Укус ящерицы - Дэвид Хьюсон

Признание далось нелегко, а взгляд Рафаэлы окончательно смутил Фальконе.

– Мужчины ужасно невнимательные. Таких вещей, как стирка, уборка, штопка, для них как бы и не существует. Это же так уныло. Так однообразно. Так скучно. Кто этим занимается, им неведомо и неинтересно. Такими же были и мои братья. Даже Уриэль, самый человечный из них. Я была для них всего лишь частью домашнего механизма. Чем-то вроде машины или служанки.

– Ты так говоришь, словно ненавидела своих братьев.

Рафаэла вздохнула. Взгляд ее ушел в сторону кедровой аллеи, отделявшей кладбище от шедшей по периметру острова каменной стены и лагуны. Погода менялась, поднялся ветер, и деревья негромко шелестели под его порывами.

– Иногда ненавидела. Нечасто. Я ведь женщина. Мне приходилось выслушивать пустую болтовню Микеле, рассуждавшего о том, как когда-нибудь мы снова разбогатеем. Приходилось терпеть Габриэля, изо дня в день относившего на склад то, что невозможно продать, хотя стоило лишь оглядеться вокруг, и мы могли бы производить что-то более современное и хоть немного зарабатывать.

– Микеле считал, что думать за всех должен капо.

– Вот именно. И что женщина ни на что большее, чем стирка и готовка, не годится.

– Извини. – Фальконе в изумлении покачал головой. – Я-то предполагал, что дело немного в другом.

Он замялся, но, поймав ее непонимающий взгляд, все же продолжил:

– Мэсситер… Я допускал, что Белла была не единственной, кого он сумел покорить. Что, может быть, в этом деле какую-то роль сыграла и ревность.

Она громко рассмеялась и тут же отвернулась, закрыв лицо руками.

– Ты думал, что я могла лечь с этим мерзавцем? – В ее глазах блеснули слезы. Слезы, как ему показалось, удивления и веселья. – Господи, Лео… Как можно быть настолько слепым? А ведь ты наблюдателен. Ты проницателен. В других вопросах. Честное слово, порой ты меня изумляешь.

Фальконе так не считал – ревность все же присутствовала, а чувства, на его взгляд, всегда все усложняли.

– Я вообще ни с кем не спала, – продолжала Рафаэла. – Такая вот сорокасемилетняя старая дева, целомудренная невеста веры. Веры в то, что Арканджело – величайшие на земле стеклоделы, что надо только немного подождать, пока это признает и весь остальной мир. Мы – застывшие в янтаре насекомые. Мы ждали несбыточного, и никто этого не понимал, кроме меня. – В ее глазах вдруг блеснула злость. – Что бы ни предложил за остров Мэсситер – мы бы взяли. Я не собиралась упускать последний шанс. Тем более из-за такой шлюшки, как Белла, которая спала со всеми подряд, а потом навешивала на себя ценник.

– Она рассказала тебе о беременности?

Рафаэла тряхнула головой.

– Конечно, рассказала! Или ты меня не слушаешь? Я был; служанкой. Я стирала, мыла посуду, готовила и убирала, тогда как она, проведя час-другой в мастерской, остальное время трахалась со всей Венецией. Да, Белла рассказала мне, потому что это не имело для нее никакого значения. Она верила в сказки Микеле. Верила, что мы нужны Мэсситеру больше, чем он нам. Поэтому и пыталась выжать из него побольше. Она была настолько глупа, что не понимала очевидного: от этой сделки зависело будущее нас всех.

– Ты могла бы ее переубедить.

– Да что с тобой, Лео? – раздраженно бросила она. – Кто станет слушать служанку! Если бы Белла умерла, как и должна была умереть, выиграли бы мы все. А так… Да! Я действительно послала Альдо ключи с запиской. Рассчитывала, что он явится и выставит себя дураком, ничего больше, а если примет на себя вину, то так тому и быть. Или бросит подозрение на Мэсситера, а Ник загонит англичанина в угол. При условии, конечно, что деньги мы уже получим.

Она вздохнула и отвернулась к могиле. На белом камне четко проступало выбитое совсем недавно имя.

– Я убила ее, когда она вернулась домой. Потом ушла к себе и легла спать. А что еще делать? Бедняга Уриэль… всегда все путал. То попадал в чужую комнату, то поворачивал не тот вентиль. Я столько раз его спасала. Но постоянно стоять за спиной не могла.

Рафаэла протянула руку к белому мрамору, провела пальцем по буквам.

– Приходят ли они ко мне по ночам? Уже нет. Жизнь, Лео, цепочка решений. Хороших. Плохих. Чаще всего необратимых. Оглядываться я не хочу и не буду. Там ничего нет. Смерть Уриэля – трагическая случайность. Остальные в любом случае не были праведниками и любовью к человечеству не страдали. Больше всего меня огорчает то, – Рафаэла взяла Лео за руку, – что случилось с тобой. Уж ты-то этого никак не заслужил. Я пыталась остановить Браччи, когда увидела, в каком он состоянии. Что было дальше, ты знаешь. – Рафаэла заглянула ему в глаза. – Ты пытался защитить меня. Впервые в жизни кто-то увидел во мне женщину. Сколько раз, сидя в больнице у твоей кровати, я смотрела на тебя и холодела от страха, что никогда уже не увижу в твоих глазах искры жизни. Вот что могло меня сломать. И ничто больше. Знаешь, я почти презирала себя за это. Я думала, что уже слишком стара, слишком задавлена, чтобы испытывать какие-то чувства. Оказалось, что нет.

Фальконе покачал головой.

– А как же все те поломанные жизни? – спросил он.

– Чьи жизни? Моя? Моих братьев? Браччи? Знаешь, не тебе выступать судьей. Как насчет тех, чьи жизни сломало твое упрямство? Вспомни Ника, который во имя некоей абстрактно понимаемой справедливости поставил под угрозу отношения со своей американской подружкой. Разве может нечто туманное, расплывчатое и далекое цениться выше такого простого и понятного человеческого чувства, как любовь? Да что Ник… После всего случившегося я сожалею лишь о том, что произошло с тобой, и именно это волнует тебя в последнюю очередь. Какая ирония!

– У меня такая работа!

Рафаэла поднялась, застегнула пуговицы на его пиджаке, поправила воротник. Поднимался ветер. Приближающийся вечер обещал холодную ночь.

– И что теперь, инспектор? Вот женщина, готовая присмотреть за вами, потому что, видит Бог, сами вы позаботиться о себе не способны. Может быть, пора хотя бы раз в жизни проявить немного эгоизма?

– Дело не в тебе и не во мне. Дело в законе, который…

– К черту закон! Разве закон остановил Хьюго Мэсситера? Разве закон помешал ему стать таким, каким он стал? Какому закону служат бесчестные политиканы и продажные полицейские? Разыгрывай из себя мученика, если уж тебе так хочется, но по крайней мере найди другое оправдание.

Слов не осталось. Он устал. Слишком много всего свалилось. Можно сколько угодно обманывать себя, но с коляски все равно не встанешь.

Рафаэла достала телефон:

– Придется звонить этим бандитам таксистам. Хорошо все-таки, когда есть немного денег.

– Мы еще не закончили! – попытался возразить Фальконе.

Она посмотрела на него с любовью и сочувствием, и он вдруг понял, что никогда не поймет Венецию и венецианцев. Он был чужим, лишним в этом городе и только из самоуверенности и заносчивости старался доказать противоположное.

– Вообще-то, Лео, закончили, – твердо объявила Рафаэла. – Сейчас я отвезу тебя в больницу. На следующей неделе начнем готовить твой переезд в Рим. Надеюсь, ты пожелаешь, чтобы я поехала с тобой, но это решать тебе.

– Увези меня отсюда поскорее! – выпалил он неожиданно для себя. – Сыт по горло…

Она улыбнулась и, прежде чем он успел что-то предпринять, наклонилась и поцеловала его в щеку. Всего лишь легкое прикосновение губ, но он успел почувствовать их – теплые, влажные, мягкие, манящие…

Лео попытался вспомнить, когда в последний раз обнимал женщину.

– Не ты один. Но с этим мы покончили. Обсудили раз и навсегда. Больше я говорить об этом не хочу. Никогда, понимаешь? Мир для живых, а не для мертвых.

– Но…

Она прижала палец к его губам:

– Никаких «но». Таково обязательное условие. И если ты его нарушишь, если попытаешься в один прекрасный день потащить меня в полицейский участок, если вытянешь на свет это старье, я… Клянусь, я сделаю так, что ты пожалеешь.

Он ждал.

– Я сознаюсь, Лео, – с милой улыбкой закончила она и развернула коляску к выходу. – Обещаю.

Глава 6

Джанни Перони стоял у заливчика, снова и снова призывая Ксеркса и нацеливая дуло в вечернее небо. То ли из-за оружия, то ли из-за возможности перемены, Тереза наблюдала за ним с обостренным вниманием. Она слышала тоненький писк москитов в камышах, кваканье лягушек, пронзительные крики ссорящихся чаек и далекое, почти призрачное постанывание городских трамваев.

Потом появилось что-то еще. Шорох в камышах. Как будто там пряталось, опасливо пробираясь вдоль берега, некое живое существо. Время от времени оно останавливалось, замирало, словно прислушивалось, пытаясь разобраться в том, что улавливали органы чувств.

Тереза сидела за столом, просматривая бумаги и стараясь не обращать внимания на детали, которые, как она знала, не сулят ничего приятного. Ферма была маленькая и запущенная. Совсем другой мир, абсолютно непохожий на бурлящий мир Рима. Шанс для них? Не больше того.