Андреевское братство - Василий Звягинцев

– Ну, каковы будут ставки? – продолжала раззадоривать Шульгина Алла.

– Я как-то даже и не знаю… Ну, что угодно. Если проиграю – могу оплатить вам месяц отдыха в Париже, в отеле «Риц», могу публично перед строем объявить себя козлом… Одним словом, сами придумайте.

Ежели вдруг выиграю, повяжете мне на рукав свой шарфик или подвязку, как в доброй старой Англии было принято, – развел Александр Иванович руками.

Алла посмотрела на меня очень пронзительно.

– Принимается. Париж для двоих на месяц против моего шарфа и поцелуя…

Простите, а я в данном случае вообще при чем? В чем мой проигрыш и риск? Хотя, конечно, риск есть, и серьезный. Париж Парижем, а вот лицо терять придется именно мне…

Не понравилась мне эта затея. Другое дело, если бы Шульгин по-мужски мне предложил серьезный, принципиальный бой до решительного результата.

И другое тоже не понравилось. Только что мне казалось, что деремся мы в полную силу, а судя по его простодушной улыбочке, это могло быть далеко не так.

Но не олимпийский же он чемпион, в конце концов, а даже если и так, то какой-нибудь Олимпиады столетней давности. Если собраться, продержусь…

Но, самое главное, ни я, ни женщины как-то совершенно не заметили, что хитро и непринужденно изначальная посылка спора была заменена на прямо противоположную.

Сколь опрометчивы были мои надежды на победу, я понял быстрее, чем ожидал.

Мы вышли на дорожку, отсалютовали, Алла скомандовала: «Бой!» Я поднял клинок в третью позицию, готовясь к атаке… И не понял, что произошло. Только что Шульгин стоял, чуть притопывая ногой по дорожке, в шести метрах от меня, и тут же я увидел, что острие его клинка упирается мне в грудь.

«Один-ноль!» – растерянно сообщила Алла.

Второй и третий удары я получил с той же немыслимой быстротой. Один со звоном хлестнул по маске, другой – по правому боку.

Мне не было дано ни малейшего шанса. Я просто не видел его движений.

Шульгин сдернул с лица маску. Торжества на его лице отнюдь не просматривалось. Победных кликов в свой адрес он тоже не ждал.

Скорее его взгляд выражал утомленную мудрость.

А я тоже все понял. С таким противником ни мне, ни кому-либо другому не справиться. Скорость его реакции и движений превосходила все мне ранее известное минимум на порядок.

Александр Иванович аккуратно положил саблю на скамейку. Сел с нею рядом. Пристально посмотрел не на кого-нибудь, а на Аллу.

– Видите ли, девушка, вы попали в очень неприятный в сравнении с вашим мир. Самое страшное – в нем нельзя верить вроде бы очевидному. Вы думали, что Игорь умеет прилично фехтовать – и вот… Это обидно, но еще не катастрофа. Следующий раз вы очаруетесь добрейшим, на ваш взгляд, человеком – и рискуете получить перо в бок. Почитаемые добрым барином за соль земли и кладезь духовности крестьяне с наслаждением жгли его уникальную библиотеку и коллекцию картин, серебряными вилками выкалывали глаза породистым лошадям…

Я не понял, почему он обращается не ко мне, а к Алле и зачем говорит не имеющие отношения к чисто спортивному поединку вещи. А он тут же уловил и мою мысль, снова вздохнул.

– Тебя это тоже касается. Хоть что-то во мне обещало печальный для тебя исход?

Я мотнул головой.

– Следующий случай может оказаться еще хуже. Ты, кажется, имел что-то против тренировок? Или надеялся на технику? При чем тут техника?

– Вопрос, Александр Иванович, вы ставите некорректно. Если вам дадена такая реакция, то конечно…

– Об этом мы и будем говорить все время, что нам еще отпущено для тренировок…

Глава 10

На фоне всех наших занятий совершенно, конечно, особый, даже несколько болезненный интерес вызывало у меня изучение истории, сравнительной истории этого и нашего мира. Поскольку чтение книг, просмотр микрофильмов и уцелевших кинохроник для людей моего образа занятий является по большинству случаев отдыхом и развлечением (а для 90 процентов нормальных людей это, как известно, тяжкий труд), к научным занятиям я приступал уже по вечерам.

Зато уж вечера эти и ночи почти до рассвета были полностью моими.

После ужина я отправлял Аллу отдыхать и развлекаться, а сам возвращался в замок, где мне была отведена рабочая комната.

Не слишком большая, но уютная, с высокими потолками, стрельчатыми окнами, задернутыми тяжелыми темными шторами. Длинный стол под синей суконной скатертью, куда я сваливал извлекаемые из застекленных шкафов книги и журнальные подшивки, и еще один, приставленный к нему под прямым углом столик, где размещался монитор компьютера. Несколько глубоких кожаных кресел, непременный камин в углу, лампа под глухим абажуром, бар с кофейником и холодными закусками, необходимыми для укрепления сил, поскольку я просиживал там до серого рассвета.

Нельзя не оценить предусмотрительности Шульгина, которая вызывала у меня глухое раздражение. И книги в шкафах, и открытые для доступа компьютерные файлы ограничивались периодом между 1906 и 1924 годами, то есть временем от начала развилки до текущего момента. Предыдущую историю я знал и так, а последующего мне пока не показывали. «Для чистоты эксперимента», хотя мне немыслимо хотелось, пусть бегло, просмотреть, что ждет Россию и мир в грядущие десятилетия. Хотя бы до конца века.

Тонкие психологи, ничего не скажешь.

Я не спеша разжигал дрова в камине, включал электрический кофейник, настольную лампу, доставал из холодильника бутылку минеральной воды, раскладывал перед собой коробку сигар, зажигалку, пепельницу, гасил верхнюю люстру и – погружался в мир чужой жизни.

На мой взгляд, гораздо более интересной и увлекательной, чем наша. Да потому и увлекательной, что история и жизнь – чужая. Своя понятна, естественна, единственно возможна, а тут вдруг…

Как если бы узнать, что из двух одинаковых бутылок в одной, которую открыл ты, оказался обыкновенный «Токай», а в другой, доставшейся товарищу, – джинн, исполняющий желания.

Ну, пусть японская война, о которой мы разговаривали с Новиковым, здесь протекала на удивление зеркально тому, что знал о ней я. Так ведь и дальше развитие событий пошло абсолютно неожиданным образом.

Уже в ходе неудачной войны в России начались беспорядки, организованные левыми социал-демократами на японские деньги. С помощью нескольких миллионов золотых иен они сумели не только устроить бунты в Москве и Петербурге, но и парализовать движение по Транссибирской магистрали, единственному пути, связывающему фронт с центром метрополии.

Неудачный мир лишил Россию международного авторитета, флота, огромных финансовых средств, внутреннего спокойствия и десятилетиями завоевываемых позиций на Дальнем Востоке и вообще в Азии.

В результате в мировую войну она вступила на год раньше, чем у нас, плохо подготовленной, раздираемой внутренними противоречиями и конфликтами, а главное – в союзе с Англией и Францией против Германии, а не наоборот.

В нашем варианте истории Россия при поддержке Германии и Японии вела активные операции в Южных морях, без особого труда захватывая колонии Великобритании и выступивших на ее стороне САСШ. Я привык гордиться славным для русского флота сражением с американцами у Филиппин в 1917 году, после которого для нас на Тихоокеанском театре больше не возникало проблем.

И если бы не октябрьская 1918 года революция в Берлине, Тройственный Союз вполне бы мог установить свою полную гегемонию в Европе, Азии и Северной Африке.

Здесь, у них, русская армия, плохо поддерживаемая союзниками, которые боялись ее победы больше собственного поражения, вела кровопролитные и малоуспешные сражения на западном театре и в результате, после вновь организованных, теперь уже на германские деньги, беспорядков вышла из войны и получила вместо заслуженной победы позорный Брестский мир, коммунистический переворот и трехлетнюю гражданскую войну.

У нас все вышло иначе. Пролетарская революция началась в истощенной войной Германии, потом к ней присоединилась полуразгромленная Франция, и только через полгода под влиянием дурного примера союзников и противников, а также и бездарной политики Николая II нечто подобное случилось и в России. В гораздо более смягченном варианте. Да и то лишь потому, что император Николай был убит в своей ставке заговорщиками. В противном случае он, безусловно, сумел бы подавить возникшие в Петрограде и Москве беспорядки. Его же слабохарактерный братец Михаил, растерянный и напуганный, через месяц отрекся от престола и уехал в Грецию, где правила его двоюродная сестра Ольга.

На выборах в Учредительное собрание победил блок кадетов, правых социалистов-революционеров и социал-демократов-плехановцев.

Радикальные коммунисты получили в V Государственной Думе чуть больше четверти мест. И хотя устроили они в 1920 году очередной революционный переворот, захватили власть и около двух лет ее удерживали, насаждая штыками и пулями «военный коммунизм», авантюра эта по естественным причинам провалилась. С тех пор мы (то есть Российская демократическая республика) продолжали достаточно спокойное и умеренно прогрессивное развитие. Не обошлось, конечно, без внутренних и внешних конфликтов, десятка кровопролитных войн, но ничего подобного ужасной мировой войне у нас больше не случалось.