Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

Она вернулась на подушки и стала читать, одновременно думая, кому бы она что вышила на поясе, если бы у неё было бесконечное время и никаких планов. Пришла к выводу, что жить без планов — дикая скукота, и она бы на это ни за что не согласилась, даже если бы ей предложили взамен бесконечное время.

Как раз в этот момент пришёл министр, в новом костюме, супертонком и лёгком, почти белом, и протянул ей такой же:

— Отдохнули? Одевайтесь и пойдём, нас госпожа Виари пригласила на чай. Весьма настойчиво.

Вера взяла костюм, развернула и надела — он был такой же, как у министра, из желтовато-кремовой лёгкой ткани, по сравнению с которой воротник нижнего кимоно выглядел ослепительно-белым. У этого платья низ подола вокруг талии не оборачивался, пояс тоже был далеко не таким вычурным, но всё равно двойным — широкий жёлтый и узкий белый поверх него. У министра было наоборот — белый широкий и сверху узкий жёлтый. Вера посмотрела на министра и спросила игривым тоном:

— У нас форма одной команды?

— Чтобы ни у кого не осталось сомнений, — с улыбкой кивнул он, развернул её к себе спиной и надолго замолчал, она обернулась:

— Что такое?

— Думаю, какую причёску вам сделать.

— И что вас заставило сомневаться?

— Сегодня последний день фестиваля, все должны выглядеть максимально скромно и просто.

— И в чём проблема?

Он продолжал молчать, она пощупала свой затылок — коса, она утром её заплела, а сейчас она немного растрепалась, потому что Вера на ней лежала.

— Я могу просто переплести косу, и всё.

Министр вздохнул и промолчал. Она начала нервничать:

— Что?

— В понимании цыньянцев, «скромно» — это без накладных волос. А ваша коса выглядит так, как будто она накладная, но вы пытаетесь выдать её за собственную. Вас могут обвинить в попытке... Я даже не знаю, как это назвать. Это неприлично, в общем.

Вера усмехнулась и сняла резинку с волос, начав распускать косу и рассказывая ироничным усталым тоном:

— Однажды давным-давно, когда деревья были большими, а взрослые казались умными... В школе, короче. Была у меня преподавательница одна, молодая, но некрасивая, и она учениц своих всячески гнобила за макияж, причёски, украшения и что угодно вообще, что делает их хоть чуть-чуть красивыми и похожими на взрослых женщин, способных составить ей конкуренцию. Я всегда одевалась архиприлично, но выглядела почему-то не архи — сорян, такая генетика. У меня грудь выросла в одиннадцать лет, а в двенадцать выросла задница, настолько резко, что я за один год сменила трое джинсов, потому что переставала в них влезать буквально за пару месяцев. Мне казалось, что я толстею, поэтому я стала больше тренироваться, но вес всё равно набирала, за счёт мышечной массы. Тогда я стала меньше есть, что всё равно не помогло мне похудеть, зато сделало очень злой. Штаны я в итоге купила стрейчевые, безразмерные, и лифчик тоже купила спортивный, мягкий, он растягивался и позволял не покупать новый каждый месяц. И вот, в один прекрасный день, сижу я на уроке, познаю свойства кислот — она вела химию... До сих пор ненавижу химию. Короче, я не помню, каким образом разговор вырулил с кислот на мою грудь, но она мне сказала, что носить такой огромный пуш-ап в школу неприлично, куда смотрит моя мама, если бы она узнала, она бы мне дала по жопе, так что я, видимо, из дома выхожу в нормальном лифчике, а потом в школьной раздевалке переодеваюсь в пуш-ап, потому что, видимо, планирую стать проституткой, когда вырасту, но у меня не хватает терпения подождать, пока грудь своя вырастет, и поэтому я ношу пуш-ап.

У министра глаза становились круглее с каждым словом, Вера понимающе усмехнулась:

— Да, я тоже на неё так смотрела. Я в первый раз в жизни услышала слово «проститутка» от взрослого, и я не совсем понимала, что оно значит, мне было двенадцать лет, я думала, что это то же самое, что и «стриптизёрша», это хоть как-то объясняло связь этого слова с пуш-апом.

— Что такое «пуш-ап»?

— Это типа корсет, маленький вот такой, он сдавливает грудь снизу, за счёт этого она поднимается вверх, создавая эффект, что она больше. А снизу лёгкий искусственный наполнитель, который делает вид, что никто ничего не поднимал и всё до сих пор там. Вот так, — она приподняла грудь предплечьем, а второй рукой обрисовала линию наполнителя: — Вот такая она в итоге получается. Это выглядит красиво, когда грудь маленькая, многие всю жизнь так ходят и не видят в этом проблемы. Но если я такое надену, я буду выглядеть как мутант, во-первых, во-вторых — у меня плечи отвалятся от нарушенного кровоснабжения.

— И что вы сделали?

Вера усмехнулась, помолчала и сказала:

— Угадайте.

— Пожаловались родителям.

— Ну почти. Сейчас я бы так и сделала, но тогда я была злая, голодная и доведённая просто до бешенства уже этими процессами грёбаными, происходящими с моим телом и характером, реакцией окружающих и ощущением безысходности от собственного бессилия контролировать это всё. Я с одноклассниками дралась каждый день, а тут ещё и учительница, здравствуйте.

— Вы устроили скандал, — осторожно предположил министр, Вера медленно кивнула и сказала:

— Я сначала замерла в шоке, потому что услышать такое от учителя было выше моего понимания. Если бы это мужик сказал, я бы ему сразу стала грозиться судом, потому что какого хрена его интересует бельё его несовершеннолетней ученицы. Но от женщины... У меня был ступор. А ещё и дебилы вокруг начали ржать и отпускать шуточки. На перемене боялись, потому что я их била, а на уроке, да при поддержке учителя — милое дело, грех не оторваться.

Министр молчал и выглядел так, как будто сам в ступоре от таких новостей. Вера закончила расплетать косу, пригладила волосы и стала заплетать обратно.

— Учительница, видимо, решила, что если я молчу, то меня можно продолжать пинать, а поддержка дебилов вообще всегда придаёт главДебилу смелости, и она сказала: «Завтра же чтобы с мамой пошла на рынок и купила нормальный лифчик, а этот маме отдай и не позорься». Я его сняла и швырнула ей в лицо. И сказала: «Мозги себе купи, дура конченая».

— Вы его сняли?!

— Да, он расстёгивается в трёх местах, а потом его можно вытащить из-под футболки, не снимая футболку. Я так и сделала. Это не опасно, он выглядит как тряпочка, тонкая совсем, его в кулаке спрятать можно. Я его кинула в неё и пошла бить дебилов, которые громче всех шутили. Одному нос разбила, остальные осознали реальность и стали прятаться и бегать по классу, двигать парты, начался бардак, учительница стала орать: «Вон из класса, маму к директору», я сказала: «С удовольствием, и вы приходите, жду вас там». Пошла к директору. А директор уже знал, кто моя мама, у них была уже... встреча одна, ему хватило. Поэтому когда я пришла к директору и сказала, что учительница химии хочет увидеть мою маму, а я пришла в кровище, так что директор решил, что я опять кого-то избила. Он сказал: «Не надо маму, я лучше папе позвоню». Папа ответил, сказал дать мне трубку. Я ему рассказала всё, разревелась. Пришла учительница, сказала мне идти в класс, я сказала: «Нет, я дождусь папу, а потом выслушаю ваши извинения». Она сказала: «Не дождёшься, и вообще я вызывала маму». Директор ей семафорил глазами, что моя мама больная на голову, но училка тупая и не поняла. Пришёл папа. А папа у меня в душе артист, он пришёл с топором.

Министр выглядел так, как будто очень не хотел бы оказаться в подобной ситуации ни в каком качестве, ни с единой стороны. Вера выдержала эффектную паузу, завязывая косу, улыбнулась и продолжила:

— Папа открыл дверь учительской с ноги и стал орать: «Где учитель химии? Где этот козёл, дайте мне его сюда!»

— Он не знал, что это женщина? — тихо спросил министр, Вера медленно качнула головой:

— Он всё знал. Он артист. Он даже знал, что в учительской нас нет, мы у директора, но перед тем, как пойти к директору, он открыл с ноги ещё несколько дверей рядом, драматично так вопрошая... А у него такой голос, он же певец. Он когда поёт, резко ноту обрывает, какое-то время ещё предметы вибрируют, посуда, подвески люстры, стёкла в окнах, диафрагма у гостей. Его слышала вся школа, люди стали из классов выглядывать. Вышел директор, пригласил его в кабинет, папа стал в кабинете стулья пинать и требовать сюда этого конченого учителя, который у детей про нижнее бельё спрашивает. А директор ничего сказать не может — за сердце схватился, учительница вообще как столб окоченела, папа ко мне: «Где этот козёл?» А я спокойно на неё указываю. Папа к ней и резко становится приличный. Говорит: «Вы — учитель химии?». Она кивает. Он говорит: «Вам не нравится бельё моей дочери?» Она стоит моргает. Он говорит: «Так это решается очень просто — не носите такое бельё, и всё. Носите такое, которое вам нравится. А ещё, для справочки, критиковать внешность учеников — не педагогично и чисто по-человечески некрасиво», топор ей протягивает и говорит — «Нате, зарубите себе на носу». Она стоит моргает. Он говорит: «Помочь?» и топором по обложке журнала успеваемости — хрясь. Удар филигранный, след остался до конца года, но был недостаточной причиной, чтобы журнал заменить. Каждый учитель потом по разу спросил, что это, и каждому объяснили, что это след от топора папы Веры Зориной, он такой же агрессивный псих, как и она, а топор его теперь на пожарном стенде висит — он его сам туда повесил, и сказал, что сам снимет, когда я школу закончу. А если кто-то другой снимет, у школы будут проблемы с пожарной инспекцией. Там папин одноклассник работает.