Наш человек в гестапо. Кто вы, господин Штирлиц? - Эрвин Ставинский

За последние двое суток я к Богдану заметно подобрел. Ну какой с него мог быть спрос: его взяли в разведку сразу после окончания разведшколы, опыта практической работы у него никакого, язык знает слабо. Но парень он очень старательный и умный. Чувствуется институтское образование. Через полгода я его натаскаю, будет разведчик, что надо.

Да, разведка, это не романтика там всякая, рестораны, женщины. Разведка — это огромная работа и кровь. Не твоя, так чужая. Особенно в Германии. Гестапо — это не шуточки. Брайтенбах такой приятный и вежливый только на встречах, потому что деньги нужны. Или, может, приказали такого разыгрывать. А там у себя — он зверь. Каждый раз идешь на встречу и думаешь: не выкинет сегодня он что-нибудь? Может, возьмет и арестует меня и концы в воду. Потом Кобулову скажут: знать ничего не знаем! Не было такого товарища Короткова!

Просвещая Аистова, я для пользы дела, по воспитательным соображениям, естественно, о трудностях много не говорил. У немецкой контрразведки к ее услугам: и наружное наблюдение, и агентура, и оперативные учеты, и ретивых заявителей полно. А у нас? Одни цели и задачи. Правда, есть агентура из числа порядочных людей, противников нацизма, готовая всегда прийти на помощь, одна на всех оперативная машина. Вот и все.

Мы имеем дело с гестаповцами, большинство из которых прошли школу криминальной и политической полиции, изощренные негодяи.

Что мы можем этому противопоставить?.. Только нашу хитрость и осторожность. Десять раз приходится примерять, пока один раз отрежешь. Но Москву это не интересует. Она ставит задачу, а ты хоть умри, но сделай! Точнее, как говорит начальство: сделай и чтобы комар носа не подточил! Все чисто и конспиративно!

Когда стемнело, я встретился с Аистовым и еще раз оговорил с ним все варианты действий. Потом мы поехали к Тиргартену и заняли исходные позиции. Ночь наступала прохладная, небо было чистым, полным звезд, как у нас на Юге, и оглядывая Млечный путь, я решил, что завтра еще раз серьезно поговорю с резидентом Кобуловым, выскажу ему без утайки то, что думаю, свои сомнения и несогласие и потребую, чтобы он немедленно сообщил все в Центр. Я не мальчик какой-нибудь, пусть с моим мнением тоже считаются. Даже Судоплатову скажу: «Зачем вы меня посылаете к такому слабаку. Я молчать не буду, все так прямо и скажу. Как с таким самоуверенным дураком можно работать!»

Уже было совсем темно, когда Червоная появилась на перроне Тиргартена. Она была в темном плаще и внешне среди пассажиров ничем не выделялась. Едва она прошла в голову платформы, как в дверном проеме одного из входов появился мужчина и быстро сместился вправо, в тень в глубине перрона. Он оставался там все время, пока Червоная прогуливалась по платформе. Потом я обнаружил еще двоих. Несмотря на то, что очередной поезд от платформы только отошел и на ней, кроме Червоной, фактически никого не осталось, выявленные мною люди не покидали своих мест.

Я взглянул туда, где находился Журавлев. В случае обнаружения слежки, он должен был сразу уйти. Но он оставался на месте. Уснул он, что ли?

Интуиция великая вещь и чутье мне подсказывало: слежка ведется, вот они, голубчики, видимо и не подозревают, что их кто-то может выявить. Изредка даже подают друг другу какие-то сигналы.

Для перестраховки, я решил дождаться, пока Червоная покинет платформу. Вот, наконец, она двинулась к выходу. И сразу же оживились наблюдающие. Один прошел возле меня в каких то десяти метрах, и я хорошо разглядел его худое, удлиненное лицо.

Все ясно, больше нам на вокзале делать было нечего. Мы двинулись в представительство и там я провел с Аистовым «разбор полетов». В выражениях я не стеснялся и его робкие попытки «я не уверен» или «я не заметил», лишь усиливали мою ярость. Что и говорить, урок он получил впечатляющий.

Потом, посоветовавшись с Кобуловым, я направил в Центр телеграмму, в которой проинформировал о случившемся и предложил группу Червоной законсервировать до выяснения всех обстоятельств. Тут я надеялся на Брайтенбаха.

Однако дело приняло совсем неожиданный оборот. Червоную, ее мужа и его брата гестапо арестовала. Первое сообщение об их аресте мы получили от Брайтенбаха. Он сообщил, что один из братьев, после интенсивного допроса, уже дает показания. Червоная держится стойко и все отрицает.

Центр быстро отреагировал на наше сообщение. Вопрос о консервации агентов, в том числе и Брайтенбаха, оставили на наше усмотрение. По их мнению, все будет зависеть от того, установят ли наблюдение за мной, за Кобуловым и Аистовым, а также за привлеченным нами, сотрудником торгпредства Алексеем Пановым. Как в таких случаях обычно бывает, от Кобулова потребовали обеспечить тщательное повседневное руководство работой связников, и их подробный инструктаж перед каждой встречей в частности, касающейся постановки заданий, конспирации, техники связи… Чудаки, они что не знают, что Кобулов в этих делах ничего не понимает? Конечно, знают. Просто пишут для перестраховки, чтобы прикрыться на тот случай, если начнут наказывать за прокол…

Меня вызвали в Центр для объяснений. Опасаясь, что в мое отсутствие Кобулов что-нибудь напортачит, я стал осторожно уговаривать его воздержаться от передачи источников связникам до моего возвращения из Москвы. На всякий случай, мол, чтобы не нажить себе неприятностей!

Моя затея, как ни странно, удалась, и Центр принял все наши предложения.

И вот я снова в Москве. С вокзала позвонил Маше, сообщил, что прибыл, жив, здоров, сейчас поеду на Лубянку и, как только освобожусь, сразу же поеду домой. В туалете на вокзале умылся, побрился. Затем позавтракал антоновским яблоком, купленным тут же, на привокзальной площади, и направился на встречу с начальством.

— Как оцениваете обстановку в Германии — жестко спросил Судоплатов, едва мы с Павлом Матвеевичем Журавлевым, начальником немецкого отделения, сели за приставной столик у его стола.

— Складывается впечатление, что немцы усиленно готовятся к военной акции против нас.

— Даже так? Какими фактами можете подтвердить свое мнение?

— Сужу по тону пропаганды, по поведению официальных лиц, активизации против нас контрразведки, интенсивному режиму работы Генштаба Верховного командования сухопутных войск.

Подготовьте по этому вопросу докладную записку с конкретными деталями, подтверждающими ваши наблюдения, — тут же приказал Судоплатов. — Павел Матвеевич, — обратился он к Журавлеву, — подключитесь тоже к выполнению этого документа!

— Что думаете о провале Червоной? — обратился ко мне Судоплатов.

— Скорее всего, совпадение случайностей, — бодро ответил я. — Я проводил проверочные мероприятия, но они не выявили повышенного интереса ко мне гестапо, а также не обнаружено подозрительных моментов в поведении наших источников.

— Считаете, значит, что это роковая случайность? — недоверчиво спросил заместитель начальника отдела.

— Да, не более того, — уверенно заявил я.

— Ну, что же… — Судоплатов задумался, через мгновение поднял на меня глаза. — Все-таки продолжайте наблюдение и не снижайте бдительности. Подключите осторожно Брайтенбаха, может он что-то узнает.

Прошло много времени, прежде чем я узнал истинную подоплеку дела Червоной. Как я был самоуверен в те предвоенные годы! А опытный Судоплатов уже тогда почувствовал, что дело обстоит не так просто, как мне казалось. Нам всем тогда здорово повезло и выручил нас, как ни покажется странным, сам… Гитлер!

А дело было так. Молодая немка, любовница Вильгельма Оберрайтера в Прибалтике, узнала от него, что ее дружок работает на советскую разведку. Когда Червоная с братьями уехала в Берлин, она выехала вслед за ними в Германию, однако там потеряла их след. Решив, что все это дело рук Червоной, которая, мол, специально сделала так, чтобы молодые люди не могли пожениться, немка, желая отомстить, написала донос в гестапо.

Делом заинтересовался сам Шелленберг. По его указанию контрразведка организовала наблюдение за советскими представительствами в Берлине и вскоре Оберрейтер был зафиксирован, когда посетил советское торгпредство. От него ниточка потянулась к Червоной и ее мужу Альтману. С этого момента гестапо контролировала деятельность всей группы. Мне повезло, что они не смогли меня зафиксировать в тот вечер, когда я встречался с Червоной на вокзале Бельвю, а еще раньше Аистова, когда он выходил на связь с ней.

Но тут произошло событие, разом перечеркнувшее все планы как гестапо, так и наши. Как-то беседуя с Гитлером, Гиммлер рассказал ему об этом деле. Фюрер страшно возмутился подрывной деятельностью советского полпреда Деканозова и приказал срочно завершить это дело в открытую. Никакие уговоры со стороны Гиммлера, Гайдриха и Шелленберга не помогли. На следующий день Эгон и Мария были арестованы. Младшего брата оставили на квартире с охраной для того, чтобы отвечать по телефону: Мария, мол находится в больнице с приступом аппендицита. Заявительницу тоже положили в больницу. Поскольку она была здорова, гестапо пришлось соответствующим образом проинформировать двух врачей. Один из них был членом группы Корсиканца и о случившемся тут же стало известно нам.