Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти - Сантьяго Постегильо

class="p1">– Строимся черепахой, – проговорил Помпей, разглядывая ногти. В палец вонзилась крошечная заноза, причинявшая ему неудобство.

– А если они сдадутся? – спросил Афраний. – У нас шесть легионов, почти по десять легионеров на каждого мятежника.

– Если они сдадутся… – Помпей задумался на мгновение, но только на мгновение, все еще разглядывая ногти. – Если они сдадутся, перебейте всех. Мне не нужны пленные. Эти рабы бунтовали два с половиной года. Их надо истребить, а не возвращать в рабство. Мы должны преподать урок всем римским рабам.

Середина долины, боевой порядок легионеров

Легионы двинулись на врага.

Рабы, которых было несоизмеримо меньше, тоже образовали боевой порядок – единственную шеренгу, позади которой не было запасных воинов. Фалангу, столь же протяженную, сколь и хрупкую.

Сложно было назвать это столкновение битвой.

Рабы выдержали первый натиск римского передового отряда, но к тому времени, когда в рядах легионеров начались замены, рабами овладела усталость, они начали сдавать, их шеренга была прорвана в нескольких местах. Они держали оборону, объединившись в небольшие отряды, готовые сражаться до последней капли крови, но римляне постепенно их окружали.

Афраний искренне удивился, что не сдался ни один из рабов. Все дрались до конца. Ничего подобного он не видел даже во время затянувшегося похода против Сертория, кроме, быть может, сопротивления жителей Калагурриса.

Начальству он ничего не доложил, но, наблюдая за тем, с каким ожесточением сражаются рабы, понял, почему они столько раз побеждали италийские легионы.

В середине долины, напротив войска рабов

Каста окружили легионеры.

По его лицу и рукам текла кровь.

– За Тевтата! – вскричал он и бросился на ближайших солдат, убив двоих и ранив третьего. Но вскоре легионеры набросились на него сзади, воткнули мечи ему в спину и пронзили сердце.

Все внезапно стало белым.

Каст ничего не видел.

Вокруг слышались голоса, но удары больше не причиняли боли.

Он рухнул на землю.

Преторий Помпея

– Это великая победа, – обратился Геминий к своему вождю.

– Великая, – согласился Помпей. – Подавление бунта рабов будет включено в триумф, который полагается мне за победу над Серторием.

В палатку вошел Афраний.

– Все шесть тысяч воинов уничтожены, – сказал он.

– Почему ты называешь их воинами? – удивился Геминий. – Они же рабы… были рабами.

Афраний ничего не ответил. Люди, с которыми он сражался в долине, бились как воины, несмотря на свое происхождение, и, если бы кто-нибудь спросил его мнение, он бы добавил, что они сражались как доблестные воины. Но никто не спрашивал его ни о чем. Вдобавок имелся другой насущный вопрос.

– Воины или рабы, все они мертвы, – наконец пробормотал он, глядя на Помпея и будто не замечая Геминия, который с каждым днем нравился ему все меньше. – Что делать с женщинами и детьми?

Помпей посмотрел на него удивленно:

– Я уже отдал приказ: истребить всех.

Афраний кивнул:

– Я просто хотел уточнить, входят ли в число казнимых женщины и дети.

– Я сказал – всех, – повторил Помпей.

Афраний прижал кулак к груди и вышел из палатки.

Оказавшись снаружи, он подставил лицо свежему ветру.

Казнь женщин и детей считалась на войне обычным делом, но никогда не доставляла ему удовольствия. Он было подумал, что, возможно, проконсул пожелает вернуть их в рабство, поскольку сами они не сражались, но надежды были напрасны.

Он выпил воды, поднесенной прислужником, и, утолив жажду, отправился выполнять полученные приказы.

Палатка Помпея

Помпей расхаживал по палатке, продолжая разговор с Геминием:

– Я хочу, чтобы ты написал в Сенат.

– Хорошо, проконсул.

Геминий взял чистый папирус и палочку, которую окунул в открытую склянку с чернилами, стоявшую на столе среди разложенных карт. Помпей остановился посреди палатки и замолчал.

– Что я должен сообщить Сенату? – спросил Геминий, нарушая тишину.

– Ты должен сказать им… дословно… – Он размышлял, глядя в пол. – Да. Ты должен сказать им вот что… Crassus quidem fugitivos praeclara pugna devicit, at ego radicem belli exstirpavi[63].

XLIX

Белая тога

Рим

70 г. до н. э.

Вернувшись в Рим, Цезарь получил приглашение Красса отужинать у него дома.

Красса, как и Помпея, избрали консулом на очередной год. Этим Сенат и римский народ отблагодарили обоих полководцев за поражение, нанесенное Серторию, и подавление бунта рабов. Тем не менее друг друга эти двое ненавидели. Больше всего Красса бесило, что в новый триумф, дарованный Помпею за победу над Серторием – второй по счету в его жизни, – включалось также заметное участие в окончательной победе над Спартаком.

– Заметное участие, – снова и снова с презрением повторял Красс и с отвращением и яростью плевал в пол. – Это в духе Помпея: присвоить победу над Серторием, против которого в первые годы сражался один Метелл, а теперь и победу над рабами, которых на реке Силар разгромил я.

Но Красс искал прежде всего выгоды, а потому, встречая Помпея, проявлял напускное радушие, поскольку они, несмотря на разногласия, вместе начали важные правовые преобразования: в Риме по-прежнему было неспокойно. После гражданской войны и третьего восстания рабов были опасения, что народ взбунтуется, требуя прав, в которых ему так долго отказывали. Красс и Помпей согласились вернуть плебейским трибунам право накладывать вето на законы Сената. Это успокоило народ.

В таких обстоятельствах Цезарь получил от Красса приглашение отужинать на его вилле в предместье Рима. Цезарь попросил Лабиена пойти вместе с ним, догадываясь, что это будет не просто пир. Красс позвал всех военных трибунов, которые помогали ему в борьбе против Спартака.

– Думаешь, не просто ужин? – спросил Лабиен, пока они шагали по многолюдным и узким улочкам Субуры.

– Разумеется, – коротко ответил Цезарь.

Лабиен кивнул. Он научился доверять чутью друга: как правило, оно не подводило.

Они прошли мимо распятых рабов – вдоль дороги, ведшей из Капуи в Рим, высились тысячи крестов. Недвусмысленный знак: пусть никто больше не осмеливается восставать против власти Рима. Но, стоило оказаться внутри города, мысли о войнах и восстаниях улетучивались. У всех на уме были хитросплетения государственных дел, так что моря и провинции, пираты и чужеземные цари казались чем-то малозначительным. В Риме, особенно в Сенате, главный вопрос заключался в том, кто с кем объединился. Цезарь и Лабиен не были сенаторами и наблюдали все это со стороны, как зрители, которые смотрят представление, по-своему волнующее, но проходящее без их участия.

Сопровождаемые отрядом вооруженных рабов для защиты от разбойников, кишевших на улицах города после наступления вечерних сумерек, оба прибыли на виллу Марка Лициния Красса. Атриенсий радушно встретил их в дверях и проводил в просторный атриум, где все было готово к ужину. Были расставлены ложа, столы ломились от холодных