Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

сделай милость. Стреляться можно только после смерти… Если бы тебе, брат, привелось возиться с такой бабенкой, как у меня, так ты бы двадцать раз застрелился… ей-богу!

И он хотел еще подлить вина, но в бутылке не оказалось ни капли. У меня был еще полный кувшин, но я счел за лучшее не предлагать ему.

– И что в ней пакостно, так это то, брат, что капризы-то у ней – шут дери ее душу! – какие-то несуразные. Приспичило, например: поедем на Кавказ! И каких резонов ни представлял ей – ничего! Поехали!..

Он немного помолчал и провел рукой по густым волосам.

XCVIII

– Кто же она? – спросил я его. – Жена твоя?

Он усмехнулся и махнул рукой.

– Хватил! Коли была бы жена, так я бы ее двадцать раз спустил… Нет, брат, не жена, а хуже жены, в тысячу раз хуже! – Он вдруг нагнулся ко мне и проговорил быстрым шепотом: – Миллион за ней чистогану! – Он прищелкнул языком и отшатнулся. – И если я, Петр Сергеев, сын Сеньчуков, хоть одним словом или делом обмишулюсь, то не видать мне этого миллиона как ушей своих… Понимаешь?

В это время вошел мой денщик, держа обеими руками небольшой ящик красного дерева с медными скобками и наугольниками.

– Это что?! Аптека? Ну, мы уж приняли капель! Теперь, брат, не нужно. Отнеси аптеку назад. Марш!

– Слушаю, ваше благородие! – И он повернулся и отправился назад.

– Я с этой бабенкой, брат, третий год валандаюсь. Окончив курс, поехал я, как тебе известно, в Питер, чтобы там, так сказать, в медико-хирургической пообтереться. А тут случай подвернулся. Меня ей рекомендовал Буяльский. Поехали мы с бабой по горам, по озерам. Горы страшенные, озера, что твоя синька. Мыкались мы с ней, мыкались… по Швейцарии, по Италии, по Испании; прожили, почитай, с полгода в Париже. И там не понравилось! Поедем, говорит, в Америку. Съездили и в Америку. Я по-английски ни бельмес. Скучища смертельная! Прожили с месяц – поедем в Индию! Ах ты, шут тебя разорви! Точно это у бабы спица в пояснице. Съездили и в Индию. Из Индии махнули в Лондон. Тут промыкались месяц и затем в России и прямо сюда.

– Да что же у ней, – спросил я, – болезнь, что ли, такая?

– Болезнь, да другая. – И он закурил новую сигару. – У ней, как тебе сказать… И сам я хорошенько не разберу, что такое у ней. Только повреждена основательно. И главное не то, что у ней галлюцинации, а все предчувствия. Необыкновенная живость представлений. Представится ей что-нибудь, и баста! Вынь да положь. Представилось, что будет у нас война с Турцией и Европой, и баста! Поедем на Кавказ!

– Зачем?

– А хочу видеть, как Ахалцих возьмут.

– Как Ахалцих возьмут?

– Да так… возьмут! Для нее это ясно как день.

Я посмотрел на него с недоумением.

ХСIХ

– Во-первых, Ахалцих так укреплен, что едва ли туркам удастся его взять, а во-вторых, и войны у нас не предвидится. Мы только хотим попугать Турцию, совершенно по-джентльменски, а у ней уж Ахалцих возьмут!

– Да что же ее-то это интересует?

– Ну вот! Поди ты! Видеть хочу!

– Авантюристка!

– Просто баба, а от нечего делать всегда всякая баба бесится. Деньги есть, так отчего же не беситься? Она, надо тебе сказать, образована превосходнейшим манером, говорит и пишет на пяти, шести языках. Всю французскую энциклопедию в плоть и кровь претворила. Contrat social наизусть знает. – Последние слова он прошептал многозначительно.

– Синий чулок! Старуха!

– Какая старуха! 25, 27 лет. И так себе… недурна. Но только нервна, капризна… Господи! И с предчувствиями, а главное, с теориями всякими, на всякий случай. Просто как попадешься к ней в когти, так она тебя этими теориями – ей-богу – в гроб уложит. Только и есть одно спасенье: карты. Давайте, скажешь, Серафима Львовна, в мушку или в ералаш с двумя болванами. Ну и засядешь. Отвлеченье произойдет.

– Да какая же в ней болезнь! Она просто философ в юбке.

– А вот погляди и узнаешь, как она философствует. Помешана на том, что все мы ходим в темном лесу, да еще на жидах. Ты, пожалуйста, с ней о жидах не заикайся. Раздражишь. У ней была какая-то интрижка, которой жид помешал и съел у нее порядочный куш мимоходом. После этого она о жидах слышать хладнокровно не может.

– А сама она не похожа на жидовку?

– Нет! Скорее на цыганку, чем на жидовку. Да вот пойдем к ней, я представлю.

– Ну, куда же? Я отдохнуть хочу. У меня все внутри дрожит.

– Пойдем! пойдем! Воздух освежит, развлечешься, а там я еще тебе aqua Laurocerasi или валерьяшки…

– Да как же! Мне надо хоть немножко прибраться. Посмотри, я в каком виде.

– Ничего! ничего! Вид очень интересный, меланхолический. Идем! Идем!

И, схватив со стола мою папаху, он нахлобучил мне ее на самый лоб и, быстро накинув свой макинтош и надев шляпу, схватил меня под руку и потащил.

С

Они остановились в форштадте у одной грузинки, в небольшой сакле.

У крыльца целая толпа армян, грузин, черкесов стояла вокруг дормеза, при виде которого мое сердце болезненно сжалось. Он напомнил мне другой дормез, который увез в это утро мою дорогую, мое счастье. И мне вдруг до того стало тяжело, что я живо сделал вольт-фас налево кругом и отправился марш, марш, проговорив на ходу, махая рукой:

– Нет! Нет! Я не могу… В другой раз… Не теперь… не могу!