Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Но, если Буржского епископа посвятили в подобные замыслы, то почему же самого Карла так долго держали в неведении? «Надо будет поинтересоваться», – подумал он. «А ещё узнать, что его светлость герцог де Бар попросил у герцогини взамен, потому что вряд ли этот хитрый лис станет утруждать себя такой неслыханной щедростью из одной только любви к родне…»

Карл невольно усмехнулся. В приватных беседах ему нередко приходилось называть де Бара, вместо «святейшества», «хитрейшеством», и теперь, хоть он мог никогда этого не узнать, всё же ужасно интересовало – перехитрил ли дядюшка племянницу, или наоборот…

Сзади послышались шаги, и в кабинет, без стука, как ему давно было позволено, вошёл Рене.

– Что-то случилось, Карл? Слуга сказал, что меня ждут незамедлительно.

Герцог с сожалением убрал руки с тёплого камня, но улыбнулся широко и крайне приветливо. Ему нравилось, что мальчик ходит по замку так, словно уже здесь хозяин. И нравилось, что иногда он позволяет себе называть наставника по имени. Правда, только один на один и очень почтительно, но всё равно, не как отца, а как доброго друга. Сам будучи человеком разумным, Карл ценил проявления ума в других, и общение с ними накоротке делало беседы интимнее и придавало им лёгкий привкус избранности.

– Ох уж эти слуги, – заворчал герцог, возвращаясь к столу. – Это их вечное рабское рвение… Никогда не угадаешь, как они преподнесут твои слова. Я просил незамедлительно сообщить, когда ты появишься, и пригласить сюда, только и всего… Можно было так и не торопиться… Хотя, дело, конечно, того стоило, но я бы подождал…

– Я уже здесь. – улыбнулся Рене.

Многословием и ворчливостью его светлость часто прикрывал начало сложных для себя разговоров. И молодой человек, который тоже планировал переговорить о Жанне и всю обратную дорогу готовил убедительную речь, невольно поддался привычке наставника и насочинял для вступления целый ворох фраз, не относящихся к делу. Теперь же это сходство натур, проявленное со всей очевидностью, его очень позабавило.

– Что ж, тогда, к делу… Я получил письмо, мой мальчик, – торжественно сообщил Карл. – Письмо неожиданное, из Бурже, где сейчас гостит дядюшка твоей матери. И хотя с де Барами у нас давняя соседская вражда, оно меня чрезвычайно порадовало.

Герцог протянул листок юноше, чтобы тот тоже прочел, но Рене спокойно покачал головой.

– Я знаю, о чём там, – сказал он, не отводя глаз. – Матушка мне писала.

– Вот как?..

Карл поднял брови и беззлобно поинтересовался:

– Заранее сговорились за моей спиной?

– Как любой другой на нашем месте, – ответил Рене.

– И, как давно?

– С месяц… Его светлость хотел сначала уладить наследственные дела и завершить тяжбу с фон Юлихом, чтобы вы не подумали, будто в этом деле он имеет какую-то корысть. Теперь дело улажено, и вам тотчас написали… Если желаете, я покажу и письмо от матушки.

– Да нет, не надо…

Герцог первым отвел взгляд, скрывая понимание и довольство собой – всё-таки не ошибся и приструнил фон Юлиха как раз вовремя. А Рене передвинулся в тень и облегченно выдохнул, благодаря всех на свете за то, что его светлость так и не увидел, как покрылись густым румянцем щеки юноши, ещё не научившегося лицемерить не краснея. Согласись Карл взглянуть на письмо мадам Иоланды, он бы узнал, что Буржский епископ из Сен-Флур не случайно заторопился в Сарбур, где и дел-то у него особых не было… Просто мадам Иоланда, не желая иметь никаких затяжных неприятностей в процессе дядюшки де Бара против фон Юлиха, решила таким образом ускорить благоприятный исход дела…

«Я не хочу, чтобы его светлость узнал об этом, – писала она сыну. – Он милейший человек, но именно таких следует оберегать от лишней информации. Пусть просто порадуется. Мне это гораздо приятнее, чем чувствовать себя обязанной за услугу. Уж лучше сделать обязанным его…»

Герцог отбросил подписанный де Баром листок обратно на стол и растянул губы в улыбке. Очень хотелось выглядеть искренним хотя бы теперь, когда повод для радости действительно был. Но, дела требовали иного подхода, поэтому улыбка вышла довольно кислой.

– Сейчас мне следовало раскрыть объятья и сказать, как я счастлив видеть именно тебя своим зятем, мой дорогой. Но есть обстоятельства, Рене… Очень неприятные для нас обстоятельства, из-за которых я сижу над этими письмами целый день, решаю, как поступить.., мёрзну и злюсь… И хотя решение уже почти принято, без твоего согласия и одобрения оно так и останется в стенах этой комнаты, всего лишь неудачным размышлением вслух.

С этими словами герцог подтянул к себе два других письма, взял их в руки и на мгновение замер, словно взвешивая одно и другое.

– Прочти, для начала, вот это.

Он протянул письмо дофина, которое молодой человек пробежал глазами с поразительным хладнокровием, хотя и было видно, что новости застали его врасплох. Только бледнеющее на глазах лицо и крепко сжатые челюсти выдавали степень его обеспокоенности, да ещё в конце, когда под отогнутым краем письма обнаружилась дата, Рене не выдержал, вскинул на герцога испуганные глаза.

– Но, что с Шарлем теперь? – спросил он севшим голосом. – Гонец что-нибудь рассказал?

– Только в общих чертах. Он был сильно измучен, и я отправил его отдыхать… Но, вроде бы, сторонников у нашего дофина ещё хватает, и по словам гонца, на момент его отъезда Шарль уже готовился бежать в Мелен, откуда, надо полагать, отправится в Бурже, к вашей матушке.

Рене ещё раз пробежал письмо глазами.

– Это ужасно! – пробормотал он. – А что же с графом Арманьякским? Шарль ничего о нем не пишет.

Карл ответил многозначительным взглядом.

– Не стоит надеяться, – сказал он, как можно мягче.

Потом потянулся было за третьим письмом, но махнул рукой и вкратце сам изложил Рене его содержание, ничем не выказывая, впрочем, собственного отношения к лестному предложению королевы. Выдержал в конце паузу и спросил:

– Ну, что скажешь?

– Что же вы хотите услышать от меня, ваша светлость? – опустил глаза Рене.

– Твоё мнение.

– А каково ваше?

Карл усмехнулся.

– Ты всё-таки слишком сын своей матери, юноша. Это большой плюс для моего будущего зятя, но минус для друга, которого я хотел бы в тебе видеть.

Герцог потёр поясницу. Потом перетащил стул к источающему тепло окну, тяжело опустился на жёсткое сиденье, и задумчиво забормотал:

– Старею кажется… В моём прошлом было слишком много сквозняков и огорчений, чтобы сохранить прежнюю стройность. Какой из меня коннетабль… Видишь, как скрючило… Но скажу тебе, человек вообще тянется по собственной жизни с такими искажениями, что любой взгляд в прошлое за помощью или за пониманием вынужден пробиваться сквозь повороты всевозможных обстоятельств, превратностей и мелких случайностей. Плохо, что при этом взгляд неизбежно мутнеет и теряет первозданность восприятия. Это мешает.., очень мешает ясно оценить то настоящее, которое требует изогнуться в очередной раз.

Герцог ткнул пальцем в другой стул.

– Сядь, Рене. Я хочу видеть выражение твоих глаз.

Молодой человек послушно присел.

– Письмо королевы заставило меня заглянуть в прошлое. Моё прошлое, в котором герцог Жан был достаточно откровенен и выложил все свои планы… Глупо думать, будто Изабо сама по себе позвала меня на службу. Это сделал Бургундец. И, согласись, что для человека, который стал фактическим правителем Франции, звать на высокий пост меня, который его никогда особенно не одобрял, не совсем логично. Да, мы старые приятели, мы вместе росли и в равной степени уважали герцога Филиппа. Но и раскол между нами длится уже не первый год. Вот и думай теперь, какая корысть честолюбцу, почти достигшему всего, чего он хотел, в том, чтобы коннетаблем при нём стал человек ненадёжный? Или он желает полной своей победы, и этим предложением даёт мне шанс признать его правоту, или понял, наконец, что вынашивать грандиозные планы в одиночку, презирая других, значит заранее обрекать их на провал, и как раз тогда, когда кажется, что всё уже достигнуто…

Холодной ладонью герцог помассировал лоб.

– За один только этот год, и не слишком напрягаясь, Монмут взял Фале, Вир, Шантелу.., совсем недавно пали Бек и Бомон-ле-Роже. Ещё немного и он дойдёт до Руана. Как долго город продержится в осаде, одному Богу известно, но, коль скоро в Париже теперь сидит Бургундец, и королева в скором времени перетащит туда же свой двор, помощи оттуда не будет никакой. И всё! За Руаном падёт Париж, а дальше до самого Орлеана путь фактически открыт. Графу Арманьякскому из его могилы, если конечно ему в этой милости не отказали, армию не собрать. А дофин… Тут не знаю. Вашей матушке, на скорую руку, придётся, видимо, сотворить какое-то новое чудо, чтобы выиграть время. Но всё равно, при живом короле да ещё и при регентше, правящей от его имени, много охотников поддержать последний отросток гибнущей династии не найдётся… Вот и скажи мне, Рене, для чего в такой ситуации нужен коннетабль? Что он сможет сделать?