Талисман любви - Луанн Райс

Любовь имела такое большое значение. Семья и давнишние друзья помогали даже тогда, когда их не было рядом. Теперь Мэй закрыла глаза, закрывшись даже от фотокарточек. Она вызывала в памяти лица своих родителей. Вот отец, он улыбается ей. После посещения Сержа Мэй вернула себе и своего отца.

Она благодарила Бога за Мартина, за то, что Мартин захотел стать отцом для Кайли. Слезы катились по ее щекам. Мэй хотела, чтобы Мартин снова вернул себе своего отца. Она пожелала, чтобы, независимо от результатов обследования, к Мартину вернулась бы любовь и сила его отца, чтобы он мог опереться на него.

Мартин никогда не любил посещать докторов. Когда он был ребенком, матери приходилось подкупать его, что бы отвести к педиатру. Когда он стал взрослым, общение с врачами ограничивалось прохождением командного медосмотра и контролем врачей за его выздоровлением после травм, полученных во время игр или тренировок.

Поэтому, сидя в высокотехнически оснащенной лаборатории этой докторши, он немного трусил. Ему было жаль, что Мэй не позволили побыть рядом. Приборы для обследования напоминали инструменты для пыток.

– Как вы себя чувствуете, Мартин? – поинтересовалась Тэдди.

– Я – великолепно, доктор, – солгал он.

– Что ж, это хорошо. Я наметила провести некоторые обследования сегодня, немного более сложные, чем мы делали вчера, и мне хотелось бы, чтобы вы попытались рас слабиться.

– Я уже расслабился, – опять солгал он, хотя мышцы его шеи и весь плечевой комплекс были напряжены и за тянуты узлом, как мокрые шнурки.

– Хорошо, дорогой. – Несмотря на материнскую манеру говорить, движения докторши были выверенными и деловыми.

Она настроила и проверила инструменты, сделала какие-то пометки.

– Я собираюсь сделать флуоресцентную ангиограмму, – пояснила она. – Это покажет нам любые изменения в вашей сетчатке, но для получения наилучшей картины я должна ввести вам красящее вещество. Вы не аллергик, не так ли?

– Да, я не аллергик, – подтвердил Мартин.

После одной серьезной потасовки сразу с несколькими «Нью-Джерси Дэвилс» пять лет назад для проверки спинного мозга позвоночника его подвергали миелограмме, и он уже тогда испытал на себе контакт с красящим веществом. От одного воспоминания об этом ему стало плохо, и Тэдди это заметила.

– Это не шуточное дело, – предупредила она. – У некоторых вызывает тошноту.

– Я помню.

– Но это даст мне самое правдивое понимание того, что происходит с вами…

– Делайте. – Мартин прервал ее. – Делайте все, что требуется, все, что считаете нужным. Я сделаю все, чтобы преодолеть это состояние. Завершайте обследование, ставьте диагноз, назначайте лекарства. Я приму все, все, что потребуется, только мне надо быть готовым к тренировкам уже в следующем месяце. Упражнения, хирургическое вмешательство, все что угодно.

– Мартин… – начала было Теодора.

– Я должен быстрее поправиться. – Он не дал ей договорить.

Мартин не любил ни уговаривать, ни просить, ни умолять, но он хотел, чтобы она ясно понимала ситуацию и свою задачу. Она была хоккейной болельщицей; она, вероятно, лечила и других игроков в разные времена.

– Для меня этот год может оказаться последним годом.

– Последним?

– Для хоккея. – Теперь, когда он начал говорить, он чувствовал, как поток слов льется из него все быстрее и быстрее. – Я уже старею. Мои связки дают о себе знать, но так всегда случается, когда играешь столько, сколько довелось играть мне. Я не говорил Мэй, но я планировал уйти из спорта уже в этом году.

– Вы имеете в виду после окончания следующего сезона? – спросила Тэдди, нахмурившись.

Мартин отрицательно покачал головой:

– Я имею в виду сезон прошедший.

– Но вы этого не сделали…

– Я не мог. Сначала я должен выиграть Кубок Стэнли, – объяснил он.

– Вы – великий игрок, Мартин. С Кубком или без…

Он еще решительнее мотнул головой. Возможно, он не сумел ей объяснить, возможно, она не смогла понять его, как ни старалась.

– Для меня это – все. Поймите, я шел к этому всю свою жизнь. Мой отец завоевывал Кубок трижды. Да-да, целых три раза. Эти последние два года, с тех пор как у меня есть Мэй, я подошел к этому очень близко. Совсем рядом, шаг до победы…

– Я смотрела вас по телевизору, – сказала она.

– Если бы я выиграл седьмую игру, я уже ушел бы из профессионалов, – сказал он, и его сердце заколотилось сильнее. – Таков был мой план, но этого не случилось. Еще один год, доктор. Это все, что мне нужно. Я знаю, что я сумею победить на сей раз. Я уверен, я смогу сделать все, что требуется, если мне удастся продержаться еще только один год.

Тэдди стояла прямо перед ним, опустив руки. Перед глазами у Мартина все настолько расплывалось, что он едва мог ее видеть.

– Все становится только хуже и хуже. – Слова сами рвались наружу. – Я пробуждаюсь утром и едва могу видеть.

– Я знаю, – сказала Теодора.

– Остановите это. Дайте мне еще один шанс, чтобы выиграть…

– Мартин, – ласково проговорила она. – Мы еще не знаем того, что обнаружим здесь сегодня вечером. Я обещаю сделать все от меня зависящее. Замечательно осознавать, каким старательным пациентом вы желаете и готовы стать для меня. Вы понятия не имеете, насколько это важно для врача.

– Я сделаю все, – пообещал он.

Когда она не ответила, Мартин замолчал. Он чувствовал, что его лицо покраснело, а голосовые связки болели так, словно он долго кричал. Он закрыл глаза и взял себя в руки. Так он всегда делал во время самых жестких игр. Докторша готова сделать все возможное. Он почувствовал ее руку на своем плече и поднял на нее застывшее, без улыбки лицо. Он смотрел на нее не мигая.

– Я готов, – сказал он.

Обследование началось.

Через кератоскоп концентрические кольца света проектировались на роговые оболочки его глаз. Потом Тэдди сделала роговичную топографию, объясняя, что она использовала новейшее оборудование, чтобы сделать карту любых тончайших расположенных изнутри структурных дефектов. Чтобы измерить толщину роговой оболочки и любую возможную опухоль, она использовала пачиметр.

Мартин заставлял себя сидеть спокойно, не двигаясь. Он сосредоточился на обследовании, как если бы готовил себя к броску по воротам. Он сказал себе, что это была важнейшая игра в его жизни, что, если он пройдет через все сегодня, он сделает это ради того, чтобы выйти в финал Кубка следующей весной и получить еще один шанс. Он чувствовал боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.

Тэдди объяснила, что гониоскопия – это процедура, в соответствии с которой вычислялся передний угол глазного аппарата, что офтальмоскопия позволила ей рассматривать оптический нерв, сетчатку, кровеносные сосуды, хороид и часть мерцательного органа нерва – точку приложения для связи линзы, так же как ячеек, которые прячут переднюю часть хрусталика.

– Глаз – это аппарат, – сказала она. – Но на самом деле мы видим мозгом.

Она объяснила, что прозрачная передняя часть глаза пропускает свет через роговую оболочку, зрачок, и он попадает на линзу. Сетчатка действует как пленка, ткань, закрывающая заднюю часть. Благодаря своеобразным конусам и палочкам ткань преобразовывает свет в электрические импульсы, которые несут данные через оптический нерв к мозгу. Из этих данных изображения формируются мозгом.

– С правым глазом у меня все отлично, – заговорил Мартин, крепко вцепившись в ручку стула. – Я понимаю, что левый глаз ослаб, но я могу видеть благодаря правому…

Тэдди велела ему глубоко дышать, поскольку она вводила красящее вещество, и Мартин чувствовал волны тошноты. Он представил себе Йоргенсена, смеющегося над ним, и ожесточился, чтобы пройти через это, пока Тэдди с помощью специальной камеры делала записи по изменению сетчатки. Вспышки заставляли его вздрагивать, точно так же как фотоаппараты репортеров, ожидающих его за выходом из раздевалки, когда он менее всего хотел наткнуться на них.

Вспышки света освежали память: Мартину четыре или пять, он идет по длиннющему коридору с отцом после какой-то игры, в которой команда его отца победила. Мартин вспомнил глубокое чувство гордости от сознания того, что его отец лучший хоккеист в Канаде. Мартин несет коньки отца и чувствует, что ничто не сможет никогда разделить их. Его мать тогда удивила, неожиданно сфотографировав их.

Мартин до сих пор хранит ту фотографию. Годы спустя, когда Серж выиграл свой первый Кубок Стэнли, Мартин натолкнулся на ту фотографию, захороненную в ящике комода. Отдалившийся от отца к тому времени, Мартин почувствовал страдание, вызванное гневом, смешанным с гордостью.

Сидя в лаборатории, он думал об игре номер 7, о том, как же все-таки он хотел, чтобы отец увидел его победу. Он думал о посещении Мэй Сержа, о письме, которое он получил, но не стал открывать. Мартин с силой выдохнул, избавляясь от мыслей.