Танцуя с Девственницами - Стивен Бут

Купер постарался не показать, какое облегчение почувствовал. Но разве от Фрай что-нибудь утаишь?

– А что по Личу?

Диана покачала головой:

– Пока ничего. Вполне возможно, что все сведется к тебе и твоим инстинктам, и выяснится, что Бен Купер прав, а все остальные – неправы. Потому что в этом деле ты, похоже, всякий раз встаешь на противоположную точку зрения. Господи, ты хочешь защитить даже Уоррена Лича. Как тебе это удается?

– Просто старайся понять, что заставляет людей поступать так, а не иначе. Они действуют не в пустоте.

– Может, тебе уйти из полиции и перейти в социальную службу?

– Ты так не любишь социальных работников?

Купер поднял глаза и увидел ее лицо. Слишком поздно он понял, что не стоило так отзываться о социальных работниках. Он ведь знал, что Фрай и ее сестра были переданы под опеку социальной службы после того, как их родителей обвинили в сексуальных домогательствах, и сестра сбежала и стала героиновой наркоманкой. Почему Фрай поделилась с ним этим, Купер не понимал. В ней вообще было много такого, чего он не понимал.

Теперь он со стыдом и смущением ждал, что она вцепится в него. Но она этого не сделала. Диана тут же взяла себя в руки.

– Бен, тебя что, больше не волнует твоя карьера? При таком ходе мыслей ты рискуешь всем. Ты это понимаешь? – Она не стала дожидаться ответа. – И знаешь, почему ты так поступаешь? Не можешь простить мне, что это я получила повышение. Ты что, рассчитывал на повышение только потому, что всегда жил в этом районе и твои яйца сделаны из песчаника? А теперь ты готов принести себя в жертву какой-то полудобренькой идее, которую ты, кажется, называешь справедливостью, и только для того, чтобы доказать, что тебя не волнует работа, что на самом деле у тебя никогда не было никаких амбиций. Ну что ж, продолжай – наслаждайся своим мученичеством.

Когда за Дианой захлопнулась дверь, Купер попробовал прочитать еще несколько записок, но не понял ничего из того, что в них говорилось. Он сделал несколько пометок на полях дела, которое отправлялось в суд, затем заглянул в ящик стола и обнаружил там начатую пачку мятных лепешек. Он съел одну, затем другую. И начал размышлять над тем, что делает сейчас Оуэн Фокс, вернувшись в Каргрив.

Жизнь Оуэна и подноготная этой жизни не выдержали пристального рассмотрения. А чья жизнь выдержала бы? Люди называли Оуэна хорошим человеком; но что это значило? Был ли он человеком, который никогда не делал ошибок? Газеты назвали бы его сексуальным чудовищем, если бы им дали такую возможность. Но он не был чудовищем, а был просто мужчиной, чьи жизненные обстоятельства довели его до слабости. Его грешки способствовали мировому злу, это правда. Но в мире было так много зла – и не сосчитать, даже в Эдендейле. И то, что Оуэн Фокс был слабым, еще не делало его монстром, а всего лишь делало его человеком.

Купер сознавал, что не сумел помочь Келу и Страйду, не успел предотвратить трагедию, разбившую семейство Личей. Но может быть, еще не слишком поздно помочь Оуэну Фоксу? Хотя за эту попытку придется заплатить. Он чувствовал, что стоит на краю пропасти и его лояльность поставлена под вопрос – не только Дианой Фрай. Инстинкт самосохранения подсказывал держаться подальше от Оуэна Фокса. Теперь найдется множество людей, готовых швырнуть в него камень, и со стороны Бена Купера было бы безумием по собственной воле выходить на линию огня. Сущим безумием.

Глава 33

В коттедже в Каргриве никто не брал трубку. Бен Купер стоял на нижней ступеньке. Под его ногами скрипели черепки разбитых глиняных горшков и комья земли, пронизанные корнями. Все горшки с растениями на ступеньках были разбиты, а растения вырваны с корнем. Теперь они валялись на дорожке вперемешку с мокрой землей. К тому же нижнюю ступеньку использовали как туалет, словно почти вся деревня стояла здесь и обливала мочой порог. И не только мочой. Запашок был омерзительный.

Все занавески с этой стороны дома были сорваны. Купер прошел несколько ярдов по дороге, пока не обнаружил нейтральный проход на территорию соседних коттеджей, с высокими ступеньками у основания, где ворота вели в близлежащие сады. Он перелез через стену в поле и пошел по нему, пока не добрался до сада за коттеджем Оуэна Фокса. Купер пробрался через разросшуюся изгородь из боярышника. Женщина на первом этаже дома напротив поглазела на него из окна, затем отвернулась.

Купер заглянул в окно, вспомнив полумрак в маленькой комнатке в передней части дома, где среди старых газет и журналов стоял компьютер Оуэна. Он постучался в заднюю дверь, побарабанил по окнам, наблюдая, не возникнет ли внутри какого-нибудь движения. Ничего. Чувствуя себя идиотом, он выкрикнул имя Оуэна. Ответа не было. Так где же он может быть? «Лендровер» у него отобрали, когда им заинтересовалась полиция, и Оуэн был не из тех, кто топит свои печали в пабе. Скорее он пойдет в какое-нибудь тихое местечко, где можно поразмыслить над событиями последних недель.

Купер обнаружил, что смотрит через окно в спальню. Здесь еще стояли похоронные открытки, почти все бело-серебристые, выгоревшие на солнце. Их украшали религиозные символы – кресты и витражи с изображением Девы Марии. Обычные похоронные открытки, и то, что на них изображалось, для многих ничего не значило. Но, разумеется, миссис Фокс была верующим человеком. Оуэн сам рассказывал об этом. Он водил мать в деревенскую церковь, пока она не оказалась прикованной к постели. И даже тогда старая леди могла видеть церковный шпиль из окна своей спальни.

На кладбище каргривской приходской церкви было полно местных фамилий – Грегори, Твигг и Вудворт; Пидкок, Роуленд и Марсден. Здесь было множество Шимуэллов и Брэдли, и некто по имени Корнелиус Рупер – может, предок Марка? Могила с относительно недавно установленной плитой находилась в конце кладбища, на одном из последних свободных для захоронения участков. Энни Фокс, девяносто лет, любимая мать Оуэна.

Даже в сумерках и с противоположной стороны церковного двора Бен Купер хорошо видел красную куртку смотрителя. Он направился к нему по дорожке. Смотритель стоял на паперти. Рядом со сланцевой панелью высотой восемь футов, на которой были выбиты десять заповедей, Оуэн казался еще меньше ростом. Купер присел на узкую каменную скамью неподалеку от него.

– Она закрыта, Бен, – произнес Оуэн. – Церковь закрыта.

– Наверно, слишком много хлопот доставляют воры и хулиганы.

– Никогда не думал, что мне еще когда-нибудь понадобится церковь после того, как ее не стало, – сказал Оуэн.

– Вашей матери?

– Мы приходили сюда каждое воскресенье, когда она себя достаточно хорошо чувствовала. Я не думал, что мне еще когда-нибудь понадобится церковь. И вот сегодня, после всего этого, я вдруг решил, что она мне понадобилась. А она закрыта.

На церковный двор слетелось множество скворцов. Они кричали о чем-то своем, перелетали с одного тисового дерева на другое, выбирая место для ночлега.

– Послушайте, Оуэн, а может, вам стоит вернуться домой, – предложил Купер. – Посмотрите телевизор, почитайте книгу, подстригите лужайку, покормите кошек. Все, что угодно. Идите домой.

– Не могу. – Оуэн хмуро смотрел через церковный двор на долину и холмы вдали. – Не могу, так как знаю, что вы все перерыли в моем доме, вы влезли в мою жизнь. Я теперь совсем не чувствую этот дом своим. Это всего лишь место, где я – извращенец, псих ненормальный, подлейший из подлецов. А за пределами этого дома все совсем по-другому. Вне дома я кто-то совершенно другой.

Купер смотрел на записки, приколотые к доске внутри стеклянной витрины рядом со сланцевой панелью.

– Здесь написано, что ключ можно взять у церковного старосты на Ректори-лейн, два. Белый дом за церковным двором.

– Да знаю я, – отмахнулся Оуэн.

– Смотрите, это же рядом.

– Знаю.

Купер посмотрел на дом, разглядывая высокие трубы и занавески на окнах. Из трубы шел дым, значит, кто-то был дома.

– В этом поселке церковный староста одновременно и председатель приходского совета, – сказал Оуэн. – Советник Солт. Мы с ней старые знакомые.

Тут Оуэн переменил тему. Похоже, какие бы слова он ни произносил, думал он только об одном. И вот все передуманное теперь хлынуло наружу, словно Купер внезапно поймал на середине разговора радиоволну.

– Знаете, я заботился о маме так много лет, – рассказывал Оуэн, – что мы перестали быть просто матерью и сыном. Мы стали командой. Вы понимаете, что я имею в виду. Чем-то это очень напоминало брак. Я заботился о ней, а она заботилась обо мне, ну, или думала, что заботится. Она выползала из постели и старалась к моему приходу приготовить еду. Иногда я заставал ее сидевшей в кухне на полу, а вокруг валялись ножи и куча немытой картошки. И она извинялась за то, что не обед не готов.