Верховное командование 1914–1916 годов в его важнейших решениях - Эрих фон Фалькенгайн

Получение такой опоры, конечно, еще не предохраняло от грядущих ошибочных уклонений из рамок общего ведения войны вроде австро-венгерского наступления против Италии. Для достижения этого в безусловной форме не было никаких путей, так как это постоянно оставалось в зависимости от доброй воли участников. Во всяком случае, перемена до того времени остававшейся в силе, по крайней мере с внешней стороны, системы «общего военного командования» (der gemeinsamen Heerführung) была необходима. Тяжелые последствия тирольской попытки лишили ее всякого доверия. Теперь уже нельзя было обойтись без того, чтобы немецкому верховному командованию не было предоставлено также и право надзора. Поэтому удержание «верховного военного командования Центральных держав» (Oberste Kriegsleitung der Mittelmächte) в германских руках отныне стало необходимостью. Когда теперь оно было предложено начальником Генерального штаба, то Турция и Болгария тотчас же повторили свое старое согласие на эту меру. Австро-Венгрия представила возражения, в некотором отношении, как уже было упомянуто, резонные. Но теперь, после пережитых тяжелых испытаний, им не приходилось уже приписывать решающего значения. Это наконец постигли и сами руководители судеб двуединой монархии. Однако формальное завершение переговоров затянулось до происшедшей в конце августа новой смены на посту начальника германского Генерального штаба.[215]

Внешний толчок этой смене дали объявления войны Италией и Румынией. Но прежде чем приступать к дальнейшему рассказу об этом, необходимо остановить внимание на политических событиях, которые находились в тесной внутренней связи с переменой.

«Освобождение Польши»[216]

Со времени занятия территории Конгрессовой Польши летом 1915 года состязание мнений относительно будущей участи Польши не прекращалось, хотя поговорка о дележе шкуры неубитого медведя должна была бы рекомендовать некоторую осторожность. Берлинское и венское правительства скоро сошлись на том, что полякам еще во время войны должно быть дано и за ними обеспечено «освобождение от русского ига»; однако относительно способа, как провести такое освобождение, долго не могли прийти к согласию. Иначе это и не могло быть. Германская политика в сказанном направлении шла, повинуясь только необходимости, так как не видела лучшего пути, чтобы решить вопрос о будущей Польше. Между тем австро-венгерская политика с полной искренностью примкнула к этому течению, от которого в будущем она ждала для себя больших выгод.

Начальник Генерального штаба смотрел на вопрос недоверчиво.[217] Он считал нецелесообразным лишать петербургское правительство всякой возможности вновь попробовать опереться на Германию. А по своим наблюдениям польского населения в своей родной провинции Западной Пруссии он не верил, чтобы между воскресшим из пепла государством Польшей и Германией когда-либо надолго могли установиться сносные добрососедские отношения. Польская ирредента до сих пор причинила Пруссии уже много забот. Последние должны были бесконечно возрасти, если бы в тылу движения появилось самостоятельное польское государство со всеми грядущими надеждами нового творения. Без сомнения, Австро-Венгрия, благодаря своим галицийским связям, приобретала исключительное влияние в новом государственном образовании. Отсюда нужно было опасаться трений, которые для союзных отношений могли сделаться роковыми. В результате чисто западная ориентировка немецкой политики по необходимости становилась с военной точки зрения очень сомнительной (bedenklich), ибо на место учета хотя, конечно, слабых, но известных величин вводился учет величин, временно совершенно неопределенных. Конечно, прусские солдаты из областей, говорящих по-польски, во время войны, в общем, верно выполнили свои обязанности. Но чтобы они продолжали вести себя в том же духе, если бы по ту сторону границы они почувствовали присутствие польского государства с совершенно иным обликом, чем Германия, это было в высокой степени невероятно.

Точно так же обещания поборников освобождения Польши, что будто бы Германия этим путем обретет прирост польскими силами в размере одной армии, для здравого суждения не представляли собой ничего соблазнительного. Едва ли можно было ожидать, что польское юношество, которое прекрасно сумело уклониться от выполнения своих обязанностей перед русским государством, поспешило бы с особым воодушевлением под германские знамена, которые для них были, по меньшей мере, так же ненавистны, как и русские. Если бы даже и удалось создать армию, то этим приобретались лишь части очень условной надежности. Что такие части были бы скорее тяжестью, иногда и очень крупной, чем помощью, это до надоедливости показали события в австро-венгерской армии.

Когда поэтому в августе начальник Генерального штаба получил сведения, что канцлер находится в Вене для окончательного урегулирования польского вопроса, он заявил протест и добился отсрочки решения этого вопроса. Последний был поднят вновь уже по уходе с поста начальника Генерального штаба, при его преемниках.

Сам по себе прирост в силах для Центральных держав именно в этот момент был крайне желателен. На юго-востоке Венгрии уже тлел огонь новой войны, из которого в каждый момент могло вспыхнуть яркое пламя.

Объявление войны Румынией

В предшествующем описании позиции Румынии было сказано, что ее вступление в войну на стороне Антанты после первых крупных успехов Брусилова зависело лишь от дальнейшего ухудшения положения Австро-Венгрии. Последующие события в июне и июле едва ли фактически принесли с собою подобное ухудшение.[218] Они были просто неизбежными и непредвиденными результатами раз совершившегося. Но дипломаты Антанты сумели не совсем компетентным политикам и военным Бухареста представить эти результаты в желанном для себя свете. Во всяком случае, в конце июля в главных квартирах Центральных держав, согласно всем известиям из Румынии, не было больше сомнений, что решение о том, когда Румыния перейдет в ряды врагов, висело на волоске и уже не зависело теперь от мероприятий Центральных держав. Слово оставалось только за Антантой. Из такого положения дел и приходилось теперь исходить. Стремление главных квартир прежде всего было направлено на то, чтобы, по возможности, замедлить официальный разрыв. Чем позднее он мог бы последовать, тем это лучше было бы для Центральных держав, так как по ходу событий можно было допустить, что фронты как на востоке, так и на западе, при выигрыше времени лучше бы окрепли и тем получили бы большую возможность отдать силы для преодоления нового врага, без вреда для себя. Поэтому в последнюю треть июля и в августе германские подкрепления с запада подвозились, главным образом, в районы австро-венгерского Восточного фронта, соседние с Румынией. Приходилось бояться неудачи именно здесь, в известной мере на глазах у Румынии; будучи сами по себе незначительными, они все же могли бы причинить преждевременный разрыв. Догадываясь, что в Бухаресте надеются на невозможность или нежелание Германии оказать помощь Австро-Венгрии при ее столкновении с Румынией, румынскому военному агенту при германской Главной квартире настойчиво указывали на ошибочность такого предположения; ему предоставлена была даже возможность убедиться, что Германия располагает для сего совершенно достаточными силами. Чтобы подчеркнуть эту уверенность, были придвинуты к Рущуку на Дунае, то есть непосредственно к болгарской границе, находившиеся там с конца 1915 г. части 101-й германской дивизии. Было также рекомендовано как турецкому, так и болгарскому командованиям дать свои объяснения в Бухаресте в том же тоне. Австро-венгерское главное командование получило внушение крепко поддерживать продолжение переговоров австро-венгерского правительства с Румынией о цене за продолжение ее нейтралитета, хотя и существовала уверенность в их конечной безнадежности.