Биарриц-сюита - Бронислава Бродская

Наверное нет… А я так люблю лежать в ванной. Как плохо, что все должны есть одно и тоже, но… живут же они тут, никто не уходит… Почему?»

Иногда в очень плохом настроении Марина серьезно рассматривала возможность собственного воцарения в этом монастыре. А почему бы и нет? Ни семьи, ни обязательств, в Ново-Введенском монастыре были интеллигентные женщины, там даже преподавался вокал… , а на черта ей вокал? Учат петь церковную музыку, другая музыка "не по чину", а если хочется послушать Травиату? Да, так ли ей нужна Травиата? Может сделать это? Прекратятся ее мучения по-поводу семьи: получится, что дело не в том, что она не может создать семью и родить ребенка, а – это ее выбор, то-есть – не "не может", а "не хочет"! Но… как же родители? Это их убьет. Как же надежды? Театр? Литература? Друзья? Компьютер, социальные сети? Хачапури с сыром, в конце концов? Душистая ванна у себя дома? Вино? Сочные матерные слова? Да, нет, какая из нее "христианка", если она не может решиться променять хачапури на служение богу?

В глубине души Марина понимала, что все кого она знала "в миру", подумают, что она ушла в монастырь от неудачливости, ушла спасаться от одиночества, от неудовлетворенности жизнью, что она… просто слабый человек, убегающий от проблем. Все посмотрят на нее с соболезнованием. Ничего люди не понимают: чтобы совершить такой поступок, как раз и нужна была сила, а Марине ее не доставало. Она знала, что не сможет пойти за Христом без оглядки, ведь монастырь был не для тех, кто не мог жить с людьми, а для тех, кто не мог жить без бога! А она, разумеется, могла. Да устранит ли монашеская жизнь из ее души смятение? Она не знала ответа, была несчастлива, но и жить евангельской жизнью с вышиваниями была не готова.

Когда Марина была сильно занята работой, мысли о монастыре ее полностью покидали, даже казались абсурдными. Она жила творческим накалом других, переживала, волновалась, выкладывалась и достигала состояния, близкого к счастью, но в периоды профессионального затишья, она вновь делалась плаксивой, раздражительной, желчной, упрямой, прошедшей "пик формы" сорокалетней женщиной. Ей еще не было сорока, но… было понятно, что и через два года в ее жизни ничего не изменится.

Марина вышла на кухню, и стала готовить себе ужин. Положив на тарелку омлет с салатом, она уселась перед телевизором. Часы на стене показывали пол-одиннадцатого: через час у папы в Биаррице начнется концерт. Сильных переживаний за отца у нее не было. У папы была своя жизнь, у нее – своя. На следующей неделе ей снова придется ехать в Сочи… «А вот и хорошо! Туснусь и развеюсь. В Сочи относительно тепло и пахнет морем!» – Марина улыбнулась, вспомнив, как в школе они всем классом ездили туда на экскурсию, на весенних каникулах. До этого она никогда не видела зимнего моря. Подойдя к кромке прибоя, она провалилась в ледяную воду, намочила сапоги и штаны. Все ей сочувствовали, жалели, одновременно посмеиваясь: эх, Маринка… в своем репертуаре. По телевизору по каналу Культура показывали передачу Игра в бисер – лекции по литературе. Марина принялась с интересом смотреть программу о Фицджеральде. Скоро можно будет ложиться спать. Воскресенье заканчивалось.

Борис

Борис протянул вперед правую руку с палочкой, он уже не раздражался, не фиксировался на погрешностях, он сам стал исполняемой музыкой, она текла с ним, с его телом, когда каждый звук расцвечивался движениями его рук. Он стал с оркестром одним целым, с каждым музыкантом в отдельности. Они чувствовали друг друга глазами. Борис знал, что все воспринимают каждый оттенок музыки точно также как он.

Мощный, чисто русский, неведомый здесь Глинка. Зрители не знают русского рыцарского романа в стихах, не слушали всей оперы, но увертюра должна "лететь на всех парусах"… они так и играют: радостная энергия, неясная тревога, сказочная фантазия. Все динамично, стремительно, и в тоже время видны величие и сила увертюры. Другая музыка, не западная, но… она должна быть понятна: любовь, победа добра над злом! Русская аудитория знала и "аккорды оцепенения" и "гамму Черномора"… для них в увертюре уже звучали много раз слышанные арии, но здешняя публика ни про каких Руслана и Людмилу не знала… просто людям следовало услышать: "вот русская музыка!", она другая, но прекрасная. Борис был в каком-то трансе, вся его нервная энергия была сейчас сконцентрирована в музыке, в рождаемых под его руками звуках… Вот и все: мощный ликующий финал: пир, праздник, преддверие торжества! Борис больше не волновался, его состояние не было волнением, он хотел работать, был весь наэлектризован. В зале не захлопали, но зашевелились, стало чуть шумнее. Борис ушел за кулисы.

Сейчас будет ошеломляющая музыка Мусоргского Ночь на Лысой горе. Поскольку Борис сам эту музыку обожал, то ему было просто необходимо, чтобы она понравилась французам. Это было делом чести. Барабан, литавры… какие-то нечеловеческие голоса. Духи тьмы… ведьмы, шабаш! Музыкальный триллер. Фортиссимо… "грузные шаги", аккорды-переклички, судорожность, агрессивность, визги флейты-пикколо, неистовый пляс. Никто не поймет про русский фольклор, но надо, чтобы было страшно. Просто надо напугать! Вот не дали им исполнить всю фантазию целиком, предпочли двух русских композиторов вместо одного. Но… самое главное, они получат… будет им русская музыка. Все… закончили. Ага, захлопали… да еще как хлопают. Вот так, все, значит, удалось! Приятно! Оркестр поднялся и Борис ушел за кулисы.

Антракт большой, можно будет отдохнуть. «Надо сказать, чтобы мне чаю принесли…» – подумал Борис, закрывая дверь своей комнаты, ему надо было настроиться на Равеля. Совсем все сейчас будет другое. Он закрыл глаза и постарался сосредоточится на Вальсе… Трудная вещь, французская, понятная публике. Там 13 минут, а потом Концерт в соль мажор… выйдет Эмар, он уже приехал, Борис его видел, они поздоровались, но Эмар не остановился, просто издали кивнул, понимал, что Бориса не надо отвлекать, вот и не подошел. Переводчица подходила с какими-то пустяками, знакомила с мужем. Он его имя даже не запомнил. Принесли чай… Борис стал с удовольствием пить какой-то теплый напиток, который здесь считался чаем. Да, ладно, хорошо, что, хоть, не обычная "заварка". Все это сейчас неважно.

По радио объявили о начале второго отделения. Ребята уже рассаживались. Ну, все пора… Борис вышел и внимательно посмотрел на музыкантов. Под его взглядом они встрепенулись, тоже перестраиваясь на другую музыку. С Равелем надо не подкачать, он для них был труднее: внимательный слушатель ощутит ауру