Братья - Селим Ялкут

Тут грек перебил: — Правильно понимать только в том, что Папа — не пастырь для овец, а одна из них. И сам нуждается в излечении, потому что может заразить все стадо. Как ни вспомнить слова Тимофея. Многие знают, но не грех и напомнить. Для чистых — все чисто, а для оскверненных и неверных нет ничего чистого. Ибо осквернены ум их и совесть. Если хотят поклоняться гробнице, то разве в Риме это следует делать? Говорят они, Петр там, потому следует поклоняться. И там можно, конечно, но, если так, то прежде всего — в Иерусалиме. Здесь место земного успокоения Господа. Только и слышим из Рима, — торопился грек дальше, — церковь строится на проповедниках. Но тогда лучше утвердить престол в Антиохии, где Петр учил еще до Рима. Или в Константинополе, где основал кафедру старший брат Петра Андрей. Потому и назван он Первозванным. Почему так, не задумывались? Нет уж, никак не в Риме.

Начало диспута показало, обе стороны не намерены уступать друг другу и искать пути к примирению. Слушали тихо, потому что Григорий имел голос негромкий. Его постоянно приходилось усиливать через глашатая. К тому же переводили для всеобщего понимания сами греки и часто спорили между собой, кто лучше. Несколько раз их поправляли из публики, где сидели свои, в конце концов начался спор между всеми. Сам же Григорий и пресек, сказав что-то резко своим помощникам.

На заявление грека наш Климент спокойно отвечал, что не Рим выбрал Петра, наоборот, Петр выбрал Рим. Не нам — смертным оспаривать, церковь, основанная Петром, принадлежит небу. Эти слова вызвали гул одобрения на местах, где сидели наши и замешательство среди греков. А Климент еще добавил: — Азиатские церкви имеют много глав. Они стоят, подобно горной гряде, трудно выбрать одну. А Рим с другой стороны моря сияет, как одинокая снежная вершина. Разве не ясно, что предпочтительнее для духовного зрения? Ясно всем.

— Нет, не ясно. — Отвергла другая сторона. — Разве столица империи, а вместе с ней — всего христианского мира не перешла из Рима к грекам? Императорский престол, сенат — вот, что было славой Рима. Наша слава не в земном, но раз сами настаиваете на величии, где оно? Было, теперь нет. Город пал под ударами варваров, ими затоптан. Служб не служили. Церкви закрылись. Как может Рим считаться христианской столицей, тем более в сравнении со здешними епископатами? Те были оплотом, служб не прекращали, церковь стояла, не прерываясь. Греки не считают латинян отпавшей ветвью, а хотят образумить и скорбят, что разногласия умаляют силу общего дела. И Константинополь нужен, и Рим, и Иерусалим, все они, как лоза, сплетясь, тянутся по стене вплоть до неба. А стоит одной отклониться — и она усыхает, падает. Так же и Рим отпадет. А уцепится за Константинополь — вновь взойдет к небу.

Грек вещал так яростно, что толмач тоже стал кричать, будто сам проповедовал, а не повторял чужое. Но его не перебивали. А после наступило молчание.

Наконец, с нашей стороны вышел Папский посланник и просил рассуждать без ожесточения. Не все столь образованы, что могут сразу уследить за существом доказательств. А пусть скажут, верно ли, что греки считают Иоанна отцом своей церкви?

Греки подтвердили, что чтут его, как первого среди равных.

— Значит ли это, что и вера его должна быть крепче, чтобы поднимать у других?

И это было подтверждено.

— Согласны ли греки, что Иоанн был первым у пещеры, куда Мария Магдалина позвала учеников, не обнаружив тела во гробе?

— Да, истинно так.

— Тогда почему в пещеру первым вошел Симон, именуемый Петром, а не Иоанн? Почему Иоанн сам признал, сообщил о себе, что замешкался, прежде чем войти, и пропустил вперед Петра. А тот и вошел.

Грек ответил, что так записано.

— Да, записано. — Согласился римлянин. — И тогда далее. Следует ли понимать это так, как понимает Рим? Первым подошел Иоанн, которого особо чтут греки. Так и было. Но заколебался в вере, пребывал в нерешительности, отшатнулся, или, еще пуще, убоялся. Сам же и оправдывался, что еще не знал Писания. Истинно, это его слова. А тот, кто шел вторым, принимал Христа без колебаний, сердцем. Потому вошел без трепета. Так и греки. Приняли Евангелие раньше латинян, но, как Иоанн, колеблются. Они ведь как. Положат Евангелие на голову, раскроют наугад, прочтут, что первое попадет на глаза. И считают — знак, вера. Суеверие это, истинное суеверие и оскорбление Евангелия.

— Значит, Петр — основатель церкви? — Переспросил грек с притворным удивлением. — Он, что ли, непогрешим? Тот, которого сам Иисус предупреждал, что еще до петушиного крика предаст. И, как знаем, не ошибся. Разве не так? О нем ли идет сейчас речь, или он — грек — ослышался? Да, возвестила Мария Магдалина Петру и Иоанну одновременно. Вошел Петр, Иоанн за ним. Так Петр еще не остыл после измены. Потому поспешил, старался оправдаться. Разве нельзя понять? Какая тут уверенность? И не следует привлекать домыслы, не имеющие отношения к сути спора. Они, как кинжал, с двух сторон режут.

Латинянин, как собака, затравившая зайца, не дал себя сбить и спросил в ответ, о каких домыслах идет речь, если сам Иоанн свидетельствует о своей растерянности. Он еще не знал Писания, что Ему надлежит воскреснуть из мертвых. Опираться он мог только на веру, а не было в ней крепости — вот и отшатнулся.

— Разве одному ему был неведом промысел Божий? — Возразил грек. — Да, Иоанн пребывал в нерешительности, сам свидетельствует. В нерешительности, потому что был потрясен. А как иначе, при виде чуда?

— Зато Петр был тверд.

— Петра любопытство вело. А кто может взвесить на весах истины. Что ей ближе — сомнение или любопытство?

— Не любопытство, а самоотвержение. Это и есть любовь, в которой латиняне превосходят греков. А латинский народ — есть образ самого Христа — Господа неба и земли.

Латинянин выкрикнул эти слова и сел. Вокруг стоял гул. Болдуин давно махал пальмовой ветвью. Теперь все считали себя задетыми — и латиняне, и греки, хоть по разным причинам. Каждый считал свои доводы более основательными и еще более уверовал в свою правоту. Участникам диспута дали передохнуть и освежиться водой. Было жарко, хоть солнце уже садилось. Наконец, Болдуин призвал продолжать. Опять первыми вступили греки.

— Согласны ли латинцы с решением о разделении Соборов на пять патриархатов, каждому из которых должно окормлять свою паству?

Подтвердили, что такое решение было.

— И что буквы Писания не являются случайными, а таят высший смысл, данный для наставления и следования по истинному пути.

Молчание послужило ответом. Наши пытались понять намерения греков. А те поставили перед собой черную доску и написали на ней мелом — καραι. Доску предъявили для обозрения всем собравшимся. В этом слове — пояснили греки — значащем множественное число от голова, то есть головы, названы пять патриархатов, следующих друг за другом по степени старшинства. Видно, что первым стоит — Константинополь, вторым — Антиохия или Александрия, они не спорят между собой, третьим — Рим, четвертым — оставшийся из двоих на А, пятым — Иерусалим. Вот, как они значатся по степени главенства.

Такое рассуждение вызвало среди ученых латинцев оживление и смех. Даже по виду, пояснил один, такое доказательство представляет собой явную нелепость. Что же тут говорить о сути? Огорчительно, что греки, дробя церковь, озабочены собственным главенством над слабыми, а не возвеличением сильного. Таких выделилось двое — Рим и Константинополь. Остальные ждут решения этих двоих и призывают к согласию. Достаточно почитать воззвания епископов к объединению. Об этом говорил наш отец Викентий. Он призывал не мешать тем, кто хочет видеть.

— И мы говорим. — Перебил его грек и еще раз повторил. — Это мы говорим. Халкидонский собор признал главенство Константинопольского патриархата. Чего же еще? Тот готов взять под свою опеку Римский патриархат. Как равный среди остальных. К тому и призываем. Не к узурпации.

— Для чего тогда, — спросил отец Викентий, — император Алексей звал Папу идти к нему на помощь? Защищать Константинопольскую церковь. Так ведь? Так. Разве тот, кто просит о помощи, сильней того, кто эту помощь дает? Разве Папа, призвавший христианский народ к походу за освобождение Иерусалима, не разрешил спор в пользу церкви Петра? Какие теперь остались сомнения? Когда благое дело свершилось. Какие еще нужны доказательства?

— А разве отец не может призвать к себе на помощь сына? Не латинских попов он звал, а воинов, — отвечал грек, — потому, что дети единой Церкви должны помогать друг другу. Отпадение части, где бы ни случилось, губит целое. И голова может болеть. Что из того? А главное — разве воины Христа не приобщились Святых Даров именно в Константинополе? Разве не признали главенство над собой императора Византии? Разве не ему посвятили завоевание земного Иерусалима? Разве смогли бы иначе завершить свое славное деяние?