Красный сфинкс - Александр Дюма

— Кто?

— Те, что пишут мне от вашего имени!

— Боже правый! Что они всунули в ваше письмо?

— Не в письме дело; наоборот, оно, вопреки обыкновению ваших людей, достаточно вежливо.

— Так в чем же дело?

— В адресе. Вы хорошо знаете, что я вовсе не ваш духовник; если бы я однажды решил стать чьим-то духовником, то выбрал бы кого-нибудь повыше вас. Я каноник Сент-Шапель.

— И что же они написали в адресе?

— Они написали: «Господину — господину! — Мюло, духовнику его высокопреосвященства», дураки!

— Да неужели! — воскликнул кардинал, смеясь, ибо хорошо понимал, что услышит в ответ какую-нибудь грубость. — А если бы адрес написал я?

— Если б это были вы, я бы не удивился; слава Богу, это была бы не первая глупость, совершенная вами.

— Мне приятно знать, что это вас раздражает.

— Это не раздражает меня, а выводит из себя!

— Тем лучше!

— Почему тем лучше?

— Потому что вы забавнее всего в гневе, а поскольку мне очень нравится видеть вас таким, я теперь буду адресовать письма к вам только так: «Господину Мюло, духовнику его высокопреосвященства».

— Попробуйте — и вы увидите!

— Что увижу?

— Увидите, что я оставлю вас завтракать в одиночестве.

— Что ж, я пошлю за вами Кавуа.

— Я не стану есть.

— Вас заставят силой.

— Я не стану пить.

— У вас под носом будут откупоривать романе, кловужо и шамбертен.

— Замолчите! Замолчите! — взревел Мюло, окончательно выйдя из себя и двинувшись на кардинала со сжатыми кулаками. — Послушайте, я заявляю во всеуслышание, что вы злой человек!

— Мюло! Мюло! — остановил его кардинал, изнемогая от смеха, по мере того как его собеседник приходил в ярость. — Я велю вас повесить!

— Под каким же предлогом?

— Под тем предлогом, что вы разглашаете тайну исповеди!

Присутствующие разразились хохотом; Мюло разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их в огонь.

Во время этого спора внесли накрытый стол.

— Ага! Посмотрим, что у нас на завтрак, — сказал Ла Фолон, — и мы поймем, стоит ли расстраивать достойного дворянина, у которого приготовлен великолепно сервированный завтрак.

И он стал приподнимать крышки блюд, приговаривая:

— Так-так, белое мясо каплуна по-королевски, сальми из зуйков и жаворонков, два жареных бекаса, фаршированные грибы по-провансальски, раки по-бордоски; в крайнем случае, этим можно позавтракать.

— О, еще бы! — отозвался Мюло. — Еды здесь всегда хватает. Всем известно, что господин кардинал склонен ко всем смертным грехам и особенно к греху чревоугодия, а вот вина стоит обследовать. Красное бузи, гм! Бордо высшего сорта! Бордоские вина хороши для тех, у кого больной желудок, как у вас. Да здравствуют бургундские вина! Ага, нюи! Поммар, муленаван — это не самое лучшее, но, в конце концов, придется удовольствоваться этим.

— Как, аббат, у вас есть к завтраку шампань, бордо, бургундское, и вы считаете, что этого недостаточно?

— Я не говорю, что этого недостаточно, — отвечал Мюло, смягчаясь, — я говорю только, что выбор мог быть лучше.

— Ты позавтракаешь с нами, Лё Буа? — спросил кардинал.

— Простите, ваше высокопреосвященство, вы приказали мне явиться сегодня утром, но ничего не сказали о завтраке, и я позавтракал с Раканом, который снимал штаны на тумбе, стоящей на углу Старой улицы Тампля и улицы Сент-Антуан.

— Что за дьявольщину ты мне рассказываешь! Садитесь за стол, Мюло, садитесь, Ла Фолон, и помолчите: послушаем господина Лё Буа, он собирается рассказать нам какую-то занятную небылицу.

— Пусть рассказывает, пусть рассказывает, — отвечал Ла Фолон, — я прерывать его не собираюсь.

— Пью этот стакан поммара за ваш рассказ, метр Лё Буа, — сказал Мюло, чья злость еще не совсем прошла, — и пусть он будет занимательнее, чем обычно.

— Я не могу сделать его занимательнее, чем он есть, — отвечал Буаробер, — ибо рассказываю правду.

— Правду? — переспросил кардинал. — По-вашему это обычное дело — снимать штаны на тумбе посреди улицы в половине девятого утра?

— Сейчас, монсеньер, я все объясню. Вашему высокопреосвященству известно, что Малерб живет в ста шагах отсюда, на улице Турнель?

— Да, я знаю это, — ответил кардинал (из-за больного желудка он ел очень мало и мог разговаривать за едой).

— Так вот, похоже, вчера вечером у них с Иврандом и Раканом был кутеж, а поскольку у Малерба всего одна комната, трое собутыльников, видимо мертвецки пьяных, там и уснули. Ракан просыпается первым: кажется, у него рано утром есть какое-то дело. Он встает и, приняв штаны Ивранда за свои кальсоны, надевает их, не заметив ошибки, напяливает сверху свои штаны, завершает туалет и уходит. Через пять минут просыпается Ивранд и не находит своих штанов. «Черт возьми! — говорит он Малербу. — Не иначе как их схватил этот рассеянный метр Ракан!»

С этими словами Ивранд надевает штаны Малерба, который еще пребывает в постели, и, не обращал внимания на его крики, бежит со всех ног вдогонку за Раканом и видит, что тот удаляется степенным шагом, причем зад у него вдвое толще обычного. Ивранд догоняет его и требует свою собственность. «Ей-Богу, все так, ты прав», — говорит ему Ракан.

И без всяких церемоний он усаживается, как я имел честь сообщить вашему высокопреосвященству, на углу улицы Сент-Антуан и улицы Тампль, в самом многолюдном месте Парижа, снимает сначала те штаны, что сверху, потом те, что внизу, отдает их Ивранду и надевает свои. Я появился в эту минуту и пригласил Ракана завтракать. Он сначала отказался, говоря, что поднялся так рано из-за очень важного дела. Но когда он хотел вспомнить, что же это за дело, то так и не смог. Лишь в конце нашего завтрака он вдруг ударил себя по лбу.

«Ну вот, — сказал он, — я вспомнил, что должен был сделать».

— И что же ему нужно было сделать? — спросил кардинал, испытывая, как всегда, огромное удовольствие от рассказа Буаробера.

— Он должен был справиться о здоровье госпожи маркизы де Рамбуйе: после несчастного случая с маркизом Пизани она заболела лихорадкой.

— В самом деле, — сказал кардинал, — я слышал от моей племянницы, что маркиза очень больна; вы мне об этом напомнили, Лё Буа. Осведомитесь от моего имени о ее самочувствии, направляясь…

— Нет необходимости, монсеньер.

— Почему нет необходимости?

— Потому что она выздоровела.

— Выздоровела? А кто ее лечил?

— Вуатюр.

— Вот как! Он что же, стал врачом?

— Нет, монсеньер; но, как сейчас убедится ваше высокопреосвященство, чтобы исцелить от лихорадки, вовсе не надо быть врачом.