Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

— Ладно, здоров. У твоей продуби мы всю руду забрали. Поспешай!

В самом деле, придя на место, парень увидел на снегу санные следы, на льду, на том месте, с которого забрали руду, ржавые замерзшие потёки. Бориско отодрал примерзшую ко льду рукоятку черпака, разбил в проруби топкий ледок, принялся за работу.

Черпак ушел в воду, глубже, глубже, наткнулся на дно. Парень, навалясь на рукоять, повел накруг, наскребая зерна озерной руды, потом повернул, потащил вверх. Прозрачная коричневая вода помутнела, сразу потяжелел поднятый на воздух черпак. Струи ржавой жижи текли с него.

Вывалив руду на лед, Бориско перевел дух, шмыгнул носом и опять погнал черпак вглубь.

Хуже всего вытаскивать руду: с рукоятки бежит вода, ледяными каплями падает в прорубь, толстые овчинные рукавицы промокли, мороз крючит застуженные руки.

А руды мало. Бориско спешил, оглядывался на слободу: не едут ли по добычу? Когда туман ушел, над снежной скатертью озера стал виден крутой холм коренного берега; сизые полумертвые сосны, редко стоявшие на прибрежных болотных мхах, не заслоняли его вершины. Там копошились люди. Черный дым стлался над гребнем бора.

— Демьян новую домницу [142] запалил, — подумал вслух Бориско.

Приехали сани, забрали руду. Пожевав хлеба, парень опять затоптался вокруг проруби. Руда. Руда. Руда. Сперва распухшие суставы пальцев ныли нестерпимо, сейчас руки одеревенели, ничего не чувствовали. Полушубок, порты намокли, заледенели, стояли колом.

Руда! Ее ледяные, тяжелые комья сожрет пышущая жаром пасть домницы, а застуженное дрожащее тело какому теплу согреть?

Когда кончился день, не в силах был даже порадоваться, просто бросил черпак и побрел к берегу, скользя оледенелыми лаптями. Как трудно! Знал князь, на какую каторгу ставил, ой, знал!

За спиной заскрипели шаги, оглядываться не стал, пока не услышал оклик:

— Застыл?

Медленно повернул шею, разлепил смерзшиеся ресницы.

Чужой! Монах? В самом деле монах! Странник: котомка за плечами, поверх черной, засыпанной снегом рясы нагольный тулупчик. Недлинная, начинающая седеть борода.

Глухо дошел вопрос пришельца:

— Это Демьянова слобода?

Ответил не сразу, с заминкой:

— Она самая…

Пошли рядом. Монах, помолчав, спросил:

— Фомка–станишник от вас не сбежал?

— Не, пошто ему бегать? Он и тут не унывает. Ныне из первых подмастерьев у Демьяна стал. Да вон он сам на коне у кузни сидит.

Внутри кузницы полыхало огнем. Демьян ворошил угли; красные отсветы падали ему на лицо и грудь: казалось, борода его в огне. Вдруг мастер опустил клещи, выпрямился.

— Фомка!

— Тута я.

— Не зевай!

Фомка подался вперед.

— Сам не зевай, не перекали грехом.

Но Демьян уже показался в дверях, держа клещами раскаленный клинок.

— Живей!

Фомка ловко перехватил клещи, ткнул коня пятками лаптей, гикнул и, размахивая над головой огненным мечом, помчался вокруг озерной чаши, в которую все обильнее лилась вечерняя, темнеющая синь.

Монах остановился, хмуро проводил глазами Фому, потом повернулся к Демьяну.

— Эй, мастер, что за колдовство у вас творится? Бесов тешите!

Демьян оглянулся, не спеша снял шапку, пошел к монаху, но не успел он сделать десятка шагов, как откуда–то из переулка вывернулась баба, рысцой подбежала к пришельцу.

Бориско только вздохнул:

— Ну, пропали!

— Ты, монах, какое слово вымолвил? Бесов тешим! Сам бес! Сам! Сам! Сам! Да будь у меня муж не дурак, он бы тебе за эдакие слова да в переносицу.

Подошел Демьян, но слова сказать ему баба не дала, накинулась на мужа:

— Ах, дурак! Ах, пьяница! Монах его облаял, а он с ним честно…

Демьян начал понемногу пятиться, закрывая лицо рукавом: баба слюнями брызгала. За ее криком почти не слышно было, как он басил:

— Постыдись людей, жена. Прохожий человек — гость нам. По русским обычаям, гостя привечать надлежит.

— Привечать?! — баба уперлась кулаками в бока.

— Пропал мастер, — чуть слышно посочувствовал Бориско.

— Нашел гостя! Дурень! Такому гостю башку проломить, а ты… — Баба задохнулась и вдруг ласково: — Да Демьяша, да хоть обругай его, — и опять яростно взвизгнула: — Не то я сама ему зеньки повыцарапаю!

Демьян слабо отмахивался от бабы рукавицей.

— Да, бывает, — сказал вдруг доселе молчавший монах. — Смирен топор, да веретено бодливо!

Баба за криком не разобрала, кто сказал, накинулась на Бориску:

— Это я бодливо веретено? Ах ты!..

— Бориско, брысь! Слопает! — рявкнул со смехом Демьян. А баба тем временем выдернула из сугроба лопату.

— Я те дам веретено! Я те дам бодливо!..

Не дожидаясь, когда баба начнет драться, Бориско повернулся, побежал. Баба за ним.

— Ух, убежала! И то ладно, — облегченно вздохнул Демьян. — А ты, отец, к нам пришел, так хозяев не порочь. Да мы, ей–богу…

— Не божись! Кайся! Что такое вы тут творите?