Быть войне! Русы против гуннов - Максим Кисляков

Тяжелые мысли медленной вереницей потекли в голове Тагулая. Он подошел к окну и отворил ставни, послышался едва уловимый звон прозрачной слюды. Вечерний воздух ворвался в комнату. Тагулай глубоко вздохнул, веки от удовольствия опустились, улыбка скользнула по губам. Однако он тут же прервал порыв наслаждения. Брови тяжело опустились на переносицу. Он пусть и бывший раб, но все же степняк – а потому воздух гор для него вреден. Здесь он чист, как талая родниковая вода, с каждым вдохом бурлит кровь, силы сами вливаются в мышцы. А там, далеко внизу на степных просторах, разве что пыль дорожная. Но привыкнуть к хорошему – хуже любой болезни. Как потом жить?

Тагулай с силой толкнул ставни, послышался звон – слюда искрами брызнула с оконца. Лицо советника вдруг побагровело, нижняя губа затряслась, он схватил стоящий на столе кубок и бросил в окно, по комнате вновь пролетел звон. Тагулай зарычал в бессильной злобе, трясущиеся руки сжимают массивный подсвечник из бронзы, металл играет золотистыми искрами в отблесках заката: еще мгновение – и резной ствол с двумя свечами в ветвях разнесет вдребезги изящное оконце. Но рука на замахе замерла – в разбитом слюдяном оконце на самом видном месте в граде возле невысокого деревца вкруг пляшет молодежь, обнаженные мужские тела в последних лучах солнца играют мышцами, невесомые платья еще больше подчеркивает все прелести женских фигур. В центре хоровода голый по пояс по кругу, как простой мужик, ходит сам князь Дажин! Шрамы на спине и руках выделяются белесыми отметинами на загорелой коже. В руках огромный каравай, каждый поочередно отламывает кус и съедает. Следом за ним по кругу пускают сосуд с хмельным напитком – братину.

Тагулай швырнул подсвечник в угол и решительно шагнул к окошку, вечерний воздух радостно ворвался через открытые створки. Взгляд гунна устремился к князю русов. Дажин прохаживается вдоль хоровода, иногда в почтении склоняет голову, смех и песни струятся в вечернем небе. Вдруг князь русов схватил одну из девушек за руку и привлек ее к себе, та взвизгнула, но не оттолкнула князя. Тагулаю, напротив, показалось, что девушка сама прильнула к его губам в поцелуе. Дажин спешно передал остатки каравая своему помощнику, радостно воскликнул и подбросил девушку вверх что было силы, молодуха громко ойкнула и бухнулась на руки князю. Дажин, не выпуская из рук русоволосую девчушку, зашагал вперед, оставив позади березовый ствол – центр праздника. На верхушке ствола устроилась соломенная кукла, с рукавов причудливой фигурки свисают разноцветные ленты, на голове различим венок из трав.

Предводитель русов остановился у наваленной кучи. Из сумерек к нему шагнул волхв, замысловатые узоры кроваво-красным огнем пламенеют на белом одеянии, в руке весело потрескивает факел. Дажин с почтением принял священный огонь и передал его девушке. Та, недолго думая, бросает факел в наваленную кучу. Только теперь Тагулай разобрал, что куча – это огромная кладка бревен. Факельное пламя разбилось на множество рыжих пучков. Одни стали тухнуть, другие нехотя расползаются по древесине, она шипит и потрескивает. Вдруг огонь исчез, в воздух взвилась лишь жиденькая струйка дыма. Дажин в нетерпении шагнул к костру, волхвы, напротив, отступили на шаг, взор князя не отрывается от дымящихся дров. Даже хоровод остановился, сотни глаз уставились на сложенные домиком бревна. Но вскоре пламя с жадностью набросилось на бревна, с гулом и треском поедает сухую древесину, даже с высоты было видно, как Дажин облегченно вздохнул. Поляна взорвалась смехом и песнями, бубнами и дудками-жалейками.

Тагулай ухмыльнулся. Если бы урусским шаманам не удалось зажечь костер, пронеслось в голове гунна, ждали бы они беды? Советник сбросил с губ язвительную улыбку и отступил в тень комнаты. Нервное тяжелое ожидание вновь обрушилось на гуннского советника. Его расчет обязательно должен оправдаться. Урусы должны быть обезглавлены.

Смех и песни вновь привлекли внимание Тагулая. Он с интересом разглядывает, как хоровод разбился на десятки пар, полуголые парни увлекают за собой смеющихся девушек через десятки разожженных костров к реке, проходящей через город на севере, на некоторых из одежды лишь травяные венки на белокурых головах, волосы золотыми волнами развеваются в летнюю ночь. Они с разбегу бросаются в прохладные воды реки, брызги и хохот разносятся по округе.

Тагулай с удовольствием отметил аппетитные формы молодых женщин русов. Каждую из них он уже видел с арканом на шее, нагую и готовую для любовных утех. Одну – с широкими бедрами и высокой грудью, что несется с рослым пареньком навстречу воде, – он уже приметил. Сначала он будет наслаждаться ее волосами, потом белоснежной кожей, потом… Тагулай тяжело вздохнул, до этого потом еще нужно подождать. «Или дожить…» – пронеслась недобрая мысль в голове советника гуннского хана.

29

Тагулай вскочил с кровати. Рука до белых косточек сжимает кинжал, луч утреннего солнца скользнул по холодной стали искусных мастеров Аравии. Глаза гунна затравленно бегают из стороны в сторону, дыхание вырывается с хрипом, словно из глотки затравленного зверя. Стук в дверь повторился. Тагулай перехватил клинок поудобнее, стараясь ступать бесшумно, он переместился вдоль стены к дверному косяку. Прислушался. По ту сторону двери ему удалось уловить едва различимый звон. «Так звенит только кольчуга!» – про себя отметил Тагулай и еще сильнее сдавил в ладони кинжал восточных мастеров, еще мгновение, и деревянную дверь выбьют, а в комнату ворвутся подосланные убийцы. Советник гуннского хана уже видел их перекошенные злобой лица, холодный блеск ножей, даже почувствовал, как клинки с хрустом пропарывают его плоть…

Тагулай вздрогнул – в дверь вновь постучали, клинок предательски выскользнул из вдруг онемевших рук и бухнулся на пол. Гунн чертыхнулся и схватил с пола кинжал.

– Кто осмелился побеспокоить советника гуннского хана великого Ухтамара? – немного запинаясь, произнес Тагулай.

– Князь Русколани Дажин велел звать вас, – коротко чеканным голосом бросили из-за двери. – Он ждет посланника хана гуннов.

Тагулай хотел было сказать, что в такую рань негоже знатным людям бесед вести о государственных делах, но за дверью раздался звук удаляющихся шагов.

«Собаки эти урусы, – с гневом подумал Тагулай. – Никакого почтения, будят чуть свет и еще требуют идти к этой грязной свинье Дажину, что, как простой мужик, кувыркался в дерьме прошлой ночью!»

Гуннского советника пробила дрожь, остаток ночи он мучился от холодного горного воздуха, пытался несколько раз завесить разбитые створки полотном, но всякимй раз ветер срывал занавесь. Лишь под утро, накрывшись всем, что смог найти в комнате, он забылся сном.