Далекий светлый терем (Сборник) - Юрий Никитин

Я спохватился:

– Ты… ты зарезал их?

Он подтолкнул меня, сказал участливо:

– Если обеты волхва не позволяют проливать кровь, то я таких обетов не давал. Для чего же рождаются мужчины, как не для драк, подвигов, гибели в бою? Позор для мужчины умирать в постели!

У меня в глазах потемнело от боли и унижения. Недосмотрел, теперь четверо убиты. Да, разбойники, но тоже люди! Теперь эти человеческие ростки срублены мечом Тверда. Не хитри, эти жизни отняты твоей рукой, твоим равнодушием, твоей озабоченностью о себе любимом.

– Ты расстроен? – слышался рядом участливый голос Тверда. – Вот уж не кровь воина в тебе. Но что за племя, где даже волхвы умеют так сражаться? Ведь без магии, дрался по-воински, я видел. Или ты был великим воином? У нас старые рубаки уходят иногда в капища. От слабости, видать. Хотя они говорят мудрено, что как раз от великой силы идут. Никогда их не понимал. Но ты еще молод. Что гложет тебя, Юрай?

– Все-таки уходят, – проговорил я блекло. – Все-таки есть люди.

– Разве то люди? – хмыкнул Тверд. – То обломки. Мужчина рождается для войн и славной гибели! Разве не об этом лучшие песни?

– Самые лучшие не об этом, – ответил я коротко. – Но таких песен немного даже у нас.

– А где ваше племя?

Я развел руками:

– Трудно сказать.

Его глаза были острыми:

– Зрю, не врешь. В самом деле трудно. Очень далеко?

– Даже представить не сможешь, – ответил я честно.

Он некоторое время шел молча, двигал бровями, хмыкал. Сказал раздумчиво:

– Видать, где-то за Рипейскими горами. В стране гипербореев, где никто не бывал. Или в краю грифов, песиголовцев, полканов. Говорят, там муравьи размером с моего кобеля носят из нор вместо песка куски золота.

Я молчал, сохраняя дыхание. Мы углублялись в лес, и он становился все дремучее и страшнее.

К вечеру мы вышли к деревне, которую можно было назвать уже селом. Хотя, если память мне не изменяет, тогда еще не знали таких слов, как «деревня» или «село», любое малое поселение называлось весью, а крупное, огороженное частоколом – городищем.

Домов здесь больше, чем в веси Тверда, а главное же – на самом высоком месте виднелось несколько идолов, а в центре поднимался четырехгранный каменный столб. Ближайший к капищу дом выше других, сложен из толстенных бревен. На крыше вращается жестяной петушок, виднеется что-то, напоминающее параболическую антенну.

У дороги в село вросла в землю приземистая сторожка. Завидя нас, оттуда вышел рослый красномордый парень. Он был в расстегнутой до пояса вышитой рубашке, на веревочном поясе болтался тяжелый меч. Меч явно мешал, но парень таскал его гордо, передвинув чуть ли не на живот.

– Кто такие и откель? – крикнул он зычно.

Окно в сторожке распахнулось, оттуда высунулся арбалет. Я сперва удивился, потом вспомнил, что на Руси они издавна, только звались самострелами. Тверд покосился на окно, ответил с достоинством:

– Люди из племени полян.

– Зачем?

– Желательно увидеть тиуна.

Мордастый засмеялся, с интересом оглядел нас. Его глаза остановились на мне:

– Чего захотели? Самого тиуна! А по какому делу?

Тверд нахмурился, сказал громко, чтобы его расслышали и в сторожке:

– По важному делу. Со мной волхв из дальних стран. У него есть вести, которые надлежит знать только князю. Кто задерживает его, вредит князю.

Мордастый скривился, но голос его потерял раскатистость:

– По важному делу? Многие так говорят. Пеняйте на себя, если что не так. С тебя шкуру сдерем живьем, я сам это охоче сделаю, а как твоего волхва богам посвятят, лучше и не думать.

Арбалет в окне исчез. На пороге появился второй страж. Он был в кольчуге, выглядел более бывалым, видавшим виды.

– Князь на полюдье, – сказал он негромко, – но у старосты сейчас гостюет тиун. Вряд ли попадете к князю, минуя тиуна. Мелкая птаха… Во-о-он дом старосты. Никуда не сворачивайте. Свернете – пеняйте на себя.

Мордастый уже шел к сторожке, повернувшись к нам спиной. Волхвы из дальних стран его не интересовали. Может быть, и стран больше никаких нету, только кощюнники много врут, чтобы заработать на пропитание.

Мы пошли к селу уже не по тропке, а утоптанной дороге. Тверд выглядел озабоченным, и я держался к нему поближе, буквально копируя его движения. Меньше всего я хотел бы потревожить чьи-то религиозные чувства или нарушить местные обычаи.

Уже входя в село, я спросил осторожно:

– А если бы свернуть немного с дороги? Отдохнуть в поле?

Тверд насмешливо выпятил губу, сказал покровительственно:

– Как в тебе видать чужака. Там самострелы.

– Зачем? – не понял я.

– От зверей, от лихих людей, – ответил Тверд равнодушно. – Целые стада диких свиней приходят ночами на поля. Если не бить, все изроют.

Дом старосты был самым добротным, как и полагалось старосте. Стоял он в глубине двора, а мы остановились перед массивными воротами. Тверд сразу начал колотить в дубовые створки ногой. Во дворе забрехал пес, не скоро послышались тяжелые шаги. В воротах открылась крохотная калитка, вылез огромный молодой мужик. Явно сын старосты, уж очень похож на сына старосты. У старосты должны быть как раз такие сыны. Да не один. А хотя бы с полдюжины. От трех-пяти жен. Не все знают, что наши предки брали столько жен, сколько могли… гм… и прокормить тоже.

– Чего надо? – проревел он.

– Тиуна, – ответил Тверд.

Сын старосты пропустил нас через калитку, шагнул следом. Мне не нравилось чувствовать за спиной так близко нависшую гору мяса и мускулов, но во дворе я скоро забыл о провожатом.

Мимо пронесся, развевая хвост по ветру, вороной жеребец. На спине еле держался мальчонка. Жеребец несся по кругу, красиво разбрасывая ноги в стороны. Направлял его чернобородый лохматый мужик с проседью на висках. Был он огромен, массивен, на таких коротких и толстых ногах, что еще больше, чем его сыновья, напоминал медведя, вставшего на дыбы. Рубашка была распахнута до пояса, могучая грудь сплошь заросла, как звериной шерстью, густыми черными волосами.

Третий сын старосты чинил коновязь, с легкостью ворочая в яме, как соломинку, громадный столб.

Мы постояли в сторонке, наблюдая, как староста приучает к коню своего младшего. Малыш устал, но слабости не выказывал. Мужчина должен быть сильным, ибо что слабый заслуживает, кроме презрения? Староста сына не щадил, ибо сын должен идти дальше своего отца. От вида старосты берет страх, от взгляда сына должны приходить в ужас. В доме живут богатыри и герои!

Когда ребенок уже почти терял сознание, отец неохотно остановил жеребца. С крыльца птицей слетела крупная женщина, сняла мальчишку с коня и быстро унесла в дом, шепча ласковые слова.