Прямые пути - Алексей Дуров

А Панху было страшно. Не разбойников боялся, а осажденных: мирные люди — рыбаки, ремесленники, земледельцы, — а с каким равнодушным хладнокровием убили. И сразу же забыли, будто сами ничуть не лучше разбойников. Будто не они подобрали в лесу раненого беглеца. Однако присмотревшись, понял, что хладнокровны только огородники и Шкелс, остальные подавлены, как и Панх.

Какой-то островянин замямлил, было, что надо заплатить разбойникам, раз предлагают, но его свои же подняли на смех. Огородники рвались устроить вылазку, Шкелс не позволял. Панх и сам решился высказать мнение:

— Они же могут засаду устроить. Могли найти по следам, где начинается ход, которым вы сюда попали, поставить там стражу…

— Не могли, — хитро усмехнулся Шкелс. Панх сразу заподозрил, что никакого подземного хода нет, а на самом деле что-то другое. Колдовство, например.

А на ужин была свежая морская рыба. И креветки. Панх от удивления их даже попробовал, и ему даже понравилось. Хочешь, не хочешь, а пришлось спрашивать, откуда все это, чтобы не выглядеть подозрительно нелюбопытным. Ответили, что под островом целая путаница ходов, иные выводят прямо в море. Панх больше не расспрашивал. Соврали, нет — не важно, тем более, что не разберешь. Это побережники с их тонким слухом различают вранье — когда врешь, то, как ни старайся, а голос, хоть чуть, но дрогнет. Трудно представить, как они умудряются жить вообще без лжи. Человеку-то хочется знать правду, если кому удается распознать вранье, сразу подозрения возникают: «А чего это они не хотят мне честно все рассказать? Не замышляют ли чего против меня?» А на самом-то деле соврать могут всего лишь потому, что лень объяснять. Или не хотят по пустякам расстраивать. А побережники, насколько успел разобраться Панх, научились прощать двуличие, вернее — уважать чужие тайны. Зато сами врут мастерски, если записать, что рассказывают, то явно видна ложь, а послушаешь — верится. Договоры нарушают редко, так ведь как раз потому, что с самого начала выторговывают себе больше выгоды, чем другие могли бы. Совсем уж грабительских условий не навязывают, и все равно получили славу подлого народа. Пожалуй, не только за это: сейчас они те еще подлости обсуждали, хоть и против разбойников придуманные. Отравленное вино подсунуть — еще невинная, а то предлагали вызвать на поединок Дониса и убить самым коварным способом, вроде отравленной иголкой плюнуть в упор. Другие тоже не прочь сподличать на войне, те же разбойники, но им ума не хватит, чтобы устроить все, как следует.

Собрались, было, ночью на вылазку — пострелять по разбойникам издали, ведь побережники и в темноте хорошо видят. А погонятся разбойники, заманить их в какую-то теснину и камнями закидать. Однако уже под вечер что-то услышали или унюхали, и решили пока не рисковать бойцами.

А ночью Панха опять растолкали, теперь суета поднялась из-за зарева на севере.

— Селение горит?! — испугался Панх.

— Нет, оно западнее! — успокоил ближайший островянин. — И нечему там так гореть. Это разбойничий корабль.

Панх удивился:

— Наши подожгли? Но никто не отлучался…

— Это наемники ваши подоспели! То есть, не ваши, побережников…

Понятно — та самая помощь, про которую Панх не собрался спросить. Все побережники из круга наемников тоже бежали из империи, и нашлась им работа — защищать беженцев от разбойников. Быстро добрались, видимо недалеко были. А вызвали их сюда колдовством, больше нечем.

Потом побережники еще свист расслышали какой-то особенный, огородники сразу же ушли все вместе. Панх так и не понял, куда — днем по укреплению прошелся, никаких входов под землю не нашел. Неужели таки колдовство? Другие побережники, кто помоложе, тоже хотели в бой, но Шкелс их решительно остановил, сказал, что скалу нельзя оставлять без защиты. Смотрел, почему-то, на Панха, хотя тот лучше всех понимал, что много не навоюет по неопытности. И без того страшно было.

На скале установилась тишина, только ветер свистел — все прислушивались. Панх и островяне ничего и не слышали, кроме ветра, а побережники улавливали крики, топот множества ног, щелчки тетивы, иногда звон клинков. И радовались, по всему выходило, что разбойники проигрывают. Закончился бой быстро — снизу прокричали пока не спускаться, потому что надо остров прочесать при дневном свете, вдруг не всех разбойников переловили. И на скале все улеглись спать.

На рассвете спустились. Панх — по тропке, вместе с несколькими парнями. Позвали, и пошел, так и не узнал, подземный ход вел на скалу, колдовство или что-то еще.

Селение в основном уцелело, разбойники только в огородах потоптались, да в некоторых домах все перевернули — ценности искали. Не нашли, потому как селяне все ценное унесли с собой.

В остальном подтвердилось: прибыли ночью побережники из круга наемников на трех кораблях, напали внезапно, пользуясь тем, что хорошо видят в темноте. «Коршуна» сожгли, «Белого червя» захватили, перебив команду, там же и самого Дониса пристрелили. Те разбойники, кто на берегу, пытались уйти вглубь острова, за ними гнались и расстреливали из луков. Еще и огородники подсобили, так что совсем разбежались разбойники. Пленных в этом бою не брали — если захватывали какого-то разбойника живым, тут же рубили ему руки. Жестоко, хоть и слишком много черных дел числится за Донисом. Панх очень живо представил себя на месте пленного — ведь сам недавно в кустах прятался. Даже у Эйки спросил, не слишком ли сурово с пленными обходятся. Она вздохнула, покачала головой:

— По древним обычаям нашего народа так наказывают за убийство. Все, как в древности…

Действительно, как в те времена, когда побережники жили только в нижнем течении реки Горькой и на морском берегу недалеко от ее устья: тогда война была разбоем, в чужую землю отправлялись грабить, а не захватывать. И если у какого-то селения побережников появлялись враги, то жители уходили, оставляли дома — скрывались в лесах, горах, море, подземельях, укреплениях. В первую очередь стремились уберечь детей, а не добро. А потом, когда груженые добычей враги возвращались домой, их нагоняли или перехватывали отряды бойцов, собранные в других селениях. И не было случая, чтобы кто-то вернулся с добычей из набега на побережников. Хотя набежников-морян иногда отпускали, отобрав все, что можно, даже обувь и запасные весла на кораблях. Во-первых, расчет: если убить морянина, то его родственники будут мстить, хоть бы в чем он провинился, а если морянин отправился грабить и вернулся ограбленным, то всего лишь посмеются над ним. И другие не решались идти в набег, чтобы не позориться. Во-вторых, был закон у народа побережья, по которому за воровство полагалось возместить украденное в полтора раза. За изнасилование кастрировали, за убийство рубили руки, как сегодня. А вот горцев живыми не отпускали никогда — они за опозоренных родственников мстили еще злее, чем за убитых.