Любить – значит страдать - Ребекка Донован

Справившись наконец с беспорядком, я обреченно поплелась наверх. К этому моменту я морально готовилась весь тот час, что провела на кухне. А когда проходила мимо ее двери, то услышала плач.

Я оцепенела, внутри все похолодело. И, недолго думая, постучалась в комнату. Всхлипывания сразу же прекратились.

– Да? – еле слышно отозвалась она.

С замиранием сердца я медленно открыла дверь и вошла внутрь.

– Привет, – поздоровалась я.

Мама лежала на кровати. Расплывшаяся косметика, всклокоченные волосы, красное лицо и опухшие глаза. До боли знакомая картина. Мама даже не потрудилась снять одежду, в которой была на вечеринке.

Я осторожно присела на краешек кровати, подальше от нее.

– Эмили! А я уж грешным делом решила, что ты тоже меня бросила, – просипела она, доставая из коробки бумажный носовой платок.

– Нет, – ответила я. – Мне просто нужно было время подумать.

– Значит, ты… ты остаешься? – Дыхание ее было хриплым и отрывистым.

– Остаюсь, – твердо сказала я.

Она повернулась ко мне спиной и, похоже, снова заплакала. Я машинально протянула к ней дрожащую руку, но не осмелилась до нее дотронуться. А потом посмотрела на все это со стороны и решила попробовать убрать защитный барьер. Я открылась маме навстречу, сразу почувствовав ее боль, своюболь, снова стала маминой дочкой и наконец погладила ее по спине.

Ее тело сотрясали судорожные рыдания. А я терпеливо ждала, пока она успокоится, тем самым давая ей понять, что я ее не оставлю.

И через некоторое время она действительно затихла. Я убрала руку, она перевернулась на спину и посмотрела на меня красными глазами.

– Может, посмотрим какой-нибудь фильм и поедим мороженого? – предложила я.

– Конечно. – Она принялась стирать с лица потеки слез и косметики, потом тяжело поднялась. – Пойду приму душ, – сказала она и тихо добавила: – Я рада, что ты меня не бросила. – И уже по пути в ванную комнату неожиданно крикнула: – Только ничего романтического или душещипательного! Иначе я за себя не ручаюсь.

Я рассмеялась, а она сразу закрыла за собой дверь. Потом я отправилась к себе в комнату за кошельком и ключами от машины. Мобильник мигал красным. Пропущенные звонки от Джонатана и Эвана, а еще эсэмэски за предыдущий вечер с вопросами, где я и все ли со мной в порядке, которые я решительно стерла. И только доехав до парковки перед продуктовым магазином, я набралась мужества перезвонить Джонатану, хотя сама толком не знала, что сказать.

– Привет, – практически сразу ответил на звонок Джонатан. – Как дела?

– Нормально.

– Ты уверена? Вчера вечером вид у тебя был далеко не нормальным.

– Как-нибудь справлюсь, – нервно теребя руль, ответила я.

– Поверить не могу, что она так могла поступить. Я собирался побежать за тобой, но Эван меня опередил, а тут еще она принялась орать как оглашенная. Прости. В любом случае я должен был тебе помочь.

– Ничего страшного. – Его слова меня неожиданно смутили. – Я все понимаю.

– А где ты сейчас? У Сары?

– Нет, вернулась домой.

– Ты – что? – удивился он. – Почему?

– Хмм… – растерялась я. – Потому что она моя мать, ей сейчас плохо, и я должна быть рядом. Ее сейчас ни в коем случае нельзя оставлять одну.

– Эмма, то, что она сделала, – это ужасно. Как… – Здесь он остановился, явно пытаясь взять себя в руки. – Я тебе удивляюсь. Не понимаю, как можно считать то, что произошло, делом житейским.

– А я и не считаю… Все немножко не так, – вяло отбивалась я. – Просто мне кажется, что я начинаю понимать мотивы ее поведения. Типа того.

Джонатан помолчал, а потом решительно заявил:

– Я не допущу, чтобы она обращалась с тобой подобным образом. И обязательно положу этому конец. Ты меня хорошо поняла, да?

– Вообще-то, я знала, что рано или поздно нечто подобное обязательно произойдет, – сказала я, но он не ответил. И когда молчание уж слишком затянулось, небрежно бросила: – Ладно, мне пора идти.

– Позвони мне, – поспешно произнес он, прежде чем я успела отключиться. – Даже если захочется просто сказать «привет». Позвони. – Его голос дрожал от волнения.

– Обязательно позвоню, – пообещала я, хотя у меня не было особой уверенности, что я именно так и сделаю, и вообще следуетли это делать.

Когда я вернулась домой, мама уже успела принять душ и теперь лежала на диване, укрыв ноги одеялом. Без макияжа сразу проступили тонкие морщинки вокруг рта и в уголках глаз. Она выглядела… что ли, какой-то потрепанной. И сдавшейся.

Увидев диск с фильмом и две пинты мороженого, она попыталась улыбнуться, но глаза оставались безжизненными.

Я поставила диск и устроилась рядом с ней на диване. Мы в полной тишине ели мороженое и смотрели фильм, но она неожиданно нарушила тягостное молчание:

– Иногда я бываю такой сукой, да?

Это прозвучало так неожиданно, что я растерялась. Я не решалась на нее посмотреть, хотя она, похоже, и не ждала ответа. Просто задумчиво ковыряла ложкой мороженое.

– Ума не приложу, что со мной такое, – продолжила она. Я осторожно скосила на нее глаза. Но она даже не глядела в мою сторону. Сидела, уставившись в пол, словом, полностью ушла в себя. – Стоит мне выпить лишнего, как начинаю говорить глупости. Нет, я ужасный человек.

– Ты не права, – машинально произнесла я. Она бросила на меня виноватый взгляд. Я ответила ей слабой улыбкой. – Раньше я не понимала, через что тебе довелось пройти. Абсолютно ничего не знала.

– Он здорово помогает, – задумчиво проговорила мама. Я нахмурилась, не понимая, о чем это она. – Алкоголь, – объяснила она. – Делает боль не столь острой. Я ведь не такая сильная, как ты. Ты умеешь закрываться и блокировать негатив. Всегда умела, даже в детстве. Ты ведь не плакала на… на его похоронах. – Ее голос дрогнул. Глаза увлажнились, нижняя губа задрожала. – Если бы ты только знала, как мне его не хватает! – У нее по щекам потекли слезы, она еле слышно выдохнула: – Мне его не хватает, и я не знаю, что с этим делать. – Она сразу поникла, согнувшись под бременем воспоминаний.

Отставив в сторону мороженое, я придвинулась поближе, обняла ее за плечи, чтобы хоть как-то утешить. Она буквально рухнула в мои объятия и разрыдалась.

Не знаю почему, но у меня не было слез. Возможно, я уже дошла до определенного болевого порога и, как она говорила, сумела психологически отгородиться от происходящего. Я утешала ее, но не позволяла печали проникнуть слишком глубоко в сердце. Если честно, то я такого не помню, чтобы мы с ней хоть раз обнимались. Однако, несмотря на этот прилив нежности, я практически не ощущала ее присутствия рядом. Да, я была и собранной, и отстраненной, но только не сильной.