Сэр Невпопад из Ниоткуда - Питер Дэвид

Принцесса так цепко ухватилась за мою ногу, что я тотчас же вспомнил того бродячего мышелова. И звуки, издаваемые ею при этом, также чем-то походили на его утробный вой. Она, к счастью для себя, держалась за мою здоровую ногу, которой я из-за этого не мог шевельнуть. Увечная же, правая, почти мне не подчинялась. Иначе, честное слово, я дал бы ей хорошего пинка, сбросив с себя этот лишний груз, который уменьшал мои и без того довольно призрачные шансы на спасение.

Тут в глупую голову чертовой птицы пришла блестящая идея, которую она не замедлила осуществить: забросила гигантскую голову назад. Посох, который ничто больше не удерживало на горле этой хитроумной твари, скользнул вниз по могучей шее, по челюсти и клюву, и мы с принцессой полетели вниз.

Я мог бы, конечно, похвастаться, что даже в этой жуткой ситуации, за несколько секунд до неминуемой гибели, сохранил мужество и выдержку и падал молча, не издав ни звука. Хотел бы я такое о себе сказать, но это было бы чистой воды враньем. На самом же деле я так пронзительно вопил, так истошно выл от ужаса, что наверняка оглушил проклятого феникса. И поделом ему, безжалостному негодяю! Энтипи наверняка тоже кричала от страха, но я ничего кроме собственного голоса не слышал. Но эта отчаянная ситуация оказалась хоть в чем-то для меня выигрышной: девчонка разжала пальцы и выпустила наконец мою ногу.

Сомневаюсь, чтобы вам приходилось хоть разок падать с огромной высоты. Разве что во сне, такие кошмарные видения всех время от времени посещают. Так вот, поверьте, нет на свете ничего более ужасного, чем свободное падение. Дело в том, что когда вы подвергаетесь какой-либо опасности или попадаете в неприятное, тяжелое положение — будь то поединок, болезнь или неудачный брак, — мысль о том, что все на свете преходяще и рано или поздно этому испытанию придет конец, может послужить вам некоторым утешением. Но когда летишь вниз, на землю из головокружительной выси, представление о конце этой ситуации так мучительно, так болезненно совпадает с мыслью о вашем собственном конце, что на душе становится довольно паршиво.

Падая, я продолжал машинально сжимать в руках посох. Сам не знаю, почему не выпустил его, не предоставил ему лететь вниз самостоятельно. Вряд ли я мог надеяться, что он мне будет нужен и после смерти. Хотя вообще-то в подобные минуты мало кто способен мыслить рационально. И я не исключение.

Я кувыркался в воздухе, стремительно несясь к земле. Не знаю, сколько все это продолжалось. Мне казалось — долгие часы, хотя на самом деле с того момента, как феникс нас с себя сбросил, прошло не более нескольких секунд. И вдруг падение прекратилось.

Я услыхал оглушительный треск и; обмирая от ужаса, сперва подумал было, что это ломаются на мелкие кусочки все до единой кости в моем теле. Помню, мать мне когда-то говорила, что сросшаяся после перелома кость делается намного крепче, чем была прежде. Выходит, если у меня и впрямь все внутри поломано, я стану крепким, как железо, когда вылечусь.

Потом я вдруг почувствовал, что земля подо мной как-то странно прогнулась, и постепенно осознал, что свалился вовсе даже не на землю. На какие-то густо переплетенные ветви. Что бы это могло быть? Не иначе как крона дерева. Ветки спружинили подо мной, погасив инерцию падения. Это они так громко трещали, ломаясь под весом моего тела, впиваясь в него и оставляя на нем глубокие царапины и синяки. Я попытался приподняться, придерживаясь за одну из веток, но та оказалась слишком тонка и, хрустнув, сломалась у меня в руке. Одновременно сплетение ветвей, на котором я возлежал, словно в гамаке, от моего неосторожного движения всколыхнулось, затряслось, и ветки раздались в стороны. Я кубарем полетел вниз, в заросли кустарника. С шипами, разумеется.

К счастью (если только это можно назвать таковым), я настолько был перепуган и оглушен недавним падением из поднебесья, так исколот и исцарапан сломавшимися ветками, что уколов о шипы не почувствовал вовсе. Замер в той позе, в какой приземлился, упав с дерева, и ждал, пока глаза хоть немного привыкнут к темноте, а сознание — к мысли, что я уцелел.

Тут высоко над моей головой кто-то смачно выругался. Я узнал этот голос, эти негодующе-капризные нотки еще прежде, чем взглянул вверх. В ночном сумраке сквозь густую листву мне не без труда удалось разглядеть ноги Энтипи. Она пыталась спуститься с дерева, но это никак ей не удавалось. Принцесса была легче меня, и дерево крепко ее держало своими тонкими, но густыми ветвями. Что ж, по крайней мере девчонке не грозила опасность свалиться в колючие кусты. Разумеется, если она не будет делать резких движений. Энтипи продолжала ругаться на чем свет стоит, и я ее урезонил:

— Хватит возмущаться! Надо благодарить судьбу за то, что живы остались! И советую не особо дергаться, а то полетите вниз и расшибетесь насмерть или покалечитесь.

При первых же звуках моего голоса она замолчала. Я же всерьез задумался, не убраться ли мне сейчас отсюда подобру-поздорову, бросив ее одну. Пусть себе выпутывается как знает. Зачем мне такая обуза? Ведь наверняка девчонка, таскаясь со мной по этой чащобе, натрет волдыри на ступнях, станет хныкать, требовать участия, да и вообще доставит мне массу хлопот. Неженкам вроде нее в лесу делать нечего. Вот я — иное дело. Лес для меня что дом родной. Я не пропаду. Короче, без надобности мне она. Да и в крепость я теперь вряд ли когда-нибудь вернусь. Пропади они пропадом все: Рунсибел, его взбалмошная, капризная наследница, рыцари и оруженосцы. У меня ни с кем из этой компании нет и не может быть ничего общего. Век бы их не видеть!

Но если взглянуть на ситуацию с другой стороны, я ведь сам ввязался в эту историю, присвоив чужого феникса. Теперь же, делать нечего, следует пройти избранный путь до конца…

Ибо, говоря по правде, я еще никогда и ничего в своей жизни до конца не довел, ни единожды. Стоило в виде исключения хоть теперь попробовать…

Я перед вами не рисуюсь и говорю обо всем начистоту, без всякого стеснения, без ложной скромности, как мы условились. Поверьте, во всем мире не было человека, которого я презирал бы больше, чем самого себя, явившегося из ниоткуда и возжелавшего пробить себе дорогу в жизни, окруженного лицемерами и уподобившегося им; да что там, даже перещеголявшего многих из них в своем отчаянном стремлении сперва заслужить их расположение, а после переиграть на их собственном поле, следуя их же правилам. Эта неприязнь к самому себе изливалась из недр моей души на все, что меня окружало, на ее основе я строил свои взаимоотношения со всем и всеми. Частично такое презрительное отношение к самому себе проистекало из осознания того, что я избегал воспринимать что-либо всерьез и, повторюсь, ничего не доводил до конца. Ни один из своих планов не осуществил — потому ли, что с самого начала не удосуживался признать, насколько они невыполнимы, или из-за серьезных изъянов характера бросал едва начатые серьезные дела. И вот теперь я, со всеми своими недостатками и слабостью характера, дерзнул навязать себя судьбе в качестве «героя», оттеснив того, кому эта роль была предназначена. Это могло означать для меня только одно: я обязан был вернуть чертову принцессу ее чертовым родителям, доставив ее в их чертову крепость. Какой бы соблазнительной ни казалась возможность раствориться в густом лесу и никогда больше не показываться людям на глаза, я должен был ее отринуть и взять на себя заботу об этой маленькой паршивке. И жизни не пожалеть, чтобы только она могла вернуться к себе домой, по возможности целой и невредимой.

— Никуда я не свалюсь. Ветки меня крепко держат, — донеслось сверху.

— Да неужто? Я на вашем месте не был бы так в этом уверен.

— Да я здесь попросту застряла, — сердито пожаловалась Энтипи. — Дурацкие ветки запутались у меня в волосах, в одежде… Того и гляди, сквозь кожу прорастут! Поднимайтесь сюда и помогите мне выбраться из этого проклятого клубка! У вас ведь есть кинжал?

Приглашать меня к себе наверх с острым предметом в руках было, признаюсь, довольно рискованно с ее стороны.

— При всем к вам уважении, наисветлейшая принцесса, не могу не возразить вам: я не большой мастак по деревьям лазать. Я ведь хромой калека, с вашего позволения. Соблаговолите обратить на это свое милостивое внимание.

— Мозги у вас тоже хромают, судя по всему. — Полускрытая ветвями, она, пусть и ненадолго, погрузилась в благословенное молчание. А после приказала: — Бросьте мне сюда свой кинжал. Я и без вас управлюсь.

— Как прикажете. Но лучше уж я вам меч швырну. Он больше, и его легче поймать.

С этими словами я снял со спины свой короткий меч и, преодолев искушение подкинуть его острием вперед, чтобы он как следует царапнул девчонку, размахнулся и что было сил метнул его вместе с ножнами и вперед рукоятью — наугад в сплетение веток. И отступил в сторону, чтобы меч меня не зашиб, падая, если она его не поймает. Но оружие мое назад не вернулось.