Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

Разговор этот был крайне важен Беслану, и хорошо ему было от того, что катился он неспешно, словно времени у них впереди было еще очень и очень много и не наступил еще момент сказать и услышать главное. Но произошло то, чего менее всего ожидал и хотел сейчас Бес — он проснулся. Собственно, он был разбужен шорохом шагов Полякова, который был совсем рядом с машиной, но это Беслан осознал несколькими секундами позже. Сейчас же он ощутил лишь острую как от удара клинком боль резкого пробуждения, разрывающего ровную и бесконечную, как казалось, нить их беседы. Практически одновременно с этим и очень остро почувствовал другое, более страшное — из памяти его стремительно, как выпущенная из клетки птица, . как облачко сигаретного дыма подхваченное мощным порывом ветра выскальзывают, бесследно растворяясь во мраке ночи не только произнесенные слова и фразы, но и содержание ее в целом, ее смысл, суть. Считанные доли секунды он физически ощущал это стремительное ускользание и даже отчаянно попытался удержать отголоски, еще звучащие внутри его сознания Это почти удалось ему — последняя фраза Ахмета — словно зацепившись за что-то невидимое, осталась с ним. Была она какая-то обрывочная, сохраненная не с начала, и не понятно по какому поводу произнесенная, но была. "… дотерпеть осталось совсем недолго, — говорил, вроде даже прося его о чем-то Ахмет, — потом не будет трудно — ты все поймешь, но вот дальше — тут решать придется тебе самому, и это будет трудно, очень трудно " Голос Ахмета еще звучал внутри его, как бы продолжая прерванный сон, но разбуженное сознание уже стряхнуло с себя окончательно его оцепенение — он отчетливо слышал чьи-то острожные шаги а через несколько мгновений хорошо тренированным зрением уже различал одинокую медленно приближающуюся к его машине фигуру. Отточенным движением, бесшумным и неуловимым, Беслан, извлек из-под сидения машины короткий десантный автомат «Узи» — вполне заслуженную гордость израильтян, и прежде чем столь же привычным жестом привести его в боевое состояние, мягко нажал кнопку на панели в дверце джипа: боковое оконное стекло слева от него плавно и практически беззвучно, поползло вниз.

В шуме ветра этого звука Поляков не различил, но следующий был им услышан и распознан сразу — это был тихий противный металлический лязг передернутого оружейного затвора.

Это ты, дед — скорее утверждая, чем спрашивая, громко произнес он в темноту, и сразу же вынужден бы закрыть глаза, ослепленный ярко вспыхнувшими огнями — Беслан врубил мощные ксеноновые фары машины Однако именно этот ультрасовременный свет фар и отчетливо различимый им теперь звук работающего двигателя почему-то сразу убедили Полякова в том, что во мраке ночи поджидает его не та сила, которая являлась ему в облике деда, а вполне земной реальный человек Это сразу успокоило Полякова и, прикрывая глаза рукой, он снова громко обратился в темноту — Кто вы?

— А вы? — прозвучал ему в ответ негромкий хрипловатый голос с едва различимым кавказским акцентом, и Поляков сразу вспомнил Артемьева, который памятным вечером у него на даче обмолвился, что погибший в руинах монастыря его друг — чеченец по национальности — Дмитирй Поляков Я должен был быть здесь накануне вместе с Алексеем Артемьевым, если вам это имя что-нибудь говорит.

Последовала пауза, невидимый собеседник Полякова молчал, и Дмитрий начал было уже думать, что тот оказался здесь случайно и никакого отношения к поискам Артемьева не имеет. Успел он подумать и о том, как глупо будет сейчас оказаться в заложниках у какой-ни — будь банальной чеченской банды, промышляющей этим грязным но, как утверждают, прибыльным, едва ли не более его собственного бизнеса, промыслом, и даже о том, что надо будет предпринять для организации быстрейшего своего выкупа. Однако из темноты до него донесся совершенно неожиданный и в любой другой обычной ситуации страшный вопрос, впрочем, и спрашивающий явно был в некотором замешательстве — Вы, что же, живы? — тихо и вдруг охрипшим голом спросил он Дмитрия — Не знаю — так же тихо ответил Поляков. И в те минуты это было действительно так.

Это было действительно так, потому что в те самые секунды, когда Поляков напряженно ждал ответа из темноты, и дождался странного в любой другой ситуации вопроса, он практически забыл о тех, кто должен был быть сейчас с ним рядом, и так нелепо трагически погиб едва ли не по его, Дмитрия Полякова вине. Странные иногда шутки шутит с нами наша память! Кроме того, сказанное Поляковым было абсолютной правдой, еще и потому, что сейчас Поляков ощущал себя пребывающем в каком-то странном, ирреальном мире, и будто бы, перед ним растворилась грань между объективной реальностью всего сущего на земле и тем, что пребывает обычно за ее пределами, и некая огромная, планетарная или более даже того субстанция приняла его вдруг внутрь себя, нарушая все земные законы и правила пребывания в ней материальных объектов. Да он и не ощущал себя сейчас материальным объектом, но и кем он был, тоже было ему неведомым. Таково было состояние Полякова, потому с незнакомцем, заслонившимся от него слепящей пеленой света, он говорил без страха и лукавства — Как это — не знаю? — незнакомец, тем временем, оправился от первого потрясения и сейчас в голосе его сквозила нескрываемая неприязнь и даже отчетливая угроза.

Однако Полякова это не испугало и даже не настроило к нелюбезному незнакомцу отрицательно — все, что чувствовал, думал, говорил он сейчас, подчинялось законам того самого ирреального мира, в котором пребывал, а там, похоже, не было места сиюминутным чувствам и эмоциям. Поляков отвечал спокойно, как есть.

— Я должен быть мертв, конечно. В том смысле, что я должен был лететь вместе со всеми — И что же?

— У меня умер отец — Когда?

— В ночь накануне вылета Я был в аэропорту, но все они решили, что я должен остаться — Как — иначе? — лед в голосе незнакомца слегка подтаял. Они помолчали, а потом он вновь обратился к Полякову с вопросом — А, вообще, зачем ты затеял все это? Тебе-то что за дело до всего, что тут… — незнакомец не закончил фразы, и Поляков не понял, имеет ли он в виду недавнюю трагедию и гибель своего друга или события семидесятилетней давности, но собственно это не был важно — мотив-то у него, Полякова, был один — Семьдесят с лишним лет назад, в двадцатом году… — начал он, но был остановлен довольно резко — Я знаю — Тем более Тогда вам понятен мой интерес — Нет, не понятен — Человек, который командовал здесь расправой над невинными людьми был мой дед — И что?

— Эта история не закончена и я должен в ней разобраться Я… понимаешь, это же был мой дед… Или кто он там был на самом деле… — Поляков не заметил, что перешел на ты Голос незнакомца был молод, вероятнее всего, они был ровесниками и он обратился к нему так машинально, более занятый тем сложным и малопонятные еще и ему самому умозаключением, которое захотел вдруг сейчас донести до сознания совершенно незнакомого ему человека — Что значит — не закончена?

Еще несколько дней, и даже часов назад Дмитирий Полков никому и никогда не позволили бы допрашивать себя таким тоном и таким образом, когда собеседник был скрыт от него слепящей пеленой света, он же напротив — в потоке этого света был открыт для полного бесцеремонного весьма, судя по манере собеседника вести беседу, обзора Но теперь все обстояло иначе собственно в ярком свете фар среди невидимых ему черных, зияющих пустотой развалин, присутствие которых он, тем не менее ощущал очень остро, стоял совершенно другой Дмитрий Поляков. Неверным, в то же время, было бы предположить, что под напором захлестнувшего его шквала бед, страданий и явлений, с осознанием которых психика нормального человека, вряд ли могла справиться без серьезных для себя травм и потерь, Поляков оказался сломлен окончательно, растерян и потерян, а потому теперь труслив, податлив чужой воле и не способен постоять за себя. если придется Напротив, неведомое ранее ощущение принадлежности к гигантскому, неограниченному рамками материальных форм, миру давало ему теперь ощущение огромной собственной силы, однако силы, настолько мощной и всеобъемлющей, что она просто обрекала его быть добрым, исполненным терпения и смирения. И Поляков продолжал отвечать незнакомцу, медленно и четко произнося фразы, словно втолковывая что-то ребенку, пытаясь донести до него то, что еще только начинал понимать сам.

— Я и пытаюсь сейчас это понять. Около месяца назад, в Париже… — и Поляков коротко, и почти уже привычно для себя рассказал незнакомцу всю историю, положившую начало его теперешнему, чудному преображению, расставляя нужные акценты в тех местах, которые, как правило, были не очень понятны посторонним слушателям и предваряя возможные вопросы — он словно повторял пройденное.

Незнакомец слушал его, не перебивая. Более того, к конце краткого повествования Полякова о своих французских злоключениях, он, наконец, выключил фары своего джипа, и теперь они были более или менее на равных, если не брать конечно в расчет, короткий десантный автомат на коленях незнакомца, который впрочем Полякову был не виден, но он хорошо помнил отчетливый лязг оружейного затвора, собственно и обозначивший ему в темноте постороннее присутствие. В остальном же, они почти сравнялись: в густом мраке наступившей южной ночи оба были практически неразличимы, а в наступившей незаметно для обоих тишине — ветер смолк, а Бес вместе со светом фар выключил и двигатель машины, каждый отчетливо слышал не только слова, но и малейшее движение и даже дыхание другого — А ты? — закончив свой рассказ, Поляков обратился к незнакомцу, полагая, что теперь он вправе рассчитывать теперь, если не откровенность, то, по меньшей мере, на некоторые более ли менее внятные объяснения — Что — я?