Прозрение. Том 2 - Кристиан Бэд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я мотнул головой.
— Ну и вот… — хмыкнул Мерис. — Ну, а когда ты объявился после Белой Долины — тут уже стреляли только в тебя, заслужил. Удовлетворён?
— Значит, Гендеп сам проводит на людях опыты, которые запрещает… — Это была ещё одна неприятная правда.
Мерис пожал плечами, мол, а ты как хотел?
Я невольно посмотрел на браслет: не шляется ли рядом кто-нибудь лишний?
Ну и дела…
— Контроль и власть развращают, чего тут странного? — Мерис коснулся виска.
Похоже, рядом были его разведчики, и он тоже исследовал сейчас вопрос конфиденциальности нашего разговора.
Я уставился на генерала Мериса так, словно увидел его впервые.
Да, я давно подозревал, что он балуется мозговыми имплантами, иначе бы ему не выжить рядом с такими, как я или Дьюп. Тут или мутировавшие мозги, или улучшенные. Но…
Подозревать — это не так интересно. А вот знать наверняка…
Вот так же начиналась когда-то цивилизация хаттов — мозговые импланты, чипы, процессоры, искусственные нейроны…
А я-то Хэд знает где ищу этих хаттов, а они — курят тут, понимаешь, природу засоряют.
— Что же у нас за мир?.. — прорычал я шёпотом.
Хотелось заматериться на весь сад, но община спала, и вряд ли вообще стоило тут орать.
Наверное, всё было ещё хуже. Так плохо, как мне и не понять. Ведь эйниты сделали то, чего они никогда не делали. Вмешались в причинность.
Тоо погиб. И Айяна даже не посмотрела на меня косо, хоть от этого и было больно вдвойне.
— Мир как мир, — скривил губы Колин. — Не хуже любого другого, а где-то и лучше.
— Где — лучше⁈ — сорвалось с губ. — Сколько лет я на Юге, и всё время мы боремся сами с собой, со своей Империей, со своим законом! — Я сбавил тон, понимая, что сейчас закричу. — Или я один такой тупой и ни во что не врубаюсь?
— С чего бы — тупой? — Лендслер подобрал палочку и дорисовал моей «рожице» ручки и ножки. — Тот, кто говорит, что понял всё — не стоит затраченного на него времени. Когда-то я думал, что знаю, как устроен мир, но это естественно от семнадцати лет и примерно до тридцати. После такое проходит. И чем больше узнаёшь мир — тем бескрайнее бездна вокруг тебя и внутри. Но тебе я, наверное, могу ответить на некоторые вопросы. Только — зачем это тебе?
Глаза его по-звериному сверкнули в темноте.
— Не знаю. Знал бы — сказал. Но я вижу, что иду каким-то другим путём. Меня тянет не к играм в войну и власть. Я хочу, чтобы вы были моей семьёй. Чтобы мы могли жить нормально, как люди.
Колин улыбнулся и пририсовал к моему ещё одного человечка.
Протянул:
— Лю-юди… Тебе повезло в юности — у тебя была только одна ссора с отцом, — сказал он тихо. — А может быть, кто-то другой ещё раньше научил тебя прощать. Меня же воспитали хайборы. Они преданнее людей, и я не способен прощать людские слабости.
— Хайборы не заводят семью?
— Напротив, они живут большими семьями, не изгоняя даже агрессивных молодых самцов. Подростки уходят сами, в поисках своего мира и своей самки. Взрослые самцы очень привязаны к детёнышам, и самка у них чаще всего только одна…
Колин помолчал.
Я боялся дышать. Он так долго не говорил со мной, что я забыл, как каждое его слово холодом отдаётся за грудиной.
Всё, о чём он со мной говорил, тревожило, но и завораживало меня. Это было больно — идти за его словами. Всегда.
— Мне не сравнялось даже пятнадцати, когда я нашёл самца-подростка, попавшего в капкан, — продолжал Колин. — На Тайэ иногда садятся браконьеры. У хайборов тонкий нюх, и семьи крепко связаны ментальными узами. Но этот молодой ушёл далеко от своей семьи, а капкан был таким старым, что зима съела запах. Я нашёл его случайно, выискивая по весне новый путь через перевал. Он страшно отощал, лапа начала гнить, хоть кость и осталась целой. До дома было не дотащить, и я остался с ним в горах. Моя связь с самцом-подростком вышла немного иной, чем у тех, кто жил вместе со мной в Цитадели. Обычно запечатление происходит с половозрелым самцом в момент, когда он максимально расположен к контактам, ищет новые места для охоты и подругу. Так хайбор обретает и друзей-покровителей — людей. Но мой парень был юн и болен, он ещё рос, и я разделил с ним страдания, мечты, надежды. Я поил его изо рта, жевал ему мясо, кормил с рук. Я вылизывал ему лапу, аптечку держал тогда в беспорядке и ничего подходящего не нашлось. И он тоже отдал мне всего себя, стал прорастать сквозь меня, отыскивая путь в тумане человеческого сознания. Если бы он не нашёл пути, я бы, наверное, умер вместе с ним. Но он нашёл. После мы вместе искали самку, я пережил с ним его любовь. Я думал, что понял тогда, что такое любовь, семья, верность.
Колин помолчал, вспоминая.
— В Цитадель я вернулся спустя два года. Обычно мужчины бродят со своей стаей, какая бы она ни была, одну долгую тайянскую весну. Я пережил с хайборами две длинных зимы. Меня не ждали уже. Среди нас есть те, кто остаются в горах навсегда. Но я вернулся. Диким и полагающим, что мир мой познан, и я знаю, как жить дальше. Мой друг научился всему, чему может научиться взрослый кот, обрёл то, что было ему положено. А я вернулся, чтобы познать всё доступное мне людское. Я ждал верности и преданности, сражений и любви. Настоящей любви, готовой поглотить тебя всего. Отец пытался разбудить во мне человека, но я любил вместе с хайборами. И я был готов любить только так, как полагал должным. Познавать жизнь, бросая, как и они, всё, что становится мёртвым. Я… Поругался с отцом, улетел в университетский город Содружества, поступил сразу на все факультеты, на какие смог. Влюбился в самовлюблённую дуру, но влюбился не как человек, как зверь… Я был готов сдвинуть горы…
Колин закрыл глаза.
Мерис издевался над зажигалкой, превращая её то в нож, то в голопроектор.
История про хайборов не обрадовала его. Колин не был любителем поговорить, и Мерис ничего хорошего не находил в приступах его откровенности.
Лендслер почуял напряжение замполича. Он открыл глаза и улыбнулся ему:
— Нет, Виллим, ничего особенного я не задумал. Наверное, выпил лишнего. Ты же знаешь, звери не должны пить, но сегодня я не мог отказаться.
Я пожал плечами: Энрек вон напивается — и нормально. Или опасность вот в этой неожиданной
