избе, притихли, прислушиваясь к разговору. Оленин, зажигаясь непокорностью Чертыханова, возвысил голос:

- А я прикажу.

- А я сбегу.

- Сбежишь? Это будет дезертирство! А за дезертирство что бывает?

- Смерть, - спокойно ответил Прокофий.

- Ты не боишься смерти?

- Смерть не теща, пилить не будет. Раз обнимет - и каюк. Шаль только, товарищ капитан останется без моего прикрытия.