Место под солнцем - Полина Дашкова

Да, через два дня в театре зарплата. Что бы ни происходило, зарплату всегда платили вовремя. Катя знала: администрация театра по всем серьезным денежным вопросам обращалась к Глебу. А теперь к кому?

Она вдруг ясно представила, как позвонит коммерческий директор, толстячок-бодрячок Гоша Фридман, и скажет: «Екатерина Филипповна, в банке не дают денег. Как нам быть?»

Можно ответить слабым голоском: простите, дорогой Георгий Владимирович, я не знаю, как вам быть, финансовые вопросы решал Глеб Константинович, а я в этом ничего не понимаю. Я артистка, а не бухгалтер, и вообще у меня траур. Проще говоря, катитесь вы, любезнейший, со своими проблемами. Ничего не знаю и знать не хочу.

И что дальше?

Либо Катя соглашается занять место Глеба, нырнуть с головой в темное, опасное, дурно пахнущее болото, которое красиво именуют «игорным бизнесом», и тогда можно быть спокойной и за театр, и за собственное материальное благополучие. Либо она продолжает брезгливо воротить нос, витать в облаках, с беспомощной улыбкой сообщает Луньку, что умеет только танцевать, а про деньги ничего не знает.

Квартиру и машину у нее никто не отнимет, но театр развалится. Она, конечно, может устроиться в другую труппу. Но там свои примы, свои солистки, не менее талантливые, чем она. В тридцать лет начинать сначала, плясать в кордебалете — спасибо, не надо.

А дальше, в сорок? Идти преподавать хореографию в Дом культуры? Тоже — спасибо, не надо. Причем деньги-то все равно придется считать рано или поздно, но это уже будут совсем другие деньги. Гроши.

А труппа? Конечно, кто-то из ребят устроится, но многие останутся на улице. Виновата будет только она. И перед ними, и перед самой собой.

Значит, завтра вечером в разговоре с Луньком остается сказать свое твердое «да». То, что она ничего не смыслит в игорном бизнесе, — нестрашно. Разберется, если захочет. И помощники найдутся, Лунек их предоставит.

Валера Лунек — славный человек, почти член семьи. У Глеба с ним были теплые дружеские отношения. Но была еще и другая сторона, холодная, жесткая деловая. Лунек мил, неплохо воспитан, но он бандит вор в законе. Крепкая бандитская «крыша». Раньше можно было об этом не задумываться. А теперь придется.

Но главное, если она взвалит на себя казино, танцевать перестанет очень скоро. Не сразу, конечно, но скоро. На это просто физически не хватит времени. Нельзя заниматься игорным бизнесом и при этом оставаться примой, солисткой. Содержать свой театр можно. Но пропадать в нем с утра до ночи, танцевать ведущие партии — нельзя.

От этой мысли все внутри сжалось, резко и сильно свело мышцы. Нога замерла в высоком батмане. А музыка, оказывается, давно кончилась. Пот тек в глаза. Надо закрыть окно. Так недолго и простудиться. Надо принять душ и лечь спать. Господи, какая тишина… Уже два часа ночи, а Катя и не заметила, как пролетело время.

И вдруг тишину распорол страшный, отчаянный женский крик. Кто-то истошно орал «Помогите!» в пустом дворе. Катя вздрогнула, бросилась к окну, но ничего не увидела. Освещенная площадка перед подъездом была пуста. Остальная честь двора проваливалась в темноту. Крик повторился, потом перешел в громкие истерические всхлипы и причитания. Катя не раздумывая надела кроссовки на шерстяные гольфы, накинула плащ, прихватила газовый пистолет, который валялся в ящике тумбы в прихожей, и бросилась во двор.

Сбегая вниз по лестнице, затягивая на бегу пояс плаща, под которым ничего не было, кроме колготок и тонкого пуловера, она подумала, что поступает глупо, надо просто позвонить в милицию и сообщить: у нас во дворе кричат. Назвать адрес, и они приедут. Это их дело — приезжать и разбираться, когда кто-то кричит «Помогите!». Ну куда она лезет со своим газовым пистолетом, даже не зная, как из него стрелять, заряжен ли он?

Во дворе не было ни души. Из темноты, с детской площадки, слышался уже не крик, а монотонный плачущий голос:

— Ой ты ж, горе мое, что ты натворил-то, мать твою? Миленький ты мой, родненький, козел ты вонючий… Катя шагнула к кустам, пожалела, что не захватила фонарик. Но глаза постепенно привыкли к темноте. На земле у скамейки лежала какая-то темная груда. Рядом на корточках сидела женщина и плакала. Ветром качнуло кусты, отделявшие эту часть двора от освещенной площадки перед подъездом. Свет упал на женщину. Катя заметила, что в руке у нее — небольшая, пол-литровая бутылка водки. Бесформенная груда оказалась мужчиной, бомжем. Он лежал неподвижно в странной, скрюченной позе.

Подойдя поближе, Катя узнала здоровенную бабу, которая два дня назад набросилась с кулаками на бомжа Бориску. Кажется, ее звали Сивка. Она давно жила в полуразрушенном доме в глубине двора и была постоянной Борискиной подружкой.

— Опасаясь взглянуть внимательней на лежащего человека, Катя спросила:

— Что случилось?

Женщина подняла на нее глаза, громко шмыгнула носом и хрипло произнесла:

— Слышь, ты это, посмотри, а? Я боюсь… — Что посмотреть?

— Он не дышит.

— Кто? — тихо спросила Катя, опускаясь на корточки рядом с Сивкой и уже заранее зная ответ.

— Бориска, сукин сын… Вот, бутылка рядом валялась недопитая. Не допил он, значит… И всего-то было пол-литра. А он оставил, правда на донышке. — Она поднесла бутылку к губам.

Прежде чем что-либо сообразить. Катя схватила ее за руку:

— Не надо, не пейте!

Сивка уставилась на нее шальными глазами, выругалась, но пить не стала.

— Ты думаешь, траванулся он? Это ж хорошая водка, «Столичная».

Катя пока ничего такого не думала. Просто сейчас надо вызывать «Скорую», Сивка уже под градусом, еще несколько глотков — она вообще может отключиться. Отставив бутылку в сторону, на бортик детской песочницы, Катя осторожно повернула голову Бориски взглянула в лицо.

От сильного ветра качались кусты, то пропуская, то заслоняя фонарный свет. Из-под припухших, тяжелых век смотрели на Катю тусклые мертвые глаза.

Глава 24

— Ты можешь мне объяснить, какой в этом смысл? — спросил следователь Чернов майора Кузьменко. — Что ты мечешься? Ну ладно, бар «Белый кролик» — это я понимаю, надо было проверить. А к старухе в психушку зачем полез?

— Тоже надо было проверить, — вяло ответил Иван.

— Ну и как? — Чернов усмехнулся. — Добросовестный ты наш… Ты понимаешь, что творишь? Тебе мало «глухарей»?

— Жень, я все это могу самому себе сказать примерно теми же словами. Не надо, — поморщился Кузьменко. — «Глухарей» хватает, доказательств, прямых и косвенных, — выше крыши. Но со старухой я должен был побеседовать. Она, между прочим, не такая уж безумная, как кажется. Про фотографию в бульварной газетенке «Кисе» — чистая правда. Есть такая газетенка, в ней рубрика «Шу-шу». Я нашел, не поленился. Бабушка Гуськова пересказала заметку почти дословно. Так что с памятью у нее все в порядке.

— И что из этого следует? Даже если парня в кепке она не выдумала, даже если он открывал ящик, в котором лежал пистолет — все равно, она ведь не видела, как он взял. А кто потом на место положил? Да и вообще, для суда показания человека, страдающего старческим слабоумием, — ноль. Вот если бы ты разыскал этого самого Петрова, который в реальности окажется каким-нибудь Сидоровым или Губашвили, взял бы его за жабры, обнаружил бы прямую связь с вором-"апельсином" Голбидзе либо с пропавшим без вести князем Недаром, вот тогда… Кстати, что там у нас в этом направлении?

— Ничего. Тишина. Голубок в Сочи упорхнул, на бархатный сезон. У него своя вилла. Чего ж не отдохнуть? Князь исчез бесследно. Никто его, болезного, кроме нас, не ищет. Но и мы этим занимаемся совсем вяло, без энтузиазма. А насчет Петрова — я ведь тоже не поленился, связался со всякими фондами и комитетами, которые теоретически могли бы прислать подобную помощь.

— И, разумеется, все блеф? Гуманитарка из Америки давно не поступает, никакие мальчики в кепках с красными «корочками» по квартирам не шастают?

— Разумеется, — кивнул Кузьменко, — именно так все и оказалось. Но подумай сам, кому понадобилось тратить деньги, покупать продукты, заявляться к сумасшедшей бабке? И ведь еще красную «корочку» надо было заранее приготовить. Это ж сколько хлопот! Ради чего?

— А ты совершенно уверен, что старуха не сочинила всю эту трогательную историю от начала до конца? Ей ведь хочется домой, вот и придумала алиби для внучки.

— Слишком много подробностей, — Кузьменко откинулся на спинку стула и закурил, — не такая бурная у старушки фантазия, чтобы сочинить столько деталей. И потом, если бы врала, она бы обязательно сказала, будто видела своими глазами, как взяли пистолет. Иначе какой смысл?

— Знаешь, — задумчиво произнес Чернов, — у меня такое чувство, что мы с тобой воду в ступе толчем. В принципе дело можно передавать в суд со спокойной душой.