Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

Она умолкла, и Казанова, внимательно и с большим интересом слушавший ее, нетерпеливо произнес:

— Да, ну и что тогда? Они же ничего не смогут сделать тебе во Франции.

— Я не так в этом уверена. Я бы предпочла поехать в Англию. Не забудь, что формально я все еще француженка. Но прежде всего наибольшая опасность подстерегает нас в пути.

Казанове нечего было на это возразить — он прекрасно знал, что это за «опасность».

— Ты совершил один весьма разумный поступок… — начала Анриетта.

— Я счастлив, что совершил хотя бы один! — воскликнул Казанова.

— Перестань паясничать — на это нет времени, — сказала она и, когда он попытался поцеловать ее руку, уже более настоятельно добавила:. — И на флирт тоже. Если ты так же искренне, как и я, считаешь, что мы должны быть вместе…

— Если?! — воскликнул Казанова, уязвленный тем, что она в нем сомневается.

— Ну, в таком случае нам нельзя терять время — мы уже достаточно потеряли его на болтовню…

— Но нам всегда надо столько друг другу сказать…

— Не сейчас, — прервала она его. — Если мы не хотим, чтобы кому-то из нас — а то и обоим — уже навеки пришлось бы замолчать, нам надо расстаться…

— Нет, нет, — запротестовал он. — До сих пор так уж складывалась судьба, что наша любовь протекала урывками, в случайных встречах и скорых расставаниях. Даже Флоренция пролетела молниеносно, как вспышка…

— Театральная вспышка? — с улыбкой переспросила Анриетта, и Казанова покраснел бы, если б мог, услышав этот намек на Мариетту. — Я скажу тебе, почему мы должны расстаться. Хозяин здешней гостиницы, безусловно, агент, иначе Шаумбург не назначил бы мне здесь встречу. В его обязанности входит сообщить, когда я отсюда уеду и в каком направлении, так что я должна уехать в определенное время и в определенном направлении — одна. Это даст мне форы в один, а то и в два дня.

— А как же я? — спросил крайне расстроенный Казанова. — Куда мне ехать? И где мы встретимся?

— Ты знаешь в Женеве «Гостиницу Белого льва»?

— Нет, но смогу ее найти, — слегка надувшись, отвечал он. — Но, Анриетта, неужели ты не разрешишь мне провести с тобой ночь?

— Нет, если только ты не ставишь возможность переспать с женщиной выше возможности того, чтобы мы оба стали…

— Ах, но речь идет ведь не о какой-то женщине, а о тебе! — сказал Казанова и на сей раз изловчился ее поцеловать.

— Не надо нежностей! — Анриетта оттолкнула его. — Это слишком опасно. Немедленно выбирайся отсюда, причем как можно тише, и следуй в Женеву через Милан и Симплонский перевал. Если ты прибудешь туда первым — жди меня…

— Мне что же, и в свою гостиницу не заезжать за вещами?

— Лучше бросить их там. А лошадь отвяжи и приоткрой ворота во двор, тогда жена хозяина сможет сказать мужу, что это заблудшая лошадь.

— Но мне необходимо вернуться в гостиницу. Там все мои деньги.

— Возьми половину этих. — Анриетта указала на мешочки, оставленные Шаумбургом. Казанова усмехнулся.

— Не возражаю их взять, но я считал, что тобой движут побуждения высочайшего порядка…

— Это более чем скромное вознаграждение за владения моей матушки, — спокойно произнесла Анриетта.

— А-а. Вот этого мне не следовало говорить, но коль скоро это лишь «скромное вознаграждение», тем более надо взять деньги, которые я без зазрения совести отобрал у венецианцев.

— Это опасно… — начала было Анриетта.

— Будет куда опаснее, если у нас не хватит денег, — возразил Казанова, — и я долго не задержусь. Собственно, я двинусь в путь почти одновременно с тобой…

— Как же ты намерен действовать?

— Возьму этого заморыша, скажу, что потерялся, а заморыш потерял подкову, — словом, оба мы упали. А на заре выеду в Милан.

Анриетта поднялась.

— Что ж, — сказала она, — если ты принял такое решение, немедля пускайся в путь. Мы не скажем друг другу «прощай», — скажем: «Arivederci».

Он схватил ее в объятия, прижал к себе и принялся целовать в губы, в щеки, чувствуя, что они мокрые от слез.

— Теперь тебе уже пора, — прошептала она, мягко пытаясь высвободиться из его рук.

— Позволь мне еще немного побыть с тобой, — взмолился он.

— Нет!

— Хотя бы час.

— Нет!

— Ну, один только раз, всего один раз… мы же так давно… Если она и повторила: «Нет», — Казанова этого уже не слышал.

«Авантюры — для авантюриста», — несколько мрачно процитировал сам себя Казанова, глядя в трясущееся боковое окошко своей почтовой кареты на долину Ломбардии, казавшуюся огромной цистерной, наполненной мокрым белым туманом. Даже с почтальонами, которые знали эту дорогу лучше катехизиса, путешествие в Милан в таком густом тумане требовало времени.

Задержки не слишком тревожили Казанову — его лишь раздражало то, что теряется время на самом легком отрезке в ту пору долгого, трудного и даже опасного пути в Женеву. Хотя Анриетта и сдалась на его поцелуи в маленькой комнатке старой гостиницы у подножия Стельвио, она не потеряла над собой власти и продолжала думать о плане их бегства и встречи в Женеве. Она положила десять дней на то, чтобы им обоим добраться туда, — следовательно, встреча была назначена на двадцать шестое число того же месяца.

— Неважно, если на этот раз ты приедешь раньше, — с улыбкой сказала Казанове Анриетта, намекая на глупую историю, в которой он запутался при их предшествующей встрече во Флоренции, — но главное — не опаздывай.

Она настоятельно повторила это предупреждение, ибо Казанова, казалось, думал — стоит им добраться до Женевы, и уже нечего будет опасаться; Анриетта же твердо верила, что тайная полиция, которую она предавала, обладает могучими, очень могучими возможностями. На это Казанова тотчас сказал:

— Если так важно, чтобы мы оба как можно быстрее очутились там, почему же мы, скажи на милость, не едем вместе?

Но Анриетта продолжала настаивать: главное — выиграть время. Казанова, считала она, — новичок в этих страшных делах. Правда, Красный инквизитор пригрозил отомстить Казанове, если он откроет то, что ему известно, и, пожалуй, может выполнить угрозу, если Казанова расскажет об этом в своей книге. Но сколь же мало связан Казанова с мерзостными государственными тайнами по сравнению с ней! И бояться им следует не Венеции, а Австрии. Если они отправятся в путь вдвоем, об этом тут же пойдет донесение, и их настигнет месть в виде руки убийцы или похитителей — перед государственными наймитами всегда ведь открыты все пути.

За неимением лучшего занятия Казанова размышлял обо всем этом, покачиваясь и трясясь в карете, мчавшей его по главному тракту в Милан. Он все еще не был полностью убежден доводами Анриетты и думал, не утаивает ли она что-то от него, приоткрывая лишь частицу правды, а не всю целиком, как это было во Флоренции и в Венеции? И догадки его не были совсем уж беспочвенны. Как часто бывает, ее разумно и предусмотрительно составленные планы, казалось, были основаны на строго объективной оценке фактов, тогда как на самом деле были плодом двух владевших ею чувств. Во-первых, чуть ли не материнского желания обезопасить Казанову от возможного мщения в наиболее опасной части путешествия — в начальные дни. Было тут и более тонкое соображение. Анриетта все еще не вполне готова была принять Казанову на единственных возможных для него условиях — условиях, противоречивших его заверениям, но явствовавших из его поступков, а именно: «Вы в самом деле нравитесь мне больше любой другой женщины, и я всегда буду возвращаться к вам, но быть вам верным никогда не буду». В швейцарской гостинице Казанова сумел убедить ум и чувства Анриетты, но не сумел полностью подчинить себе эту легкоранимую натуру, оскорбленную его постыдной интрижкой с Мариеттой. Бессознательно — хотя и не вполне, ибо она все-таки понимала, что делает, — Анриетта устроила ему проверку, одновременно пытаясь уберечь от опасностей, подстерегавших ее. Если он вовремя приедет на встречу, а не задержится во фривольных похождениях, целуя девушек и выигрывая дукаты в «фаро», она снова станет безоговорочно доверять ему. Если же нет…

Увидь она его на этом первом перегоне, ей не на что было бы пожаловаться. Невзирая на туман, Казанова продолжал продвигаться вперед и даже спал в карете, а когда при подъезде к Милану северный ветер рассеял туман, Казанова стал подгонять почтальонов и прибыл в город всего с трехчасовым опозданием против намеченного срока. Сразу двинуться дальше оказалось невозможно: ему надо было заранее послать верхового, чтобы условиться насчет проводников и, по-видимому, саней для переезда через перевал, а потому Казанова решил — раз уж так получилось, почему бы как следует не поесть и не выспаться, прежде чем пускаться в опасный и лишенный удобств путь через горы.