Одиночество в Сети - Януш Вишневский

Якуб.

И тут он вдруг вспомнил, что она носит на пальце правой руки обручальное кольцо, и подумал, что кольцо это ей надел явно не Якуб. И еще он понял, почему она попросила так рано разбудить ее и заказала такси. Он отпечатал этот e-mail и решил вручить ей его лично, когда утром она пойдет садиться в такси.

ОНА: Она попросила, чтобы ее разбудили, поставила свой будильник и взяла еще один у Алиции. На всякий случай.

Но проснулась она сама за полчаса до звонка будильника. Они оба зазвонили одновременно в половине седьмого, и сразу же раздался звонок телефона. Обнаженная, она выскочила из-под душа и, оставляя мокрые следы, побежала выключать это многозвенное понуждение к вставанию. Ей казалось, будто вся гостиница слышит, что она просыпается.

А потом она опять стояла под душем и радовалась, что осталось совсем немного…

Они встретятся, встретятся по-настоящему!

Она надела новое зеленое белье, спрыснулась его любимыми духами, надела новое платье, которое купила в Варшаве перед поездкой сюда. Наложила косметику. Ей хотелось сегодня с утра быть неподражаемой и красивой.

Но действительно ли она влюблена в него?

Она радовалась, что он прилетает так рано. Ей не нужно было больше бороться с чувством нетерпения, которое она испытывала с момента приезда в Париж. Сильней всего оно мучило ее вечерами. Тогда она откупоривала бутылку вина и «размягчала» это чувство, впадая в романтически-распутное настроение. А если вино не помогало, она отправлялась в интернет-кафе неподалеку от гостиницы и писала ему обо всем, что чувствует.

Сегодня она, наверное, тоже впадет в это романтически-распутное настроение, но не отправится никуда. Она даже себе не хотела признаться, что сделает, когда придет это настроение.

Придет?!.

Оно уже пришло. Она это безошибочно чувствовала. А еще и восьми нету. То, как она выглядит в зеркале, ее вполне устроило, и она вышла из номера.

В восемь перед гостиницей ее должно ждать такси.

В гостинице еще было тихо и пустынно. Проходя мимо стойки, она почувствовала аромат свежезаваренного кофе, но симпатичного поляка-портье что-то не было видно.

Такси уже стояло у входа. Она убедилась, что оно именно по ее вызову. Шофер-араб торопливо выскочил из машины и, кланяясь, открывал дверь…

Они уже поворачивали, когда ей вдруг показалось, что из гостиницы выскочил портье. Она по-английски попросила шоферу остановиться, но тот не понял. Они свернули в боковую улочку, и у нее уже не было уверенности, не почудилось ли ей.

Она уселась поудобнее и мысленно улыбнулась. В Париже начинался прекрасный солнечный день. А она ехала к нему.

«Теперь действительно вот-вот…» — подумала она.

Портье: В половине седьмого он позвонил ей, чтобы она проснулась. Ему показалось, что голос у нее не заспанный.

После этого он выслал подтверждающий мейл на адрес Якуба и буквально без пяти семь отключил модем. Через полчаса привезли газеты. Ему нужно было разнести их по гостинице. Но сперва он решил выпить кофе. Он прошел в кухоньку за стойкой и включил кофеварку.

Затем он сложил газеты в специальную сумку, повесил ее через плечо и лифтом поднялся на последний этаж. Сходя вниз, он раскладывал газеты перед дверьми всех занятых номеров.

Когда он выходил из лифта на втором этаже, то увидел, что она спускается по лестнице.

Буквально несколькими секундами позже, кладя одну из газет, он вдруг заметил этот заголовок.

Он бросил сумку и помчался по лестнице вниз. Он увидел, как она села в машину. Как сумасшедший, он кричал, звал ее по имени, но такси внезапно свернуло в боковую улицу и пропало из виду.

ОН: Он потихоньку смаковал «кьянти», ожидая, когда на мониторе появится страница CNN.

Ему было славно и уютно. Свет в салоне был приглушен, вдалеке на экране телевизора сменялись кадры фильма, названия которого он даже не знал, слышалось ровное успокоительное гудение работающих двигателей.

Вся суета последней недели, сперва на конгрессе в Новом Орлеане, а потом в Принстоне и Нью-Йорке, этот идиотский стресс сегодня по дороге в аэропорт и в самом аэропорте сейчас казались ему чем-то далеким, произошедшим несколько лет назад. Чем-то не имеющим значения.

Он на миг прикрыл глаза. Выпитое вино и эмоциональное утомление привели к тому, что на него снизошло настроение, которое она определила бы как блаженство.

Ладно, он сейчас посмотрит прогноз погоды для Парижа на завтра, выключит ноутбук и постарается уснуть.

Он открыл глаза. Страница CNN уже появилась на экране монитора.

Она начиналась самой последней новостью, напечатанной жирным шрифтом. Он прочел:

On July 17, 1996, at 2031 EDT, a Boeing 747-131, crashed into the Atlantic Ocean, about 8 miles south of East Moriches, New York, after taking off from John F. Kennedy International Airport (JFK). The airplane was being operated on a regularly scheduled flight to Charles De Gaulle International Airport (CDG), Paris, France, as Trans World Airlines Flight TWA800. The airplane was destroyed by explosion, fire, and impact forces with the ocean. All 230 people aboard were killed.

Он прочел, и его затрясло. Он не мог удержать в руке бокал с вином и понимал, что если сейчас не встанет, у него случится приступ астмы. Он уже начинал задыхаться. И знал, что будет дальше. Он помнил все это со времен Натальи.

Он вырвал провод модема из гнезда телефона, ноутбук упал на пол, а он устремился в проход между рядами кресел. И ему было абсолютно все равно, что он толкает сидящих и наступает им на ноги.

Внезапно рядом с ним оказалась стюардесса.

Он схватил ее за руку и прошептал:

— Вы плакали, потому что… потому что они все погибли, да?

Она с недоверием и страхом взглянула на него и спросила:

— Откуда вам известно?

— «Си-эн-эн», я только что был на их странице.

— А-а… — протянула она и посмотрела на его ноутбук, валяющийся на полу.

— Да, я плакала… потому что они погибли. Только, пожалуйста, никому ни слова об этом. Они сами все узнают в Париже. Прошу вас.

— А знаете ли вы, что я… я в вашем самолете лечу случайно? Если бы не нью-йоркские пробки, я летел бы вместе с ними… и там… там вместе с ними бы погиб…

Она не отрывала от него взгляд, слушала и неожиданно обняла. Потом, видимо, устыдившись такого проявления слабости, резко повернулась и ушла. А он стоял и невидящим взглядом смотрел в иллюминатор, пытаясь понять, остался он жив потому, что ему в этом мире суждено сделать еще что-то важное, или из-за своей безалаберности и неумения рассчитать время, или, может быть, благодаря тому боязливому индусу-таксисту.

Смерть разминулась с ним на миллиметр, издевательски скаля зубы, хохоча над шуткой, которую сыграла с ним на Манхэттене.

Смерть…

Она снова напомнила ему о себе…

Он вспомнил, как умирала его мама.

Умирала медленно, но непрестанно. День за днем.

Целых полтора года.

Настал день, когда врачи сказали, что больше ничем не могут ей помочь, и отправили в санитарной карете домой. С того дня она начала медленно отходить.

Он возвращался с занятий на двух факультетах, что было предметом ее гордости, а она лежала в постели, ждала его, и он должен был ей рассказывать.

Обо всем. Об экзаменах, коллоквиумах, вонючей студенческой столовке и нравящихся ему студентках. Она держала его за руку и слушала, впитывая каждое слово. И по тому, как она сжимала его руку, он ощущал, что она понемногу слабеет.

Каждый день к ним приходил человек делать ей уколы, без которых она задыхалась. Поначалу он приходил раз в день. А под конец случалось, что он бывал у них в доме по пять раз в течение дня.

Его отец, хотя и был дипломированным санитаром и более двадцати лет работал водителем в «скорой помощи», просто не способен был делать ей уколы. Один раз во время приступа удушья, когда они не могли дозвониться до этого человека, отец попробовал. Ему даже удалось найти тонкую вену под синяками, которые не сходили уже несколько месяцев. Он даже ввел иглу шприца, но так и не смог нажать на поршень и впрыснуть лекарство. Пришлось это сделать Якубу.

Мама смотрела ему в глаза и смеялась, хотя он знал, как ей должно быть больно.

Однажды декабрьским вечером, за неделю до сочельника, он пришел с занятий, но она уже не ждала его. Она спала и дышала трудней, чем обычно. Но он все равно сел, как обычно, рядом с ней, держал ее за руку и рассказывал обо всем, что у него произошло в этот день. Он верил, что она его слушает.

В ту ночь она умерла.

Он не плакал. Не мог. Слезы пришли через несколько дней, после похорон, когда он вернулся с кладбища и увидел в ванной ее халат, зубную щетку, а на ночном столике у кровати закладку в недочитанной книжке.

В сочельник они с отцом пошли на кладбище и вкопали около могилы елку. Зажгли свечки, повесили шары. Так же, как делали это дома, когда она еще была жива.

В тот сочельник они с отцом несколько часов простояли на кладбище у могилы, заваленной замерзшими цветами и заиндевелыми венками, плакали, курили, и он все думал, была ли еще у кого мать, писавшая сыну письма каждый день.