Ночь нежна - Френсис Фицджеральд

— Я должна отсюда выбраться, пока Гуссейн ничего не узнал, — плакалась Мэри. — Дик, ради бога, уладьте это как-нибудь — вы же всегда все умели улаживать. Скажите им, что мы сейчас же уедем отсюда, скажите, что мы готовы заплатить любые деньги.

— Я ничего платить не буду, — надменно возразила леди Кэролайн. — Ни шиллинга. И позабочусь как можно скорее довести эту историю до сведения консульства в Канне.

— Нет, нет! — воскликнула Мэри. — Главное — это выбраться отсюда!

— Ладно, попробую с ними договориться, — сказал Дик и тут же добавил: — Но конечно, без денег ничего не выйдет. — Глядя так, словно перед ним и в самом деле были две наивные шалуньи, чего он вовсе не думал, он покачал головой: — Взбредет же в голову этакое сумасбродство!

Леди Кэролайн благодушно улыбнулась:

— Ваша специальность — лечить сумасшедших, не так ли? Значит, вы можете нам помочь, а Госс, тот просто обязан.

Дик отошел с Госсом в сторонку, узнать, что ему говорил полицейский чиновник. Дело выглядело серьезнее, чем казалось вначале. Одна из замешанных девушек была из добропорядочной семьи. Родители негодовали или делали вид, что негодуют; с ними нужно было достигнуть какого-то соглашения. Вторая была обыкновенная портовая девка, тут все обстояло проще. Но так или иначе, если бы дошло до суда, то, по французским законам, леди Кэролайн и Мэри грозило тюремное заключение или в лучшем случае высылка за пределы страны. Положение еще осложнялось тем, что местные жители по-разному относились к приезжим иностранцам; одни наживались на них и потому были настроены снисходительно, другие роптали, видя в них виновников растущей дороговизны. Госс изложил Дику все эти соображения. Дик выслушал и приступил к дипломатическим переговорам с начальником полиции.

— Вам должно быть известно, что французское правительство заинтересовано в притоке туристов из Америки — настолько, что этим летом издан даже специальный указ, запрещающий арестовывать американцев, кроме как в особо серьезных случаях.

— Ну знаете ли, тут случай достаточно серьезный.

— Но позвольте — вы видели их документы?

— Не было у них документов. Ничего у них не было, кроме двух сотен франков да нескольких колец. Не было даже шнурков для обуви, на которых они могли бы повеситься!

Успокоенный тем, что никакие документы в деле не фигурируют, Дик продолжал:

— Итальянская графиня сохранила американское подданство. Она родная внучка, — он с важным видом нанизывал ложь на ложь, — Джона Д. Рокфеллера Меллона. Надеюсь, вы слышали это имя?

— Ну еще бы, господи боже мой. За кого вы меня принимаете?

— Кроме того, она племянница лорда Генри Форда и через него связана с компаниями Рено и Ситроена… — Он было решил, что пора остановиться, но, видя эффект, произведенный его апломбом, не утерпел и добавил: — Арестовать ее все равно что в Англии арестовать особу, принадлежащую к королевской фамилии. Тут возможны самые серьезные последствия, вплоть до войны!

— Хорошо, но все это не касается англичанки.

— Сейчас и до нее дойду. Эта англичанка помолвлена с братом принца Уэльского — герцогом Букингемом.

— От души поздравляю его с такой невестой.

— Словом, вот что. Мы готовы уплатить… — Дик быстро подсчитал в уме, — по тысяче франков каждой из девушек, и одну тысячу отцу «добропорядочной». Кроме того, еще две тысячи — на ваше личное усмотрение. — Дик выразительно пожал плечами. — Ну, там для полицейских, производивших арест, для содержателя меблированных комнат и так далее. Итак, я сейчас вручу вам пять тысяч франков и попрошу распорядиться ими, как сказано. После этого, я полагаю, обе дамы могут быть отпущены на поруки, а завтра, как только будет определена сумма причитающегося с них штрафа, скажем, за нарушение порядка, мы через посланного внесем эту сумму мировому судье.

По выражению лица чиновника ясно было, что можно считать дело выигранным. Слегка помявшись, он сказал Дику:

— Поскольку они без документов, я их не регистрировал. Давайте деньги, я посмотрю, что тут можно сделать.

Час спустя Дик и monsieur Госс подвезли виновниц происшествия к отелю «Мажестик». У подъезда стоял автомобиль леди Кэролайн; шофер спал на сиденье.

— Не забудьте, что вы должны monsieur Госсу по сто долларов каждая, — сказал Дик.

— Да, да, конечно, — подхватила Мэри. — Я завтра же пришлю чек на эту сумму и еще кое-что добавлю.

— А я и не подумаю! — к общему изумлению, объявила леди Кэролайн. Она уже оправилась от недолгой растерянности и кипела праведным гневом. — Все это просто возмутительно. Я не уполномочивала вас давать этим людям сто долларов.

Толстячок Госс, стоявший у дверцы автомобиля, вдруг свирепо засверкал глазами.

— Вы не хотите мне платить?

— Она заплатит, заплатит, — сказал Дик.

Но в Госсе вдруг взыграла память о тех обидах, которых он натерпелся в юности, когда мыл посуду в лондонских ресторанах, и он грозно надвинулся на леди Кэролайн.

Для начала он дал по ней залп обличительных эпитетов, но она с ледяным смешком повернулась к нему спиной. И тогда, проворно шагнув вперед, он всадил свою ножку в прелестнейшую из всех мишеней, доступных человеческому воображению. От неожиданности леди Кэролайн вскинула руки, точно подстреленная, качнулась вперед — и стройное тело в матросской одежде распласталось на тротуаре.

— Мэри! — перекрывая ее яростный визг, крикнул Дик. — Уймите ее, не то вы обе через десять минут очутитесь в каталажке.

На обратном пути старый Госс упорно хранил молчание; и только когда они миновали казино в Жуан-ле-Пен, еще захлебывавшееся кашлем и рыданьями джаза, он перевел дух и сказал:

— Я никогда не встречал таких женщин, как эти женщины. Я знавал самых знаменитых куртизанок и ко многим из них относился с уважением, но таких женщин, как эти женщины, я не встречал никогда.

XI

У Дика и Николь была привычка вместе ездить в парикмахерскую и совершать куаферский ритуал в смежных помещениях. Николь нравилось слушать, как в мужском зале рядом лязгают ножницы, звенит отсчитываемая сдача и раздаются бесконечные «Voilà!» и «Pardon!». На следующий день после возвращения Дика они тоже отправились в Канн, чтобы подстричься, вымыть волосы и высушить их под душистым ветерком фена.

Перед окнами отеля «Карлтон», не желавшими замечать лета, точно это были не окна, а ряд ведущих в погреб дверей, проехала машина. В машине сидел Томми Барбан. Он казался озабоченным и мрачным, но, увидев Николь, встрепенулся, и глаза у него заблестели. Эта мгновенная перемена не укрылась от Николь и растревожила ее. Ей захотелось быть с ним вместе в этой машине, ехать туда, куда ехал он. Час в парикмахерском кресле показался ей одной из тех томительных пауз, которые составляли ее жизнь, тюремным заключением в миниатюре. Парикмахерша в белом халате, пахнущая одеколоном и подтаявшей губной помадой, вызвала в памяти бесконечную череду медицинских сестер.

В соседнем зале Дик дремал, укутанный пеньюаром, с мыльной пеной на подбородке и щеках. Глядя в зеркало, в которое видна была часть прохода между мужским залом и женским, Николь неожиданно вздрогнула: в проходе появился Томми и стремительно нырнул в мужской зал. Она порозовела от радостного волнения, предвидя крутой разговор.

Должно быть, разговор этот завязался сразу же, обрывки стали долетать до нее.

— Мне нужно поговорить с вами.

— …серьезное?

— …серьезное.

— …лучше всего.

Через минуту Дик подошел к Николь, недовольно вытирая полотенцем наспех сполоснутое лицо.

— Твой приятель что-то в большом запале. Желает срочно поговорить с нами обоими, и я согласился, чтобы поскорей отвязаться от него. Идем!

— Но я не кончила стричься.

— Потом дострижешься. Идем!

Не без досады Николь попросила удивленную парикмахершу снять с нее пеньюар и, чувствуя себя лохматой и неприбранной, пошла за Диком к выходу из отеля. Томми, ждавший на улице, склонился к ее руке.

— Пойдем в «Café des Alliés», — сказал Дик.

— В любое место, где никто нам не помешает, — ответил Томми.

Когда они сели под сводом деревьев — лучшее убежище летом, — Дик спросил:

— Будешь что-нибудь пить, Николь?

— Только citron pressé.[94]

— Мне — un demi,[95] — сказал Томми.

— «Блек-энд-Уайт» и сифон с водой, — сказал Дик.

— Il n’y a pas de «Blackenwite». Nous n’avons que le «Johnny Walkair».

– Ça va.[96]

Пусть патефонHe заведен,Но как сквозь сонИграет он.

— Ваша жена вас не любит, — сказал вдруг Томми. — Она любит меня.

Они посмотрели друг на друга с поразительным отсутствием всякого выражения. В такой ситуации общение двух мужчин почти невозможно, потому что между ними существует лишь косвенная связь, определяющаяся тем, в какой мере принадлежит каждому из них замешанная в этой ситуации женщина; все их чувства проходят через ее раздвоившееся существо, как через неисправный коммутатор.