Доктор Есениус - Людо Зубек

Наконец и доктора Есениуса пригласили высказать свое мнение.

Хотя на него весьма неприятно подействовала речь Гофбауэра, он старался выступить перед судом беспристрастно.

— Доктор Гофбауэр оправдывал применение данной операции множеством цитат из древних авторитетов. И я не считал бы доктора Гофбауэра виновным, если бы он это средство, применяемое древними врачами, Гиппократом и иными, использовал в тех случаях, в каковых и они достигли успеха. Возможно, что резкий толчок, который испытывает тело больного при падении лестницы с крыши, может привести к выпрямлению вывиха в позвоночнике. Но ни в каком случае нельзя выровнять позвоночник, искривленный от рождения. И об этом доктор Гофбауэр не мог не знать.

Зал суда зашумел от волнения. Гофбауэр неприязненно смотрел на Есениуса.

— Следует ли утверждать, что операция, произведенная над Агрионом, может быть приравнена к убийству? — спросил судья.

Есениус старался получше сформулировать ответ на вопрос, решающий судьбу человека.

— Я не дерзну ответить на такой важный вопрос одним словом. Дело заслуживает хотя бы краткого разбора. Я не желал бы отнимать у вас драгоценное время, но, если суд призван вынести справедливый приговор — а я убежден, что это является вашей целью, — он должен ясно представлять себе работу врача и ее нравственные законы.

Судья, очевидно, был согласен с Есениусом, потому что кивком головы дал ему понять, что он может продолжать.

— Если мы проследим за работой врача с древнейших времен, мы увидим, что она является непрерывной цепью сражений. Представьте дорогу, с обеих сторон отмеченную вехами. И с одной стороны дороги этих вех больше, чем с другой. Это ошибки.

На другой же стороне расстояние между вехами очень велико. Это наши успехи. Соотношение такое очень безрадостно, и человека слабого, нетерпеливого оно должно отпугнуть и отвратить от работы врача. Но настоящего врача подобные вещи не испугают; врач хочет бороться за то, чтобы наша работа сопровождалась непрерывным рядом успехов и очень редко в ней совершались бы ошибки и разочарования. Вся наша наука должна быть направлена к этой великой и возвышенной цели.

Есениус помолчал, перевел дух. Оглядел собрание. Он увидел, что его внимательно слушают, и продолжал:

— Терниста тропа к успехам. Она требует жертв. Если эти жертвы являются ценой новых успехов науки, мы миримся с ними, как с героическими жертвами. Но нас удручают жертвы, которые ничего не приносят, напрасные жертвы. Такой напрасной жертвой явился и Агрион.

Присутствующие удвоили внимание. Теперь речь пойдет о Гофбауэре.

— Я должен ответить на вопрос, как я расцениваю врачебную деятельность Гофбауэра. Доктор Гофбауэр решился применить средство, которое не давало никакой надежды на успех и которое, с точки зрения врача, являлось опасным для жизни. Возможно, он поддался просьбам и уговорам несчастного, который не только согласился на эту операцию, но сам желал ее. Но это не оправдание. Долгом врача является в таком случае отговорить пациента. А потому после достаточного рассуждения я отвечаю: доктор Гофбауэр из-за своего легкомыслия является виновником смерти человека. А так как это не первый случай его недобросовестного отношения к своему долгу врача, я считаю, что в будущем ему нельзя доверять такую важную и ответственную работу, как заботы о здоровье больных. Потому я предлагаю досточтимому суду потребовать, чтобы университет лишил доктора Гофбауэра диплома врача.

Суд принял предложение Есениуса.

Но Есениус не почувствовал удовлетворения.

«Сколько таких Гофбауэров еще осталось среди нас!» с горечью подумал он, выходя из зала суда.

Приезд Марии внес в жизнь Есениуса изменения.

«Теперь все пойдет по-другому, — думал Есениус, — все будет как в Праге…» Но так не случилось. Вена не могла сравниться с Прагой. В Праге он сразу нашел друзей и доброжелателей, тут же с самого приезда он везде встречал лишь недоверие, неприязнь и зависть. Он не мог избавиться от чувства, что здесь он только чужестранец и что его настоящий дом в Праге.

Причин было много. Своей столицей Матиаш сделал Вену, и этот выбор отражался на всем. В Праге протестанты представляла немалую силу и поэтому занимали многие значительные должности при императорском дворе. Вена была городом строго католическим, и протестанту трудно было получить значительный пост. Есениус чувствовал это по себе.

Подлинным личным врачом императора был итальянец Риччи, Есениус лишь считался им.

— Не печалься об этом, Иоганн, — утешала его Мария. — Ведь и в Праге первым личным врачом покойного императора Рудольфа был Гваринониус. И это не мучило тебя.

— Дело вовсе не в том, первый я или второй врач императора. Просто здесь со мной порой обращаются так, как будто я и вовсе не врач.

— Порой, — примирительно ответила Мария. — Значит, не всегда. Вспомни о твоем выступлении на суде по делу Гофбауэра. Меня при этом не было, но я могу представить себе, как великолепно это должно было выглядеть. И университет признал тебя и ценит…

— Но при дворе ведут себя так, как будто не знают о моем существовании! — выговорил наконец Есениус. Эта несправедливость больше всего донимала его. — Если бы мне, по крайней мере, вовремя платили.

Мария попыталась использовать недовольство мужа для того, чтобы предложить ему план, который она вынашивала уже долго:

— А не лучше ли нам, Иоганн, вернуться в Прагу?

До сих пор она не решалась задать ему этот вопрос. Но теперь, увидев, как изводят его все эти неприятности, она решилась.

Он подошел к ней, положил ей руки на плечи и ответил с улыбкой:

— Ты шутишь, Мария?

— Я серьезно, Иоганн, — тихо возразила она. — В Праге нам было лучше, и, если мы вернемся туда, нам снова будет хорошо.

Она заметила, как тень прошла по его лицу.

— В Праге нет императорского двора, там я буду лишь обычным врачом, как десятки других. А тут все же личный врач императора. Неужели мне добровольно возвращаться к тому, с чего я начал? Нет, Мария, ты не можешь требовать от меня такого.

Ее глаза угасли. Она не предполагала встретиться с таким страстным сопротивлением. Как он тщеславен, если из-за пустой гордости готов сносить любые обиды! Значит, все те уроки, что уже дала ему жизнь, были недостаточны?

— Что же ты собираешься делать, Иоганн? — грустно спросила Мария. — Ты и дальше будешь сносить все несправедливости и обиды?

— Нет, и именно поэтому я не уеду из Вены. Это было бы трусостью. Я буду бороться! Не так-то им легко будет со мной справиться.

— Бороться, Иоганн? С кем? С императором?

— Не с императором, а с людьми, которые пытаются очернить меня перед императором, которые становятся у меня на дороге.

Но он не убедил Марию. Она покачала головой и так же мирно сказала:

— Интриги не победить личными качествами. Оружие, которым ты обладаешь как врач, недостаточно против оружия, которым сражаются в придворных кругах.

— Я буду бороться не только как врач, но и как дворянин, — ответил он самоуверенно.

— Что ты имеешь в виду, Иоганн?

— Я напишу панегирик императору.

Она вздрогнула:

— Ты уже написал один панегирик императору! — Ее голос зазвенел, лицо покрылось румянцем.

— Да, год назад, когда Матиаш короновался чешским короной, я написал поздравительную речь. Император весьма благосклонно высказался о ней и поблагодари меня.

— Но он не стал к тебе благосклоннее, и все осталось по-старому.

— Потому что меня оговорили его советники. Панегирик, который я напишу теперь, я посвящу императрице Анне. Если она будет на моей стороне, интриги всех императорских советников ни к чему не приведут. Разве не блестящая мысль? — У него загорелись глаза.

Но Мария смотрела на мужа, как будто открыла в нем новую черту.

— Ну скажи, разве не отличная мысль? — повторил он, смущенный ее долгим молчанием.

Мария старалась говорить спокойно, но красные пятна на ее бледном лице и тонкой шее свидетельствовали о глубоком волнении.

— Мне не нравится это, Иоганн, — ответила наконец она принужденно. — Помнишь, что сказал Кеплер? Никогда не забывай, что ты врач. Будь всегда и прежде всего врачом.

Мария не отговорила Есениуса. Он написал панегирик о потомстве Фердинанда I и Максимилиана II, причем больше всего хвалил Матиаша. Немало возвышенных слов было посвящено и императрице Анне, которую он сравнивал со славной византийской императрицей Теодорой.

Когда Есениус после выхода книги прочел Марии посвящение, он весело спросил жену:

— Как тебе это нравится? Красиво я написал?

Ей не хотелось портить его радость. Она знала, каких волнений и надежд стоит ему издание каждой новой книги, поэтому ответила кратко: