Всадник без головы - Томас Рид

Непринужденно и уверенно сидит молодая мексиканка в седле. Под ней горячий конь, он порывается встать на дыбы; но вам нечего беспокоиться о молодой всаднице – она прекрасно справляется с ним.

Легкое, как раз по силам девушки, лассо висит на седельной луке; оно аккуратно свернуто: видно, что Исидора не жалеет для этого времени и, должно быть, хорошо умеет пользоваться им. И это действительно так – она бросает его с ловкостью профессионального мустангера. Исидора гордится своим искусством – это одно из ее любимых развлечений.

Она едет не по большой дороге вдоль берега реки, а по боковой тропе, которая ведет от асиенды ее дяди и соединяется с большой дорогой только около вершины близлежащего холма -вернее, обрывистого берега речной долины.

Тропинка круто поднимается вверх – так круто, что лошадь начинает тяжело дышать. Наконец всадница достигает вершины обрыва, где проходит проезжая дорога.

Исидора натягивает поводья, но не для того, чтобы дать лошади отдохнуть, а потому, что она достигла цели своей поездки.

Вблизи дороги – круглая поляна в два или в три акра величиной; она покрыта травой. Это словно прерия в миниатюре. Колючие заросли, совсем не похожие на лес, из которого Исидора только что выехала, окружают поляну со всех сторон. Три едва заметные тропинки расходятся от нее в разных направлениях, прорезая чащу кустарника.

На середине поляны Исидора натягивает поводья и треплет свою лошадь по шее, чтобы успокоить ее. Хотя вряд ли это нужно – крутой подъем настолько утомил коня, что он уже не рвется вперед и не проявляет нетерпения.

– Я приехала раньше назначенного часа! – воскликнула молодая всадница, доставая из-под своего серапе золотые часы. – А может быть, он и вовсе не приедет? Ах, только бы он достаточно окреп, чтобы приехать!.. Я вся дрожу. Или это дышит моя лошадь? О нет, это меня бьет лихорадка. Я никогда еще не испытывала такого волнения. Это страх? Да, вероятно. Как странно, что я боюсь любимого человека, единственного человека, которого я когда-либо любила! Ведь нельзя же назвать любовью то, что я испытывала к дону Мигуэлю. Это был самообман. Как хорошо, что я от этого избавилась! На свое счастье, я увидела, что он трус. Это открытие низвергло героя моих романтических грез с его пьедестала. Как я рада этому! Теперь я ненавижу дона Мигуэля, потому что он, кажется, стал… Святая мадонна, неужели это правда, что он стал разбойником! Но я не испугалась бы встречи с ним даже в этом уединенном месте. Боже мой, бояться того, кого любишь, кого считаешь благородным и добрым, и в то же время не испытывать страха перед тем, кого глубоко ненавидишь, зная, что он жесток и коварен! Непонятно! Непостижимо! И все-таки в этом нет ничего непонятного. Я дрожу не от страха перед опасностью, а от боязни оказаться нелюбимой. Вот почему я сейчас дрожу. Вот почему я не могу спокойно спать по ночам с того дня, когда Морис Джеральд освободил меня из рук пьяных дикарей. Я никогда не говорила ему о своих чувствах. И я не знаю, как он примет мое признание. Но он все-таки должен узнать. Я не могу больше терпеть эту мучительную неизвестность. Я предпочитаю отчаяние, даже смерть, если только мои мечты обманут меня… А! Я слышу топот копыт! По дороге скачет лошадь. Это он? Да! Я вижу сквозь деревья яркие цвета нашего национального костюма. Морису Джеральду нравится носить этот костюм. Неудивительно – он так ему к лицу. Святая Дева! Я закутана в серапе, на голове моей сомбреро. Он примет меня за мужчину! Долой эту безобразную маску! Я женщина, и он должен увидеть перед собой женщину!

В одно мгновение Исидора срывает с себя серапе и шляпу -даже на сцене перевоплощение едва ли могло произойти быстрее. И вот на фоне густых колючих зарослей вырисовывается легкая женственная фигура и прекрасная голова, достойная резца Кановы[43].

Слегка привстав в стременах и наклонившись вперед, прекрасная всадница вся превратилась в ожидание.

Вопреки всему, она не обнаруживает и тени страха. Губы не дрожат, на лице не заметно бледности.

Наоборот, в ее взгляде, устремленном вперед, – призыв гордой любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.

Но вдруг во всем ее облике происходит внезапная перемена. Она узнает приближающегося всадника. Золотое шитье ввело ее в заблуждение. Всадник в мексиканском наряде – не Морис Джеральд, а Мигуэль Диас.

Радость на ее лице сменяется унынием. Девушка опускается в седло, и вздох, вырывающийся из ее груди, – почти крик отчаяния. На ее лице не видно страха, только разочарование и обида.

Эль-Койот заговорил первым:

– Ах, это вы, сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас в таком уединенном месте – розу среди этих колючих зарослей!

– А какое, собственно, вам до этого дело, дон Мигуэль Диас?

– Странный вопрос, сеньорита. Конечно, это мое дело, и вы сами это знаете. Вы прекрасно знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался в этом и объявил себя вашим рабом. Вот это-то и охладило так быстро ваши чувства.

– Вы ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила вам, что люблю вас. Если я сказала, что восхищаюсь вашим искусством наездника, вы не имели права толковать мои слова иначе. Я восхищалась вашим искусством, а не вами. И кроме того, это было три года назад. Я тогда была еще девочкой, в том возрасте, когда такие вещи производят сильное впечатление, когда мы настолько глупы, что ценим больше внешний блеск, а не душевные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно, что ко многому отношусь иначе.

– Черт побери, но почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните день клеймения скота, когда я укротил самого неистового быка и усмирил самую дикую лошадь вашего отца? Ведь ни один вакеро не смел подойти к ним. В этот день вы улыбнулись мне и поглядели на меня с любовью. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно хорошо знаю людей и легко мог угадать по вашему лицу, что вы думали и что чувствовали. Но сейчас вы изменились. Почему же? Потому, что я был покорен вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. И вы, как это обычно бывает у женщин, потеряли интерес к побежденному. Ведь это так, сеньорита, не отрицайте!

– Нет, это не так, дон Мигуэль Диас. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась вам в любви. Вы были для меня просто искусным наездником и благородным кабальеро. Во всяком случае, так мне тогда казалось. Но кем вы стали теперь? Вы знаете, что о вас говорят здесь и на Рио-Гранде?

– Я не считаю нужным отвечать на клевету – исходит ли она от предателей-друзей или от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получать объяснения, а не давать их.

– От кого?

– От вас, прелестная донья Исидора.