Культурный разговор - Татьяна Москвина

Человек-rock никогда не заискивал перед толпой и не искал непременного успеха. Он сразу предупредил:

Я пою для тех, кто идет своим путем.Я рад, если кто-то понял меня…

Что касается того, ну, того кого-то, кто летит вверх-вниз, тоскует, мечтает о прощении… Прощение надо заработать, «такой простой работой – жить» (из его песни), оттого герою Кинчева все дается столь трудно, с усилием, с вызовом, без поблажек и расслаблений. А простят ли его в конце концов – мы и узнаем в Конце Концов…

Константин Кинчев: «Я себя на года не разделяю»

– Костя Кинчев 1994 года, нереально талантливый и хаотический, веривший в то, что «Солнце за нас», и получивший «черную метку» – в каких ты с ним сейчас отношениях, в своем 2014 году?

– В прекрасных. Я себя на года не разделяю, живу себе и живу. А о степени собственного таланта не мне судить. Хаотичный период поиска закончился по принятию Крещения, это уже давно было. С 93-го года собираюсь потихонечку, по мере своих скудных сил.

– Что выбрать человеку, если любовь к Родине противоречит любви к истине?

– Любовь к Родине не может противоречить любви к Истине, потому что истина это Христос, а Родина наша под Покровом Пресвятой Богородицы была, есть и, надеюсь, будет.

– «Небо славян…» Неужели после всего, что было, возможно еще какое-то «братство славян»? Не пребудет ли нынешнее отчуждение уже вплоть до Последнего Суда?

– Западная Украина никогда с нами не была, начиная с XVII века. И какое братство? Поляки, что ли, славяне, которые себя кельтами считают? Чехи? Хорваты? Православный мир един, и мы с греками ближе, чем с Западной Украиной.

– «Тоталитарный реп – это вам не ха-ха, тоталитарный реп – это факт, тоталитарный реп сформирован годами под вой сирен и лай собак…» Как ты считаешь, потеряла ли актуальность эта твоя песня, «Тоталитарный реп»?

– Нет. Не потеряла. Пропагандистская машина работает отлаженно. Но что поделать, холодная война на дворе, пропаганда необходима. Причем всем сторонам. Мы тут не оригинальны.

– Жизнь в рок-н-ролле сопряжена с профессиональными рисками. Сколько уже людей ушло от нас, и каких людей! Башлачев, Дягилева, Цой, Науменко, Панов, Летов, Пивоварова… Ты тоже мог уйти, но остался. В одном фильме Уэса Крейвена персонаж-киноман рассказывает, «как выжить в фильмах ужасов». Например, категорически нельзя говорить «я сейчас вернусь». А как выжить в рок-н-ролле?

– Кто его знает… Кому удается, кому нет. На войне как на войне.

– Сейчас в твоем репертуаре есть несколько песен Цоя. А у тебя было в свое время чувство соперничества с ним?

– Было, конечно, соперничество в хорошем смысле слова, и у Вити это чувство было…

– Если бы ты вдруг решил спеть несколько песен Гребенщикова или Шевчука – какие бы выбрал для себя? А у Высоцкого что бы взял?

– Ничего бы я не взял у БГ, потому что абсолют перепевать бессмысленно, и у Высоцкого ничего бы не взял по этой причине. Мне предлагали поучаствовать в трибьюте Гребенщикова, я отказался, извинившись перед автором, обозначив причину. А творчество Шевчука мне не близко совсем, поэтому не возникает желание что-нибудь спеть.

– У тебя есть тексты, которые ты не поешь (т. н. «стихи»). А что ты с ними собираешься делать? Нет ли идеи «поэтического сборника»? Или, например, автобиографической книги?

– Всё, что не спел, вошло в книгу «Солнцеворот», впрочем, всё, что к тому времени (2000 год) спел, тоже вошло.

– Ты часто поешь о «небе». У Сведенборга и Даниила Андреева были отчетливые мистические видения «того света». А ты что-нибудь видел?

– Чё-то видел, и мне это не понравилось. Поэтому в то, что я видел, не хочу однозначно.

– Как ты относишься к теории «даймонов» – то есть невидимых существ, которые прикрепляются к реальным живым людям и помогают им в творчестве, что-то подсказывают, вдохновляют (иначе их зовут «музами»)? Знакомо ли тебе вдохновение такого рода?

– Бесы это абсолютно реальные, но невидимые существа, которые вселяются в неготовых к сопротивлению людей. То, о чем ты спрашиваешь, это бесы, иногда они притворяются музами…

– Ты заранее планируешь свои сценические движения или они возникают стихийно?

– Я вообще стихия, ураган, я не играю, я так живу. Играть не умею, проживать чужие жизни – это не мое, совсем.

– У тебя более двухсот песен, но среди них, как ты сам признаешься, нет песен о любви к женщине и нет шутливых, юмористических песен. Ты собираешься «восполнить пробелы» или так творческие дела не делаются?

– Так творческие дела не делаются, как Бог на душу кладет, так и пишу. Вернее, записываю.

– «Пить или не пить – вот в чем вопрос», говаривал принц Гамлет. В разное время ты для себя этот вопрос решал по-разному. Но когда видишь талантливых молодых артистов, которые уже с утра приходят на репетицию «не в виде», хочется хворостину, что ли, взять (в воспитательных целях). Или что с ними делать?

– Ничего! Это их дело. Хотят пить, пусть пьют. Чего мне кого-то жизни учить?

– Было ли что-то в Советском Союзе (кроме оставшейся в его пределах нашей молодости), чего тебе жаль и не хватает?

– Наверное, духа нестяжательства, бессребреничества, абсолютный пофигизм по отношению к завтрашнему дню… Может, это было связано с возрастом, а может, этим был пропитан весь СССР, не знаю… Но пофигизма мне не хватает. Милого такого, легкого… Мы в семнадцать лет не думали, как карьеру менеджера среднего звена построить. Мы вообще не думали, песни пели и радовались. Вот этого не хватает.

– Как ты относишься к нынешнему полному запрету мата в кино, на сцене и в литературе?

– Я настороженно отношусь к любому виду запретов. Запреты – это по-любому несвобода. Но мат ради мата я тоже не понимаю. Если это оправданно, пусть будет. Давайте оставим это на совести авторов.

– Как тебе идея журнала «Время культуры» поставить поэту Николаю Гумилеву памятник в Кронштадте – это место его рождения?

– Я – за! Гумилев один из моих любимых поэтов. Герой!

– Обе твои дочери оказались связаны с театром – Мария работает в СТИ у Сергея Женовача, Вера закончила обучение тоже у Женовача и поступила в труппу Театра имени Маяковского. Стал ли ты чаще ходить в Театр и что думаешь о современной сцене? Нравится ли тебе игра дочери Веры?

– Конечно, чаще стал ходить, хотя театр любил всегда… Но, учитывая службу дочерей, походы в театр активизировались, конечно. Веру обсуждать, извините, не могу!

– Получился ли русский рок как устойчивое и самовоспроизводящееся явление или как было несколько человек, так и осталось несколько человек (но гораздо меньше, чем в начале, – по людям большая убыль вышла)?

– Я могу говорить только за себя, моя жизнь состоялась, и слава Богу. Спасибо Петербургу за то, что приютил меня, поддержал и поверил в меня. Петербург – моя любовь навсегда.

Послесловие

Россия ли Петербург?

С виду праздный вопрос (чем же еще может являться нынешний весомый субъект РФ, бывшая столица Российской империи, никогда не попадавшая в руки врага, как не Россией?) таит в себе вековые блики совсем непраздных споров. Тут, конечно, принципиальна не сама физиономия исторического центра города, построенного иноземцами, – в конце концов, участие, к примеру, американских инженеров в индустриализации не делает ведь советскую промышленность несоветской. Важен сам жест Петра Великого по существу: Петербург – движение к Европе, притом что Россия не Европа, Европой никогда не была и двигается в означенном направлении редко и прерывисто.

Стало быть, в те эпохи, когда порыв ослабевает или иссякает, Петербург вроде как окончательно становится диковиной, миражом, фантомом, сновидением – и в поэзии и прозе не раз возникнет идея его вероятного исчезновения, опустошения, катастрофы. «Умышленный», сверхъестественный город, не укорененный в национальном теле, и погибнуть должен как-то особенно грандиозно. «Быть Петербургу пусту».

Однако Поликсена Соловьева, выбравшая слова царицы Евдокии эпиграфом к знаменитому стихотворению о Петербурге после воображаемой катастрофы, назвала и того, кто предотвратит эту гибель.

Мне снятся жуткие провалыЗажатых камнями дворов,И черно-дымные каналы,И дымы низких облаков.Молчат широкие ступени,Молчат угрюмые дворцы,Лишь всхлипывает дождь осенний,Слезясь на скользкие торцы.На площадях пустынно-гулкихПогас огней янтарный ряд,Безмолвны щели-переулки,Безогнен окон мертвый взгляд…О, город крови и мучений,Преступных и великих дел!Незабываемых виденийТвой зодчий дал тебе удел.

Но в страшный сон вмешивается видение спасителя Петербурга: это «кто-то невысокий, в плаще, с кудрявой головой». Спаситель действует словом, как и положено, – он шепчет «сладостные строки над молчаливою Невой». Свои строки, конечно.