Зажечь свечу - Юрий Аракчеев

И еще одно бросилось Сорокину в глаза. Чувствовалось, что представление о самой личности обвиняемого (дважды судим за хулиганство) как-то довлеет над выводами обоих консультантов, да они, собственно, и не скрывают этого. А между тем есть очень важное для всякого судебного работника правило: данные о личности обвиняемого не могут, не должны оказывать влияние на формирование убеждения следователя, прокурора, судьи в виновности за рассматриваемое деяние. Эти данные могут иметь значение только при определении наказания…

Дальше — больше. Почему народный заседатель Касиев остался при Особом мнении, что он там все-таки написал? Что это за письмо работника УВД Каспарова, о котором упоминается в жалобе адвоката и в Протесте? Действительно ли смерть Амандурдыевой наступила в связи с проникающим ранением в почку, не замеченным врачами? Чем объяснить тот факт, что на одежде Клименкина не было крови? Почему нож признан «орудием убийства», хотя на нем тоже не было обнаружено крови? Почему не проведена трасологическая экспертиза и нельзя ли провести ее теперь по одежде? Почему не исследована версия кровной мести? И так далее, и так далее. Шквал вопросов, требующих ответа, хлынул сквозь плотину создавшегося мнения, как только обнаружились серьезные трещины в ней. В общем-то не так уж и трудно по-человечески понять тех людей, которые инстинктивно, искренне, часто даже не отдавая себе отчета, избегают искать таких трещин — чтобы, не дай бог, не рухнула вся плотина. Ибо ведь кому же тогда новую-то придется выстраивать?

Короче говоря, мнение у Сорокина создалось такое: дело сложное, а ясности нет. Необходимо истребовать его еще раз.

С такими мыслями он пришел 22 сентября 1972 года по приглашению Сергея Григорьевича Баринова на аудиенцию корреспондентов «Литературной газеты» и адвоката.

Внимательно слушал выступления троих, таких разных. Разных по внешности, по возрасту, по темпераменту, по взглядам на жизнь. Одно безусловно объединяло их: желание, чтобы дело Клименкина получило справедливое решение. Это было несомненно. Недвусмысленно. И — наверняка — бескорыстно. Нет, они не настаивали на непременном оправдании Клименкина. Они жаждали справедливости.

На другой же день полковник Сорокин составил лаконичную, но убедительно аргументированную справку о том, что дело Клименкина должно быть истребовано для проверки в порядке судебного надзора еще один раз. Третий.

Дело Клименкина пришло из Туркмении в начале октября. Шесть томов — шесть темно-бежевых картонных папок.

Направление, по которому необходимо было начать исследование, уже определилось. Вообще говоря, можно было бы, например, проверить сам факт события — так, как он установлен в последнем процессе. Часто именно такой путь приводит к успеху. Особенность же этого дела заключалась в другом. Все бесконечные пересмотры, никак не приводящие к окончательному результату, а также несомненная слабость дознания и первого предварительного следствия, невосполнимость улик в связи с давностью происшествия и смертью главных свидетелей — потерпевшей и ее мужа — недвусмысленно сводили дело Клименкина в разряд  о ц е н о ч н ы х. Отсюда и следовало: нужно самым тщательным образом проверить и  о ц е н и т ь  показания всех главных свидетелей.

Объективны ли они? Можно ли им верить? Вот главный вопрос.

И Валентин Григорьевич Сорокин приступил к следствию по следствию и к суду над судом, что, собственно, и составляет суть надзорного производства.

Он начал с того, что тщательно изучил последний приговор, составленный под председательством судьи Милосердовой, и определил, какие именно показания, каких именно свидетелей положены в его основание. Затем необходимо было тщательнейшим образом проследить  п о с л е д о в а т е л ь н о с т ь  показаний каждого свидетеля на протяжении всех предварительных и судебных следствий.

Одними из важнейших показаний были показания потерпевшей и ее мужа, записанные еще в 1970 году на туркменском языке. Сорокин отдал их в лабораторию перевода с просьбой дать двум разным переводчикам, независимо друг от друга. Ибо на предварительном следствии по-разному трактовался цвет пиджака и речь парня, якобы напавшего на Амандурдыеву в туалете (то ли он «заикался», то ли «картавил»).

Когда переводы (по два на каждое показание) были готовы, Сорокин выписал в столбик фамилии тех свидетелей, показания которых были важны. Практически — всех.

А дальше началось самое главное.

У судебных работников это называется «простыня». Берется большой лист бумаги и расчерчивается в виде таблицы — на колонки и строчки. Каждая строка начинается фамилией свидетеля. Далее идут сведения из колонок: «Первое предварительное следствие», «Первое судебное следствие», «Первый приговор», «Второе предварительное следствие», «Второе судебное…» и так далее. Затем берется дело и тщательно изучается каждое показание каждого свидетеля, а существенное из него вписывается в колонку. Самая последняя колонка: «Вывод». То есть оценка показания данного свидетеля.

И когда, через несколько недель, «простыня» наконец была заполнена, очень многое стало ясно.

Первым отпал Ичилов. Показания его — так же, как и его «спутников», Игембердыева и Сапаровой, — были противоречивы, путаны, не вызывали никакого доверия и явно не были следствием добросовестного заблуждения…

Групп свидетелей оказалось несколько. Об одной из них можно сказать: в своих показаниях они руководствовались девизом «угадать и угодить». Угадать, что следствию от них нужно, и — угодить ему.

Особняком стояли показания бывшего работника УВД Каспарова. Единственный из всех, он ни разу не противоречил себе. Возникало ощущение, что за ним, Каспаровым, как будто бы что-то стоит, какой-то мощный двигатель. Какой? Сомнений в его добросовестности тем не менее не возникало.

Внимательно обозревая «простыню», Сорокин пришел к выводу, что в деле так и не собрано достаточно доказательств для суждения о виновности или невиновности Клименкина. Именно провалы дознания, первого предварительного следствия, а также последующая упорная работа П. Д. Бойченко, старавшегося любыми путями, в том числе и незаконными, подкрепить версию о доказанности вины Клименкина, ввели в заблуждение судью Милосердову и работников Верховного Суда СССР, ранее проверявших это дело.

Хотя работа Сорокина и утверждала, что преступление, связанное с убийством Амандурдыевой, осталось нераскрытым, однако вскрывало другое, не менее тяжкое преступление: необоснованное осуждение человека. Как ни досадно было убедиться в том, что произошла серьезная судебная ошибка, это ни шло ни в какое сравнение с тем, что ошибка теперь несомненно будет исправлена. Лучше поздно, чем никогда…