Лес рубят - щепки летят - Александр Шеллер-Михайлов

— Я сознаю, что здесь все дурно, — ответила она. — Хотя трудно сделать, чтобы здесь что-нибудь было хорошо при тех средствах, которые отпускаются на приют.

— Однако вы изволили молчать о том, что все идет здесь дурно, — колко заметил юный ревизор, решившийся не спускать никому и сразу выдвинуть себя в глазах высших лиц.

— Напротив того, я все уже объясняла несколько раз княгине Гиреевой.

— Ну, видите, видите, объясняли, — заступническим тоном проговорил генерал.

— И ваши жалобы на начальницу остались без последствий? — спросил юный ревизор.

— Я жаловалась не на начальницу, — сухо ответила Катерина Александровна. — Начальница ничем не виновата, а я просто в разговорах с княгиней говорила, что приют не может содержаться на свои скудные средства.

Юного чиновника поразил холодный тон молодей девушки.

— Вы знакомы с княгиней?

— Да, я бываю у нее, — уклончиво ответила Катерина Александровна.

— Очень жаль, что вы действовали помимо управления, помимо нас, — внушительно заметил юный ревизор, считавший долгом вежливо распечь всех и за все. — Вы должны были знать, что у вас есть ближайшее начальство. Тут нужно не подпольные интриги заводить, а прямо исполнять свои обязанности… Вы должны были объяснить все нам…

— С вами я не говорила, так как вы только вчера, кажется, вступили в управление, но я уже несколько раз говорила обо всем этом с моим дядею, — ответила Катерина Александровна, увидав необходимость осадить расходившегося юношу. — И это все-таки не повело ни к чему.

— С каким дядею? — нахмурился юный чиновник.

— С Данилом Захаровичем.

Ермолинский широко открыл глаза и не вдруг нашелся, что ответить. У него внезапно пропала охота распекать Прилежаеву.

— Вы, вы племянница нашего милого Данилы Захаровича, — скороговоркой заговорил генерал по-французски. — Очень рад, очень рад!.. Как это он не познакомил… Ах, греховодник!

Старик оживился и крепко сжал руку Катерины Александровны.

— Надеюсь, надеюсь, что мы будем знакомы… Ах, греховодник, греховодник!.. Прятал от меня, прятал!

Генерал совершенно расцвел и позабыл про ревизию, про приют, про оказавшиеся оплошности. Зубова, Постникова и Зорина с различными чувствами, но с одинаковым изумлением смотрели на Катерину Александровну. Юный чиновник и Грохов снова занялись продолжением ревизии, но Свищов уже не мог оторваться от Прилежаевой. Он рассыпался в французских фразах и любезностях.

— Я, генерал, очень плохо понимаю французский язык, — заметила Катерина Александровна.

— О, ваша русская речь лучше всех языков в мире! — воскликнул старый волокита. — И как это наш старый греховодник забыл вас показать нам!

Свищов, по-видимому, был очень важным лицом и смотрел на Данилу Захаровича покровительственно.

— Я почти не бываю у дяди, — заметила Катерина Александровна.

— Ну да, ну да, вероятно, тетушка боится, что вы ее затмите… Между нами, она ведь совсем не хороша. Вульгарное что-то, знаете, во всем… во всем… знаете…

Генерал повертел в воздухе рукою, желая яснее высказать, в чем заключается вульгарность Павлы Абрамовны.

— Но зачем же вы здесь? Разве здесь ваше место? — начал он.

— Что ж делать, если лучшего места не могу занять! — ответила Катерина Александровна.

— Ну-у! — усмехнулся генерал. — Не говорите, не говорите этого!

— Ваше превосходительство, мы кончили, — почтительно объявил Ермолинский.

— Хорошо, хорошо!.. Так уж будто и нельзя найти лучшего места? — нежно промолвил Свищов Катерине Александровне, щуря масляные глаза и в волнении играя лорнетом.

— Нельзя, — пожала плечами Катерина Александровна.

— А может быть, и можно.

— Вы едете, ваше превосходительство? — нетерпеливо спросил юный ревизор.

— А, да, да! — очнулся генерал от сладких ощущений. — Нечего делать, надо ехать… Надеюсь, что будем знакомы? — обратился он к Катерине Александровне. — А я распеку старого греховодника, распеку, когда приедет… Цветок, цветок, а он скрывает, прячет! И от кого же? От меня?

Генерал сжал руку Катерины Александровны, подержал ее в своих дрожащих руках и с сияющим лицом вышел из приюта. Он был доволен ревизией.

— Я этого никак не ожидал, — говорил ему юный чиновник, сидя в его карете.

— И я, и я! Мы сошлись с вами. Это удивительно, просто удивительно! — говорил генерал.

— Не удивительно, а возмутительно, ваше превосходительство!

— Ну да, возмутительно, если хотите! Знал, под рукой имел и ни слова, ни намека… Да я просто сердит, сердит на него…

— На кого это, ваше превосходительство?

— Да на кого же, как не на Боголюбова…

— Вы разве думаете, что он все знал?

— Да как же, батюшка, не знал?.. Кому же и знать, как не ему… Она его родная, слышите, родная племянница, а вы сомневаетесь в том, что он ее знал?

Юный чиновник с удивлением вытаращил глаза.

— Мы, кажется, о различных предметах говорим, — почтительно возразил он. — Я насчет упущений. Я очень недоволен сегодняшним днем…

— Ну, нет-с, этого я не могу сказать. Я доволен этим случаем, — заспорил генерал. — Очень доволен!

— Конечно, им можно будет воспользоваться.

— А! вот это верно! Это удачно сказано! Именно воспользоваться! — обрадовался генерал. — Не правда ли, это восхитительное явление, это что-то… что-то… неземное… А?

Юный чиновник захлопал в недоумении глазами и мысленно послал к черту своего спутника.

— А ведь признайтесь, у вас сердчишко тоже не на месте! — снисходительно пошутил генерал. — Только, батенька, нет!.. Гуляйте подальше!.. Я первый открыл…

— То есть, как же, ваше превосходительство? — опечалился Ермолинский.

— Да, да, да!.. Я первый — мне и лавры победы…

— Но я хотел от себя составить доклад обо всех упущениях, — несмело произнес начинающий делец.

— Об упущениях? Да, да, составьте! Об упущениях? Да составьте! — поощрил генерал. — Вы удивительно способны к этого рода деятельности. Я первый, я первый засвидетельствую. Соображение это у вас… помните… знак, на простыне знак? А, это гениальная черта!.. Все смотрим, никто ничего не замечает, а вы: знак!.. Удивительно!.. Я вам очень, очень благодарен.

Этот интересный разговор продолжался довольно долго и, выходя из кареты, юный чиновник был уверен, что он склонил генерала не присваивать себе его заслуг, а генерал был убежден, что он своим обещанием протежировать возникающему дельцу подкупил его в свою пользу и заставил отречься от видов на юную обольстительницу.

В приюте началось смятение. Все чуяли что-то недоброе. Анна Васильевна затворилась в своих комнатах; дети не то боялись, не то радовались, ожидая, что сменят начальницу; две старые девственницы, сидя у окна, перешептывались между собой. Неспокойна была и Катерина Александровна: она понимала, что открытые плутни могут кончиться изгнанием из приюта Зориной, но не радовалась этой перемене, зная очень хорошо, что лучше в приюте не будет, что улучшение участи детей зависит не столько от личности той или другой начальницы, сколько от самого устройства приюта. Действительно, какова бы ни была начальница, в приюте все-таки будут учить только шитью, будут кормить только дрянью из девяти копеек, будут сечь детей, так как именно этого требуют попечители приюта, смотрящие с презрением на «этих испорченных девчонок». Сидя в раздумье за своею работой, Катерина Александровна внезапно была поражена восклицанием Зубовой:

— Смотрите, смотрите, Марья Николаевна, в коляске едет!

— Ах, срамница! И шагом, шагом едет, чтобы мы видели, — всплеснула руками Марья Николаевна. — Отлично, отлично! Нечего сказать, по хорошей дорожке пошла' Молодчика подхватила…

Катерина Александровна взглянула в окно и замерла: перед домом ехала коляска, в ней сидел какой-то небрежно развалившийся юноша рядом с роскошно одетой девушкой; в этой девушке нетрудно было узнать Скворцову. Она что-то рассказывала своему спутнику, со смехом указывая на приют. Он лениво улыбался.

— Что же вы не кланяетесь? Это ваша протеже, — обратилась Зубова к Катерине Александровне. — Вот теперь всех нас погонят отсюда, так попросите у нее пристанища: хорошие знакомые!

Катерина Александровна не ответила ни слова; у нее болезненно сжималось сердце. Она поняла участь Скворцовой.

— Распутница, стыда нет! Туда же шляпку с перьями надела… Наглость-то какая!.. Другая бы на ее месте за версту объезжала наш дом, чтобы не знали люди, до чего она себя довела, — ораторствовала Зубова. — А вы-то, вы-то за нее заступались. Теперь самим краснеть нужно…

— Она при мне недолго была здесь и если кто довел ее до этого, так уж, верно, не я, а те, которые воспитали ее с детства, — тихо ответила Катерина Александровна, едва сдерживая свое волнение.