За свободу - Роберт Швейхель

— Ах ты, черт! — невольно вырвалось у рыцаря восторженное восклицание.

— Церковь должна быть лишена своих владений, и, как я полагаю, у нее их столько, что хватит с избытком вознаградить дворянство за все жертвы, понесенные им во имя общего блага, а также чтобы сделать крестьянина свободным собственником своего участка. А что до князей да баронов, то крестьяне и дворяне заставят их отказаться от привилегий и подчиниться законам свободного государства. В противном случае они подвергнутся изгнанию, а их имения будут объявлены общественным достоянием. Каково ваше мнение на этот счет, почтеннейший господин Гец?

— Клянусь святым Вельтеном, дело подходящее! — с жаром воскликнул тот. — То есть, я хочу сказать, дворянство на это пойдет. Но император? Император? Этот Карл!

— В качестве главы этого свободного государства император только выиграет в силе и могуществе. Правда, этот богомольный испанец едва ли годен для этой роли. Но в Германии императоров избирают, и, слава богу, еще не перевелись немецкие князья, одаренные мудростью, кротостью и справедливостью, чтобы внимать нуждам своего отечества, князья, стоявшие у колыбели Реформации и простирающие над нею и поныне свою оберегающую длань. Однако углубляться сейчас в эти вопросы нет нужды.

Гец и не настаивал на этом. Он понял, что Гиплер говорит о курфюрсте Фридрихе Саксонском.

— Гм… гм, — только и произнес он, сняв шлем и вытирая лоб, на котором выступила испарина. — Вы слывете человеком умным и тонким. Вы открыли передо мной такие ослепительные дали, что у меня в глазах потемнело. Но что, если мы потерпим неудачу? Я обязан предусмотреть и эту возможность. Ведь у меня жена и дети, к которым я привязан всей душой. Но и помимо того, моя ответственность слишком велика, и не только перед дворянством, которое мне доверяет. Я уже упоминал о своих обязательствах перед Швабским союзом, в который я вхожу. Что я смогу привести в свое оправдание в случае неудачи? На кого я смогу опереться? Нет, тогда мне несдобровать.

По умному лицу крестьянского канцлера опять пробежала такая же едва уловимая усмешка, с которой он слушал Геца в комитете.

— Мир так устроен, что право уступает силе, а никто лучше вас не знает, что на войне успех — дело случая. Если же вы пожелаете иметь гарантии вашей безопасности, мы вам их предоставим по мере наших возможностей. Одно вам скажу: мы вас не выпустим, пока вы не согласитесь принять на себя командование. А не пожелаете добром, мы будем вынуждены прибегнуть к силе.

— Да, как я погляжу, с вами шутки плохи, — ответил Гец на эту угрозу. И они вернулись в комитет.

Тем временем комитет семерых заготовил Гецу охранную грамоту, и, принимая ее, рыцарь слегка сощурил глаза и сказал, что если они захватят парочку-другую замков у архиепископа Майнцского, то, покончив с ним, им тем легче будет разделаться и с Вюрцбургским. Но от командования он просил его уволить. Его обязательства, данные им под присягой, связывают его по рукам и ногам, как ни справедливы доводы Венделя Гиплера. Но он не пожалеет издержек на поездку в штаб Швабского союза и приложит все усилия, чтобы добыть крестьянам почетный и справедливый мир. На это Ганс Рейтер, знавший Геца уже много лет, заметил, что выбрала его в главнокомандующие Светлая рать, а не комитет, а потому, если он решил отклонить избрание, к ней он и должен обращаться.

— На ваше счастье, вся Светлая рать сейчас будет в сборе, — сказал Иорг Мецлер. — Отряды должны построиться для выступления у городских ворот.

Геца обрадовала рта возможность обратиться непосредственно к крестьянам. Он и Мецлер сели на коней и поскакали к воротам. У городской стены действительно выстроились в походном порядке отряды, каждый со своим командиром во главе. Весть об отказе Геца мгновенно распространилась по рядам, и когда он, объезжая один отряд за другим, приводил свои объяснения, громкий ропот несся ему в ответ. Гогенлоэнцы, обступив его со всех сторон, подняли яростный крик и, направив на него аркебузы, с копьями наперевес, угрожали прикончить его на месте, если он не согласится принять, на себя командование. Вынужденный наконец согласиться, он покорился судьбе и дал клятвенное обещание прибыть назавтра в Бухен, куда тут же выступила вся Светлая рать.

С тяжелым сердцем возвращался Гец домой; лучше бы ему томиться в глубоком подземелье, пусть даже в Турции у врагов христовых! Он играл с огнем и обжегся. Вдохновиться великими идеями и замыслами, о которых поведал ему Гиплер, он был не в состоянии. Он не любил народ, взявшийся за оружие для своего освобождения. В глубине души он сознавал, что учиненное над ним насилие, отвечавшее его тайным желаниям, жестоко разочарует его врагов, но что, с другой стороны, его поведение может внушить недоверие к нему крестьян. И если так или иначе оно оправдается, ему не избежать страшной расплаты. Его собственные крестьяне примкнули к восставшим во главе со старшиной. Среди беспросветного мрака где-то маячил лишь один светлый огонек. В нем снова проснулся дух старого рыцаря-разбойника. Теперь он снова сможет сесть на коня. Затеять драку и взять за горло своих закоренелых врагов. В первую очередь епископа Бамбергского.

Крестьянский отряд под знаменем Башмака берет в плен рыцаря

С гравюры Г. 3. Бегама

На следующий день в сопровождении двух рейтаров он выехал в Бухен. У крестьян шел сход, на котором обсуждался важный вопрос. Еще в Балленберге Флориан Гейер предложил завербовать возвращавшихся из Италии ландскнехтов, что дало бы повстанческой армии крепкое, закаленное в боях ядро. Хотя его предложение было поддержано Гиплером, Мецлером, Рейтером и другими членами комитета, крестьяне отказались его принять. Они боялись, что ландскнехты урежут их долю добычи, ибо между крестьянами было немало таких, кто, не понимая истинного значения восстания, примкнули к нему в надежде поживиться. Удовлетворив свою алчность, они расходились по домам и впоследствии еще долго рассказывали в деревне о своем походе, как о веселой прогулке.

Стремясь избавиться от этой злокачественной язвы, Вендель Гиплер предложил, чтобы каждый вступающий в ополчение давал обязательство оставаться под знаменами до окончания народной войны. Но ни ему, ни комитету не удалось убедить крестьян, что эта мера необходима для их же блага. Как раз в ту минуту, когда Гец подъехал к собравшимся в круг крестьянам, целый лес рук поднялся против этого предложения. Один из дружинников — деревенский портной, угрожая Гецу копьем, предложил ему слезть с коня и сдаться в плен. И Гецу фон Берлихингену, прославленному, наводившему на всех трепет рубаке, сознававшему всю нелепость этой сцены, было вовсе не до смеха.

— Хорошо тебе храбриться, когда вокруг тебя столько народу, — сказал Гец. — А наскочи ты на меня один на один, был бы совсем иной разговор. Но меня уже давно взяли в плен.

— А я тебе говорю, будь у нас набольшим иль прощайся с жизнью! — заорал на него портной.

— А если я не хочу!

— Соглашайся, прах тебя побери! — рассвирепел тот. — Долой с коня!

Гец слез и покорно последовал за портным. Грозный гул в кругу крестьянских главарей и советников дал ему понять, что на этот раз проволочками не отделаешься.

— Ну, будь по-вашему! — воскликнул он. — Раз вы решили заставить меня силой, так знайте, что, с божьей помощью, я никогда не пойду против своего долга и совести христианина и честного человека и что, если вы замыслите бесчестные и богопротивные дела, я скорей умру, нежели дам вам на них свое согласие. Я бы никогда не допустил такого злодеяния, как вейнсбергская резня!

— Что сделано, то сделано, и нечего об этом толковать, — сказал, пожав плечами, Иорг Мецлер.

— Предателям и поповским прихвостням туда и дорога! — раздался пронзительный женский голос, и крестьяне загремели оружием. Это кричала Черная Гофманша. С тех пор как Еклейн Рорбах выступил в Маульброн, она пристала к Светлой рати. После вейнсбергского дела крестьяне смотрели на нее с почтительным страхом. Они считали ее пророчицей и верили в ее связь с тайными силами.

Для начала Гец согласился принять командование на один месяц и присягнуть «Двенадцати статьям». Но не успел он расположиться на ночлег вместе с военачальниками, как начал подкапываться под крестьянский манифест. Необходимо восстановить повиновение начальству, крестьяне должны по-прежнему исправлять барщину, платить оброки и феодальные поборы, как повелось исстари, и предоставлять своим господам все необходимое, дабы они ни в чем не терпели нужды. Таковы его требования. Крестьяне подняли его на смех, и ему пришлось выслушать немало издевательств.

— Вы думаете, мы для этого поставили вас над нами? — спросил его Вольф Гербер из Эрингена, пронизывая его взглядом. — Тогда нам незачем было затевать восстание, а нужно было сидеть дома и не рыпаться!