Американская трагедия - Теодор Драйзер

В темноте своей комнаты Роберта медленно, задумчиво разделась и бесшумно забралась в широкую, старомодную кровать. „Нет, я не соглашусь, говорила она себе. — Я не должна. Я не могу. Это было бы очень, очень нехорошо, я не послушаю его, хотя бы даже он грозил расстаться со мной навсегда. Стыдно ему просить меня об этом“. А через мгновение она уже спрашивала себя, что еще им остается делать. Безусловно, Клайд отчасти прав: им некуда больше пойти, всюду они рискуют быть узнанными. Как несправедливы фабричные правила! Но, и не будь этого правила, Грифитсы, конечно, все равно решили бы, что она недостойна Клайда, и Ньютоны и Гилпины тоже, если бы услышали и узнали, кто он. И если они узнают, это может повредить обоим. А она не хочет делать ничего такого, что может повредить Клайду… Никогда!

Потом ей пришло в голову, что, если она найдет работу в другом месте, вопрос будет разрешен, — вопрос, который как будто имел мало общего с другим, более неотложным и волнующим: с желанием Клайда приходить к ней, в ее комнату. Но это решение означало, что она по целым дням не будет видеть его, они будут встречаться только вечером. И, конечно, не каждый вечер. Нет, о том, чтобы искать другую работу, нечего и думать.

Тут ее поразила другая мысль. Настанет утро — и она увидит Клайда на фабрике. Что если он не заговорит с нею? Она ведь тоже не сумеет с ним заговорить? Невозможно! Нелепо! Ужасно! При одной мысли об этом Роберта поднялась и села на постели, и перед нею всплыло равнодушное, холодное лицо Клайда.

Мгновенно она вскочила и зажгла единственную лампочку, висевшую посреди комнаты. Она подошла к зеркалу над старым ореховым комодом в углу и пристально посмотрела на себя. Ей почудилось, что под глазами у нее уже легли темные круги. Она вся оцепенела и застыла от холода; в отчаянии она беспомощно качала головой. Нет, нет, он не может быть так низок и так жесток с ней. Если бы он знал, как трудно, как невозможно то, чего он от нее требует! Скорей бы наступил день, тогда она снова его увидит! Скорей бы наступил завтрашний вечер, тогда можно будет взять его руки в свои, почувствовать его объятия!

— Клайд! Клайд! — воскликнула она чуть не вслух. — Ты не должен так поступать со мной, ты не можешь…

Роберта опустилась в старое, выцветшее и расшатанное мягкое кресло, оно стояло посреди комнаты около маленького столика, на котором лежало с полдюжины малоинтересных книг и журналов: „Садовые семена“, „Сэтердэй ивнинг пост“, ежемесячник „Наука для всех“ и прочее, — и, опершись локтями о колени, сжала подбородок ладонями. Она старалась уйти от мучительных, беспорядочных мыслей, но они не оставляли ее. Почувствовав озноб, она взяла с кровати одеяло, закуталась, потом раскрыла каталог садовых семян и тотчас отбросила его.

„Нет, нет, он не может, он не захочет так поступить со мной!“ Она этого не допустит. Ведь Клайд столько раз повторял, что с ума сходит по ней, влюблен в нее до безумия, и они ездили вместе по разным чудесным местам!

Почти не сознавая, что делает, Роберта то садилась в кресло или на край кровати и сидела, опершись локтями на колени и подбородком на руки, то стояла перед зеркалом, то тревожно вглядывалась в темноту за окном — не начинает ли светать. Настало шесть часов, потом в половине седьмого забрезжил рассвет и скоро уже надо было одеваться, а она все бродила от кресла к кровати, от кровати к зеркалу. Она приняла только одно твердое решение: как-то удержать Клайда. Только бы он не покидал ее. Этого не должно случиться. Что-то нужно сказать или сделать, чтобы он любил ее по-прежнему, если даже… если даже придется позволить ему навещать ее иногда — здесь или где-нибудь еще… Может быть, переехать в другое место, на квартиру, где она могла бы принимать Клайда, сказав, что он ее брат… Да, хотя бы так…

Но Клайд был настроен совсем по-иному. Чтобы вполне понять его несговорчивость и внезапно овладевшее им злобное упрямство, следует вспомнить Канзас-Сити и то время, когда он попусту ходил на задних лапках перед Гортензией Бригс, а затем и то обстоятельство, что ему пришлось отказаться от Риты — и притом понапрасну. Правда, теперь положение было совсем другое, и он не имел права обвинять Роберту в том, что она ведет себя с ним нечестно и мучает его, как это было с Гортензией; но ведь это факт, рассуждал он, что девушки — все девушки вообще — упрямы, и чересчур заботятся о себе, и всегда ставят себя выше мужчины, и стараются заставить его всячески им угождать, и ничего не желают дать взамен! Притом Ретерер всегда говорил ему, что с девушками он ведет себя глупо: он слишком податлив, слишком быстро выдает себя и показывает, что влюблен. А между тем, как объяснял Ретерер, у Клайда есть козырь: он недурен Собой. С какой же стати ему бегать за девушками, которые не слишком в нем нуждаются? Это соображение и Комплимент Ретерера тогда произвели большое впечатление на Клайда. Потерпев фиаско в отношениях с Гортензией и Ритой, он был теперь настроен гораздо решительнее. И, однако, ему вновь грозит такая же неудача, как и тогда.

В то же время он не мог не уличить себя мысленно в том, что его ухищрения явно ведут к отношениям незаконным, которые могут впоследствии оказаться опасными. Неопределенно и хмуро он думал о том, что, добиваясь связи, на которую Роберта в силу своих предрассудков и воспитания не может смотреть иначе как на грех, он дает ей известное право рассчитывать на его внимание в будущем — право, с которым, пожалуй, трудно будет не считаться… Ведь в конце концов зачинщик тут он, а не она, и поэтому, как бы там все ни сложилось дальше, она, пожалуй, сможет требовать от него больше, чем он захочет дать. Разве он собирается на ней жениться? В глубине его души звучал тайный голос, который даже сейчас подсказывал ему, что он никогда не захочет жениться на Роберте — да и не сможет, принимая во внимание его высокие родственные связи в Ликурге. А если так, следует ли ее добиваться? Ведь тогда он едва ли сможет впоследствии избежать претензий с ее стороны?

Клайд далеко не столь отчетливо высказывал сам себе свои сокровеннейшие чувства, но в основном они были именно таковы. И, однако, его слишком неудержимо влекло к Роберте, и вопреки предчувствиям и настроениям, которые, казалось, подсказывали, как опасно ему упорствовать в своем требовании, он твердил себе, что расстанется с нею, если она не позволит ему приходить к ней домой, прекратит с нею всякое знакомство: в нем побеждало желание ею обладать.

Борьба двух воль, которая всегда связана с первым сближением мужчины и женщины, будь то брак или нет, разыгралась на следующий день на фабрике. И, однако, ни слова не было сказано ни с той, ни с другой стороны. Хотя Клайд и воображал, что очень влюблен в Роберту, на самом деле чувство его было не столь глубоким, — свойственные ему эгоизм, тщеславие и стремление поставит!“ на своем определяли все его поступки и побуждения. И он решил принять позу оскорбленного, не сохранять добрых отношений с Робертой и не идти ни на какие уступки, если она сама ему не уступит.

Итак, в это утро он пришел в штамповочную с видом человека, поглощенного вопросами, не имеющими отношения к тому, что случилось накануне вечером. Однако он вовсе не чувствовал уверенности, что такой образ действий не кончится для него новой неудачей, и в глубине души был подавлен и встревожен. Ведь Роберта, бледная и рассеянная, была все же очаровательна, как всегда, работала с обычной энергией, и вид ее не давал оснований рассчитывать на близкую или даже отдаленную победу. Зная ее, — а Клайд воображал, будто знает ее неплохо, — он очень мало надеялся, что она уступит.

Он то и дело посматривал на нее, когда она не глядела в его сторону. А она, в свою очередь, посматривала на него; сначала, когда он не смотрел на нее; потом она убедилась, что его глаза то прямо, то исподтишка следят за нею, но словно не узнавая. К горькому разочарованию Роберты, Клайд решил не только пренебрегать ею, но впервые с тех пор, как они увлеклись друг другом, стал довольно ясно и как бы не намеренно оказывать внимание другим девушкам, которые всегда восхищались им, всегда только и ждали (так воображала Роберта) малейшего знака, чтобы сделать для Клайда все, что он пожелает.

Вот он смотрит через плечо Рузы Никофорич; она кокетливо повернула к нему свое широкое лицо со вздернутым носом и мягким подбородком, и Клайд что-то объясняет ей; вряд ли это непосредственно касается работы, так как оба беззаботно улыбаются. А немного позже он подошел к Марте Бордалу и наклонился над нею, едва не касаясь ее полных плеч и обнаженных рук; в этой пышной француженке было что-то непривычное, чуждое американскому глазу, но все-таки она могла нравиться. И Клайд пытался с нею шутить.

Он не обошел вниманием и Флору Брандт, очень чувственную и миловидную американку; Роберта замечала, что он и раньше на нее посматривал. Но, как бы то ни было, она не могла поверить, чтобы он, Клайд, мог заинтересоваться кем-нибудь из этих девушек. Не может этого быть!