Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

— Вот, ваше превосходительство, — ответил он, подавая мне узелок.

Я развязал его. В нем было два свертка. В первом — в газетной окровавленной бумаге кожаный бумажник, в котором оказались: два билета городского кредитного общества по 1000 рублей, один билет того же общества в 500 рублей, два билета Государственного банка 5-го выпуска (один в 1000 рублей, другой — в 100 рублей), четыре билета первого внутреннего выигрышного займа и облигация паро­ходного общества «Самолет» в 250 рублей. Во втором свертке из синей разорванной бумаги с написан­ной на ней фамилией «Миклухо-Маклай» и перевязанном крестообразно синей тесемкой оказались: 8 билетов Государственного банка выпуска 1860 года по 100 рублей каждый, причем один из них запачкан кровью, и 35 билетов Кредитного общества по 100 рублей.

Михаил Иванов объяснил, что все эти ценности он не считал, а зарыл их на кладбище 20 апреля в два часа дня.

Следствие ввиду особой важности преступления было проведено быстро и энергично. Однако ничего нового оно не дало. Иванов теперь упорно стоял на том, что убийство Миклухо-Маклай совершил он один, и заявлял, что другие задержанные ни в чем не виноваты. Он оговорил их облыжно[15].

 Находясь в Казанской части, он покушался на самоубийство или бегство — понять довольно трудно. По показаниям полицейских над­зирателей Кохановского и Морозова, дело было так.

Порученный их наблюдению арестант Иванов сидел у стола, возле окна, на стуле. У противоположного конца стола сидел Морозов, а дальше в нескольких шагах — Кохановский. Вдруг Иванов вскочил на стул, дернул рукой за окно, которое отворилось, и быстро высунулся из окна. В эту се­кунду Морозов бросился к Иванову и схватил его за ногу, но Иванов сильно оттолкнул Морозова. Мо­розов от удара отлетел от преступника и упал на Кохановского.

Воспользовавшись замешательством, Иванов бросился из окна, с высоты 14 аршин[16], но упал на разо­стланные во дворе тюфяки нижних чинов пожарной команды, где и был схвачен быстро сбежавшими по лестнице Кохановским и Морозовым.

 Сейчас же его перенесли в приемный по­кой Казанской части, где первую помощь оказал ему врач Бенуа, по заключению которого Иванов получил ушибы таза и головы. Оттуда он был отправлен в тюремный госпи­таль, где пролечился несколько месяцев.

Окружным судом Михаил Иванов был приговорен к 12 годам каторжных работ.

РАЗБОЙНИКИ

Настоящие разбойники... и другого слова для определения их я не могу подобрать. По своей тупой же­стокости, по своему равнодушию они напомнили мне «душителей»-извозчиков. С того далекого времени прошло 30 с лишком лет, за это время я встретил едва ли не единственных таких злодеев, как эти два убийцы.

Мой кабинет помещался во втором этаже здания Казанской части. Личные показания я всегда снимал по ночам, с глазу на глаз с преступником, и никогда не испытывал ничего подобного страху, а тут, слушая ци­ничный, простой рассказ убийц, я чувствовал себя как-то не по себе и, когда через два часа отпустил их, почувствовал невольное облегчение.

Один из них был совсем молодой парень, лет 20, красивый брюнет. Он служил стрелочником на Балтийской желез­ной дороге около Красного села. Его стройная фигура в хорошо сшитом казакине, красивое лицо, мечтательные черные глаза — все распо­лагало в его пользу, и как-то не верилось, что он мог быть соучастником в убийстве. Звали его Феоктистом Михайловичем Потатуевым, и, действительно, в страшной Лиговской драме он был только свидетелем и отчасти помощником.

Главным действующим лицом был его двою­родный брат, Динабургский мещанин Иван Ефимович Сумароков. Но и его по лицу и манерам никто не принял бы за разбойника. Рыжеватый блондин, невысокого роста, с ясными серыми глазами, узким лбом, но только короткий уродливый подбородок мог свидетельствовать о его преступной натуре.

Потатуев признался во всем уже на первом допросе при аресте, и я хотел теперь проверить его показаниями Сумарокова. Он тоже уже сознался в убийствах.

— Был грех, — сказал он, усмехнувшись.

— Ну, теперь расскажи по порядку, как было дело! — сказал я.

Он одернул пиджак, отставил ногу и, откашлявшись, начал спокойно рассказывать:

— Приехал я к Феоктисту, к брату то есть, и пошли мы с ним в Красное село в заведение... Он свободным был. Ну, мы сидим, пиво пьем, а тут, глядь, земляк. Горностаев этот самый. Ни­колай Игнатьевич. Ну, значит, сел с нами. Тары-бары, и опять пиво пили...

— Что же, он случайно подошел к вам?

— Как будто и случайно, хотя я ему говорил, что пятнадцатого числа в Красном буду.

— Богатый человек?

— Так, со средствами... торговлей занимался. Я подумал, что при нем рублей сто будет, а потом оказалось всего семь рублей и сорок копеек. Промашку дал.

— Ну, пили...

— Пили, пили. Скоро десять часов. Я и говорю: «Едем в Питер!» Взяли мы из буфета пару бутылок пива и поехали. Приехали в Лигово, а тут пере­садка. Поезд ждать надо. Я и говорю: «Пойдем, ребята, в лесу пиво выпьем». Погода такая чудесная. Теплынь. Ночь светлая, ясная, в воздухе такой дух приятный... Ну и пошли.

— У вас на уме ничего не было?

— Было малость, — ответил он, усмехаясь, и продолжал: — На опушке сели и пиво выпили. Я бутылки тут же разбил и говорю: «Пойдем в лес». И мы пошли... Я впереди, Горностаев за мною, а сзади Феоктист. Тропка-то узенькая. Кругом лес. В лесу темно. Тут мне и пришла эта мысль... дело это самое. Я остановился и ногу вперед выставил. Горностаев за нее запнулся и упал на землю, а я — на него. «Ты что?» — кричит он. А я его носом в землю и кричу Феоктисту: «Держи ноги». Феоктист говорит: «Боюсь», а я: «Держи, а то и с тобой то же будет!»

Горностаев все трепыхается, тогда я снял со штанов ремешок, накинул ему на шею и стал тянуть. Ну, тот похрипел, рукой махнул и кон­чился. Задохся то есть. Тут я встал, начал деньги искать. Всего семь рублей да эти копейки! Феоктист весь дрожит, а я ему говорю: «Раздевай его!» Раз­дели. Пальто я велел Феоктисту на себя надеть, его пиджак под свой надел, а остальную ме­лочь в его рубашку узелком завязал. Сделали мы все это и пошли прочь. «Ехать теперь нам никак нельзя, — говорю я. — Идем в Паново...» И пошли.

Кабак был открыт, всего одиннадцать часов вечера. Местные парни гуляли, и мы с ними. Выпили, закусили и пошли. Только отошли, а у кабака шум. Прошли еще (к лесу шли), слышим, что бежит кто-то за нами и кричит. Мы остановились. Тут к нам подбежал моло­дой господин. Одежда на нем хорошая, шляпа серая и на носу пенсне. «Где, — спрашивает, — тут урядник живет? Меня у кабака му­жики обидели. Я жаловаться хочу. Где урядник?»