За Тридевять Земель - Игорь Скарбек

— Может, ваши преподобия желают сами побеседовать с ним, выслушать его показания? — Лопотов лукаво сощурил левый глаз.— Так я теперь же распоряжусь...

Однако их преподобия любезно отклонили предложение русского начальника и, откушав, убрались восвояси...

В одном из приделов церкви во имя Триипостасного Божества, что в крепости Росс, стоял коленопреклоненный Римма, отбывая церковную епитимию, наложенную на него отцом Епимахом. Творил умную молитву и ожидал своей дальнейшей участи, которая решалась теперь за глухими стенами храма. Перед строгими ликами угодников Господних, осуждающе взиравших на послушника со всех сторон, теплились лампады, наполненные маленькими бурыми жуками-светляками.

В глазах святых стоял немой укор иноку, осмелившемуся осквернить дом Божий. Тут только уловил Римма устремленный на него точно живой взгляд одного из праведников. Он узнал Его!..

Будто наяву воскресла обветшалая избенка, притулившаяся где-то посреди молчаливых, суровых северных российских сосен. Кругом лежат громадные валуны и каменья, за что прозвали землю его «чертовой сторонушкой»: сказывали тогда старые люди, будто камнями черти заместо костей играли, но «когда преподобные Варлаам и Герман воздвигли на острове Валааме честной, животворящий Крест Господен, то черти перепугались и в воду побросались; а камни, как они играли, так и остались...».

Как сейчас помнил Римма, что день тот приходился на Покров Святой Богородицы. Совсем уже рассвело, и с монастырской колокольни далеко в округе разносился стройный малиновый перезвон, благовестивший к поздней обедне. Мать поправляла фитиль у божницы, а отец читал вслух: «Проходил чудотворец свой путь не во славе, не в почести, не в святительском величии, а в смиренном образе бедного странного человека...» В этот самый момент кто-то глухо стукнул тяжелым железным кольцом о дубовое полотно калитки. Цепной пес залился звонким лаем. Подумав, что опять то калики перехожие, коих великое множество слонялось тогда по бескрайней, многострадальной Руси, отец со вздохом отложил книгу и подался к двери. Через некоторое время Римма услышал:

— Кого Господь дарует?

— Странник я о Христе Иисусе...— отозвался из-за калитки неведомый голос.— Не дозволите ль напиться?..

Тогда Римма впервые увидел Его. В свете, падавшем от очага, стоял согбенный человек с длинной, немного вьющейся седой бородой и потухшими глазами.

Поначалу странник снял широкополую шляпу и, отставив в сторону суковатую шалыгу, поискал глазами образа; перекрестился и неслышно, как то следует, творя Господню молитву, положил к красному углу три поясных поклона. Потом, подойдя ближе к киоту, принялся внимательно разглядывать старинные иконы...

— Потрапезуй, честной отче, чем Господь послал,— пригласила хозяйка.— А там те и Никола в путь!

Пришелец строго взглянул на хозяйку — по его суровому облику видно было, что гость — человек не простой. От кушаньев отказался, но котомку снял и, развязав лопатину, подсел к столу, где испил два стакана пустого чаю. Помолившись обратно на святые иконы, облачился и совсем уже собрался уходить, как взгляд его упал на Римму. Тут он прищурился как-то странно, да и сказал те мудреные слова:

— Страшен сон, да милостив Бог. Много милостей у Бога, и во власти его чудеса творити. Будет на то воля Господня — и в лопатине деньга сыщется. А воля Господня — первей всего, потому как все мы во власти Его...

Странник пошел было прочь, да у порога остановился и вымолвил на прощанье:

— Во иноках ему бысть, в землях дальних, крест трудный, да славный несть...

Кинулась было в ноги старцу хозяйка, да тот только посохом на нее махнул. Вышел за ворота, перекрестился на все стороны и был таков.

— Царица небесная! — всплеснула руками мать и кинулась в красный угол под образа...

Дорога круто поднималась между высушенных и выжженных скал. Чик-о казалось, что еще чуть-чуть и она сможет рукой дотянуться до синевы вечернего неба, потрогать высветлившиеся на нем ласково сверкающие звездочки. Сумерки опередили всадников, въезжающих в каньон, где скромно и тихо приютился атепель о трех типи. Горы, раздвинув свою неприступную гряду и несколько смягчив суровость очертаний, вплотную подходили здесь к самому берегу Великого Восточного океана. Все вокруг пребывало в полном покое. Бледный месяц торжественно проплывал над каньоном. Тихая ночь воцарилась над землей: ни людских голосов, ни звериного крика, ни птичьего щебета...

...В наполненные ласковой прохладой предутренние часы Чик-о более всего на свете любила представлять, будто попадает она в некую волшебную, сказочную Страну Добрых Духов. Сегодня ее мечтаниям сопутствовал чудесный рассвет. Промчавшаяся где-то неподалеку ночная гроза донесла сюда лишь свежий ветерок, благодаря которому дышалось легко и весело. Одно только омрачало это прекрасное солнечное утро — отсутствие Лешека Мавра. Они теперь редко разлучались, но Чик-о печалили и беспокоили даже самые короткие отлучки любимого, непременно связанные, как ей казалось, с чем-нибудь очень опасным.

Как сладились они?.. Господь ведает!..

Мокрая галька приятно освежала пятки босых ног. На нежной шее Чик-о мягко мерцали крупные зерна скатного речного жемчуга. В одной набедренной повязке бежала она по берегу, радуясь шуму прибоя и улыбаясь, как улыбался ей пришедший с Востока и отражавшийся теперь в водах Великого океана лучезарный рассвет...

XIV

История Беатрис. Заколдованный путь. Золотая пещера инков. Скукумы проснулись... Рассказы старого мивока.

В храм «Кампана дель Куско», что находился в столице бывшей великой империи Тауантисуйо, уже перед самым его закрытием вошли два человека. Ни на кого не обращая внимания, они сразу же направились к одной из внутренних дверей и, остановившись, устремили свои взоры вверх — туда, где помещалась картина, изображавшая старинную свадьбу. Потускневшие от времени краски передавали образ испанского идальго времен конкисты: самодовольная ухмылка, лихо закрученные усы, секира в руках. Рядом невеста — юная индианка с прекрасным и печальным лицом. Помимо скорби во взгляде ее подернутых влагой глаз, можно было, приглядевшись повнимательнее, прочесть еще и презрение, даже ненависть к окружавшим. Нарядное платье новобрачной украшали замысловатые разноцветные фигуры...

— Это она? — негромко спросил один из вошедших. Едва заметный акцент обнаруживал в нем чужестранца.

— Точно так, ваша милость, она, прелестная Беатрис, на чью долю выпало столько страданий...— горестно ответствовал седобородый мексиканец в лохмотьях и с помятым сомбреро в жилистых руках, почтительно стоявший позади своего спутника.