Инженеры Кольца - Урсула Ле Гуин

В день одорни ниммер, шестьдесят первый день нашего путешествия, где-то около полудня, эта лишенная всякой определенности слепая пустота вокруг нас заколыхалась и поплыла. Я решил, что это очередной обман зрения, и не стал обращать внимания на неопределенные и неясные движения воздуха, пока вдруг не увидел слабое свечение маленького, бледного солнца над головой. А ниже, прямо перед нами, я увидел гигантскую черную массу, громоздящуюся перед нами в пустоту. Черные щупальца извивались и тянулись вверх. Я остановился как вкопанный, решительно развернув Эстравена на его лыжах, потому что мы были оба впряжены в санки.

— Что это? — спросил я.

Эстравен пригляделся к черному чудовищу, прячущемуся во мгле, и через минуту сказал:

— Турни… Это, должно быть, Турни Эшергот, — и двинулся дальше. Мы находились в нескольких километрах от того, что, как показалось мне, возвышается прямо перед нами. Постепенно белая погода, это «бестенье», сменилась густым низко стелющимся туманом, потом туман постепенно рассеялся, и перед заходом солнца мы увидели это во всем великолепии: нунатаки, огромные, растрескавшиеся и выветрившиеся вершины скал, торчащие из льда, и эта их видимая часть была не больше, чем находящаяся над водой вершина айсберга, надводная его часть, — утонувшие во льду горы, спящие уже много лет.

Эти скалы указывали на то, что мы продвинулись на север несколько дальше, чем предполагала самая короткая трасса, если верить нашей самодельной карте, единственной, которая была в нашем распоряжении. На следующий день мы впервые свернули, начали двигаться на юго-восток.

19. Возвращение

В пасмурный и ветреный день мы двигались вперед, пытаясь вдохновиться созерцанием Турни Эшерхот, первого, что из увиденного нами за последние семь недель не было ни льдом, ни снегом, ни небом. На карте эти скалы были помещены не очень далеко от болот Шенши на юге и залива Гутен на востоке. Но карта была не слишком точна, а мы были все более измучены.

Мы должны были находиться ближе к южной оконечности ледника Гобрин, чем это следовало из карты, потому что уже на второй день после поворота на юго-восток появился старый лед и трещины. Лед не был здесь так собран в складки, смят и изборожден трещинами, как в районе Огненных Холмов, зато он был размокшим, подтаявшим. Нам попадались обширные углубления, которые летом, очевидно, превращались в озера; предательские, коварные участки льда, которые проваливались под тяжестью человека с громким шумом, похожим на вздох, на глубину нескольких десятков сантиметров; целые пространства льда, изрезанные бороздами и изъязвленные ямами. Кроме того, все чаще встречались большие трещины, старые каньоны во Льду, и широкие, как горные ущелья, и узкие, но очень глубокие. В день одирни ниммер (в соответствии с записями в дневнике Эстравена, потому что я не вел никаких записей) светило солнце и дул сильный ветер. Перетаскивая санки по снежным мостам через более узкие трещины, можно было заглянуть в глубину голубых провалов и пропастей, в которые куски льда, сталкиваемые полозьями саней, падали с довольно громким, но в то же время мелодичным звуком, будто тонкие хрустальные осколки задевали за серебряные струны. Я помню бодрящую, почти нереальную, граничащую с головокружением радость этого утреннего движения в солнечном сиянии над пропастями. Однако вскоре небо начало белеть, воздух — густеть, тени — исчезать. Голубизна уходила с неба и снега. Мы не были готовы к опасности, возникающей с установлением белой погоды на такой поверхности. Так как лед был неровным, Эстравен тащил, а я толкал санки. Взгляд мой упирался в санки, и я шел, думая только о том, как мне их наилучшим образом толкать, как вдруг санки съехали вперед, чуть было не вырвавшись из моих рук. Я инстинктивно вцепился в них и закричал Эстравену: «Эй!», чтобы он так не гнал, думая, что он ускорил шаг на ровной дороге. Но санки остановились, сильно наклонившись вперед, а Эстравен исчез.

Я чуть не выпустил из рук поручень, чтобы броситься на поиски Эстравена. По чистой случайности я не сделал этого. Вцепившись в поручень, я ошеломленно оглядывался и вдруг увидел край трещины, обнаружившейся, когда обломился и упал следующий фрагмент снежного моста. Эстравен упал ногами вперед, и только моя тяжесть удерживала санки от того, чтобы не свалиться следом за этим обломком. Одной третью полозьев санки еще стояли на твердом льду. Тяжесть Эстравена, висящего на ремнях упряжки, медленно наклоняла санки все сильнее вперед.

Всей тяжестью своего тела я навалился на задний поручень санок и тащил, раскачивая и втискивая в лед полозья, пытаясь оттащить их от края трещины. Давалось мне это с трудом, но, изо всех сил дергая за поручень, я сдвинул неподатливые, сопротивляющиеся санки, которые вдруг неожиданно отъехали от края пропасти. Эстравен ухватился руками за край трещины и теперь помогал мне. Я тащил за упряжь, а он карабкался по льду, пока наконец не выбрался из пропасти на ровную поверхность и не упал ничком.

Я опустился рядом с ним на колени и начал расстегивать упряжь, обеспокоенный тем, как он безжизненно лежал. Только редкие спазматические вдохи свидетельствовали о том, что он еще жив. Губы его посинели, лицо было почти сплошь покрыто синяками и царапинами.

Через минуту он неуверенно приподнялся, сел и свистящим шепотом сказал:

— Голубое… Все голубое… Башни в бездне…

— О чем ты?

— Там, в трещине… Все голубое… и светится…

— Что с тобой?

Он начал снова застегивать на себе упряжь.

— Теперь ты иди первым… на веревке… с палкой, — с трудом выговорил он. — Выбирай дорогу.

Целыми часами один из нас тащил санки, а другой вел, ступая осторожно, как кот на яичной скорлупе, проверяя надежность поверхности палкой перед тем, как шагнуть. При белой погоде щели и трещины не видны до тех пор, пока в них не заглянешь. Это всегда несколько поздновато, поскольку на краях трещин обычно нависали предательских снежные карнизы, почти всегда ненадежные. Каждый шаг был неожиданностью, ступенькой либо вверх, либо вниз. Никаких теней. Однообразная белая беззвучная сфера. Мы двигались, как бы находясь внутри огромного шара из обледенелого стекла. Внутри этого шара не было ничего, и за пределами его, снаружи, тоже ничего не было. Но в самом стекле были трещины. Проверка — и шаг. Проверка — и шаг. Поиски невидимой трещины, через которую можно вывалиться из этого молочно-белого, матового шара и падать, падать, падать… Постепенно мои мышцы сводило судорогой от непрерывного напряжения, и сделать хотя бы еще один следующий шаг вдруг стало мне не под силу — это требовало нечеловеческого усилия.