Бремя живых - Василий Звягинцев

— Отставить! — не ко времени сорвавшимся голосом крикнул Уваров. — Парламентер же. Пусть едет…

Отбарабанив порученный текст, пацан подождал, не будет ли какой реакции со стен, не дождался, резко прибавил газ и унесся обратно. «Унесся» — это, конечно, громко сказано, мотороллер на гору тянул едва-едва, изрыгая клубы синего дыма.

— Масла перебачил в бензин, — прокомментировал Леухин, — да и зажигание хреново выставлено. Так что дальше делать будем, господин поручик?

— Полчаса ждем. Я, например, прилечь хочу, если вы не против. Слабость у меня, невзирая на уколы… — ответил Валерий, прикидывая, где бы и в самом деле прилечь.

— Сейчас сообразим. Ромашов, бегом. Постовой тулуп приволоки, кружку чифиря и две плитки шоколада. Как это я сразу не догадался. При потере крови — первое дело…

Ровно через полчаса толпа медленно начала сдвигаться вниз по склону. Никому из наступавших, очевидно, так уж отчаянно лезть под пули не хотелось. А отказавшись принять ультиматум, и даже ответить на него, русские солдаты дали понять, что сдаваться не намерены.

Но и мятежникам деваться было некуда. Замахнулся — бей. В любых бунтах и мятежах промедление и нерешительность смерти подобны. Спасти могут только быстрота, натиск, ярко выраженное намерение победить любой ценой.

Постепенно развернувшись в две длинные цепи, флангами огибающие передний фас крепости, они подтянулись к воротам метров на триста и снова остановились. По возможности рассредоточились, выискивая хоть какое-нибудь укрытие: бетонные опоры телеграфных столбов, деревья потолще, выступы канализационных люков. Ни с той ни с другой стороны пока не прозвучало ни выстрела. Очень все происходящее напомнило вдруг Уварову уже не пролог Грюнвальдской битвы, а скорее Стояние на Угре, тысяча четыреста восьмидесятого года. Когда ни Московское войско, ни орда хана Ахмада так и не решились переправиться через реку и вступить в бой «до результата».

Ну и пусть. Нам, как и Ивану Третьему, спешить некуда.

Он только приказал снизить прицел и соответственно переустановить взрыватели «на картечь». Потом обстановка изменилась.

И по-прежнему, как воспринимал это поручик, очень начитанный для строевого офицера человек, происходило все удивительно по-книжному.

Словно в очередной сказке, когда потусторонние силы выдвигают вперед главный резерв, в одном случае — Вия, в другом — горного тролля, из верхней улицы неторопливо выполз бульдозер «Катерпиллер», громадный, тонн в двадцать весом. Поднятый нож отлично защищал кабину от лобовых выстрелов даже и крупнокалиберного пулемета. С боков ее прикрывали прикрученные проволокой железобетонные плиты, для огня стрелкового оружия тоже непроницаемые.

Со стороны неприятеля донесся радостный рев. А что, механизм спокойно доедет до ворот, опустит нож, войдя в мертвую зону, и вынесет створки без всяких вопросов. Массы и мощи дизеля хватит. Для дураков вполне позволительный расчет, и момент радости с их стороны можно допустить. Уваров с Леухиным переглянулись понимающе. Вопрос был только в одном — когда начинать?

Проблема оставалась прежняя. Те, кто стоит, размахивает оружием и орет, пока еще считаются мирными гражданами. Факт наличия у них оружия и даже предъявленный ультиматум — еще не повод для открытия огня на поражение. Полиция — та могла бы заинтересоваться именно фактом незаконного ношения оружия. Но и только. Ползущий к воротам бульдозер — тоже угроза абстрактная. Вплоть до момента, когда он вонзит свой нож в ворота. Только это можно будет счесть началом вторжения на специально охраняемый объект. Лишь тогда караул имеет право стрелять без предупреждения.

«А зачем мне об этом думать? — сообразил Уваров. — Я здесь совсем никто». И, как частное лицо, он побежал к пушке, установленной на левом угловом барбете. Будет команда — сделаем этот бульдозер в лучшем виде. Можно и без команды, поскольку меня здесь юридически не существует, к гарнизону Арсенала я не принадлежу, погон на мне нет, и стрельба будет отнесена к эксцессу исполнителя, разбираться в котором предстоит городской прокуратуре. После подавления беспорядков и возбуждения дела по соответствующей статье.

В случае же совершенно непредвиденного развития событий (каковое Валерий отнюдь не исключал) — оттуда и смыться проще. Вниз по лестнице, бегом мимо главного корпуса и через задние ворота к Висле. Играйтесь без меня. А наличие элементов игры в поведении Леухина ощущалось прямо спинным мозгом.

Пушка стояла хорошо. И неторопливо ползущий бульдозер был вот он. На ладошке. Прямо посередине кольца примитивного диоптрического прицела. Стреляй — не хочу. В казеннике — шрапнельный снаряд, но раз дистанция меньше установленной на трубке, сработает как обычная болванка. Слабенькая, конечно, но «Катерпиллеру» хватит. Кабину они кое-как защитили и лоб тоже, а что с ходовой частью, с дизелем делать будем?

Уваров торопливо курил, одновременно плавно подворачивал маховичок горизонтальной наводки. Не будет команды со стороны коменданта, он выстрелит, когда нож бульдозера коснется ворот.

Может быть, военинженер просто хочет сдать врагу крепость, стараясь, чтобы выглядело это не слишком наглядно? И своим здесь появлением Уваров просто ломает ему хорошо согласованный план? Ну так получите, ваше высокоблагородие!

Старенькая пушка на деревянных, окованных железными шинами колесах, совершенно, как у телеги, ахнула, будто сама удивившись своей лихости. Подпрыгнула от выстрела, однако масляный тормоз и упертый в щель между каменными плитами сошник удержал ее на месте.

Снаряд попал точно, куда поручик целился, между передним краем бетонной плиты и гидравлической штангой подъема ножа. И все. Трактор, хотя и очень большой, и мощный, сдох сразу. В стороны полетели куски двигателя, обрывки и обломки капота и кабины. Те, кто сидел за рычагами, так там и остались. Через пару секунд густо задымило, потом грязное соляровое пламя заполоскалось среди вывернутых наизнанку механических потрохов.

И внезапно, словно этого и ждали, мятежники рванули вперед. Хотя, по логике, все должно было быть совсем наоборот. Ворота не сломаны, а лезть на стены и под пули — глупо. Но логика уличного бунта (или — народного восстания, кому как нравится) принципиально отличается от житейской. Разумный, благополучный обыватель никогда не выйдет на улицы, на генетическом уровне понимая, что вооруженная власть всегда сильнее толпы. Но а уж если рубеж разумной осторожности прорван, тогда да!

Вот и эти ощутили, наверное, что вариантов нет. Кроме как, конечно, разойтись, разбежаться, сдаться в итоге на милость победителя, даже не испытав себя в деле.

Или — всего одно усилие! Преодолеть, подбадривая себя дикими воплями и беспорядочной стрельбой, каких-то пару сотен метров. А там рвануть ворота гранатами (выделены были на то специальные люди), вломиться внутрь, вязать пленных, добивать сопротивляющихся, взломать склады…

А в них — десятки тысяч «стволов», тысячи ящиков патронов, гранаты и даже тяжелые орудия! Несколько часов — и Варшава превратится в огромный военный лагерь, и вожди победившего народа из Бельведерского дворца обратятся к миру с призывом признать возрожденную Речь Посполитую!

Ничего не скажешь, поляки есть поляки. Чего хорошего — у них редко получалось, а вот геройски погибнуть, не всегда зная, зачем именно, — это пожалуйста. Родня ведь, братья-славяне. Только психология совершенно другая. Русские обычно как раз в бессмысленные наступления ходить не любят. В обороне — да, умеют стоять насмерть, а атаковать сдуру — простите. Если только уж совсем допечет…

Удивляясь самому себе, Уваров одной половиной мозга принимал вызванные непрерывно меняющейся обстановкой тактические решения, а другой — находил достаточно времени, чтобы абстрактно философствовать. И одно другому совершенно не мешало.

Большинство пуль, выпускаемых снизу вверх, свистело над головами, шмякалось в стены, но были и такие, что вышибали крошку из зубцов и бруствера, задевали и солдат. Наверняка хоть десяток мятежников, поумнее и порасчетливее, остались в тылу, и стреляли прицельно, возможно, и из снайперских винтовок.

Пулеметы захлебывались огнем, раз пять успели рявкнуть пушки, вырубая атакующих десятками. Уваров, почти не прячась, носился вдоль стены, стреляя из пулемета навскидку, туда, где возникала, на его взгляд, наибольшая опасность. И все равно не удержали врага, не заставили его откатиться на исходные позиции, в панике бросая оружие.

Это в теории кажется, что шквальный пулеметно-артиллерийский огонь обладает абсолютным поражающим действием. Да если б так, любая война заканчивалась бы, не успев начаться.

Вон в Мировую, за август месяц четырнадцатого года, русская артиллерия расстреляла беглым, прямой наводкой, запас снарядов, рассчитанный вообще на всю войну, а толку-то? Не только не разгромили супостата, а сами на границе не удержались. Отступать пришлось, огрызаясь уже только винтовочными залпами и переходя то и дело в чисто штыковые контратаки.