Королева Жанна. Книги 1-3 - Нид Олов

Дон Алонсо на секунду смолк, и в эту паузу вклинились реплики слушателей:

— Клянусь Эпикуром, ваша кузина — славная девушка, — сказал Хиглом.

— Если бы я ее встретил, то несомненно влюбился бы в нее! — пылко воскликнул маркиз Магальхао.

— Хм! — довольно громко ответил на это Сивлас. Дон Алонсо ласково улыбнулся ему.

— Анхеле шел семнадцатый год, — продолжал он, — и жизнь еще казалась ей веселой игрой. Севилья привлекала ее не только своим Университетом, но и большим портом, куда заходят корабли из Нового Света, так что не менее, чем знакомства с тайнами науки, она жаждала приключений. Она раздобыла мужское платье и кинжал, благо у мавра была богатая коллекция оружия, и однажды, когда аль-Рифаки не было дома, она прокралась в его рабочую комнату, похитила кошелек с золотом и оставила ему записку: «Отец, не тревожьтесь о деньгах и о взявшей их. Я отправляюсь в Севилью, влекомая жаждой познания. Делаю Вас поверенным моей тайны, отнеситесь к ней бережно. Скоро я подам весть о себе». Ночью она переоделась и через окно ускользнула на пристань, где уже и сам черт не смог бы ее сыскать…

Севилья стоит на Гуадалкивире, как и Кордоба, поэтому до нее легко добраться водой. Университет в Севилье не такой древний, ему немногим более полувека, но для моей кузины это было не так уж важно. Она наслаждалась свободой, как ребенок украденным апельсином, и, увидев впереди Хиральду, башню, возвышавшуюся над Севильей, она принялась от радости плясать на палубе барки…

— А что же мавр? — спросил граф ди Лафен.

— О, мавр, — сказал дон Алонсо, — я не подберу слов, чтобы благодарить его. Он оказался добрым гением моей кузины. Уж не знаю, как он уладил все с дуэньей и родителями, но Анхелу никто не пытался разыскивать, а сам он постоянно писал ей, посылал деньги и вообще заботился, как о родной дочери. Не знаю, жив ли он… если да, то, во всяком случае, не в Испании. — Последние слова он произнес с усилием, сжав кулаки. Все молчали.

— Не буду забегать вперед, — сказал он, справясь с волнением. — Анхела в тот же день отправилась в Университет, У нее спросили имя. Она замялась, не приготовившись к такому вопросу, но затем надменно заявила, что ей не угодно открывать его. «Но как же вас тогда записать?» — спросили ее. «Я из Ламанчи, — ответила Анхела, — этого достаточно?» Она была в богатом костюме и держала себя высокомерно, и этого в самом деле оказалось достаточно. Ее внесли в списки студентов под именем Caballero Manchego, дворянин из Ламанчи, и она сама, и все остальные с тех пор звали ее только так.

Она стала посещать лекции доктора Хобельяноса, который толковал о добродетелях. Подробно, с ужасающим красноречием и со множеством цитат, разъяснял он сущность добродетелей богословских, кои суть вера, надежда, милосердие, и добродетелей кардинальных — благоразумия, силы, воздержания и справедливости. Анхела пыталась сразу же найти панацею премудрости, но скоро была подавлена, почувствовала скуку, разочарование и отвращение. Не находя стержня схоластической науки, она отчаялась понять ее. Но ее отнюдь не потянуло обратно в Кордобу, тем более в родительский замок. Она свела знакомство со студентами, стала учиться фехтованию и купила для чтения модную книгу Тересы де Хесус[85] «Libro blamado Castillo interior о las Moradas»[86]. Стихи волновали ее, ибо в них читалась тоска по невозможному — близости человека иного пола. Для монахини, коей была Тереса де Хесус, это было и впрямь невозможно; что же касается Анхелы, то ей в то время хватало сладостного волнения. К тому же она очень дорожила своим инкогнито и не хотела его раскрывать.

Самыми близкими ее друзьями были Рейнальдо и Гутьере, юноши мыслящие и критически настроенные. Под большим секретом они поведали Анхеле, что один из лекторов Университета, дон Педро Касалья, устроил собственную тайную академию, где учит избранных по запрещенным книгам, в коих и заключена подлинная наука. Анхела горячо приняла это известие. Ее свели с учителем, и она стала посещать академию дона Педро. Эти занятия увлекали ее вдвойне: из-за запретности и из чистого интереса. Дон Педро был остроумным комментатором, имеющим собственный взгляд на предметы. Они читали и обсуждали книги Помпонацци, Коперника, не искаженного церковью Аристотеля, и многие другие. Особенно хорошо было то, что ничей авторитет заранее не признавался…

— Пред ликом Истины все равны, — вставил месье Антуан.

— Да, именно так… Анхела прожила в Севилье уже около года, когда ей пришло письмо с обычным денежным переводом; но в этом письме аль-Рифаки с тревогой извещал ее, что христианнейший король Филипп, горя священным рвением, собирается возвести гонения на всяческую ересь, прежде всего, конечно, на морисков и маранов; он намерен возродить времена Фердинанда и Изабеллы Католических, а также печальнопамятного Торкемады[87]. Родителям госпожи тоже угрожает опасность, да и сама она пусть остережется, особенно от необдуманных знакомств. Анхела отнеслась к письму легкомысленно, хотя события подтвердили правоту мавра. В Севилье были сделаны аресты; среди студентов поползли слухи, что в их среду засылают шпионов Супремы. Академия дона Педро пребывала в страхе. Спрашивали учителя, не лучше ли им разойтись и затаиться, на что он возразил, что они вполне могут доверять друг другу и что, напротив, не следует прекращать занятий, дабы не показывать самим себе, что они дрогнули пред скотским рылом Церкви. Его речь одним понравилась, другим нет; тогда встала Анхела и заявила: что же мы будем за испанцы, если заползем в норы от страха. Это устыдило колеблющихся, и заседания академии продолжались, правда собирались реже и с большими предосторожностями.

Мавр слал деньги по-прежнему, и даже щедрее, но Анхела не придавала этому значения. До Севильи дошли слухи о том, что в Ламанче раскрыто целое гнездо еретиков; она встревожилась за родителей и написала мавру, прося узнать, в чем дело. Ответ задерживался, но Анхела решила, что все в порядке, — иначе, рассудила она, мавр ответил бы сразу, — и была спокойна.

Как-то раз — было это в конце августа, вечером — Анхела собиралась на очередное заседание академии. Она запаздывала, поэтому торопливо бежала к дому дона Педро. На последнем углу ее кто-то удержал, ухватив за плащ. Это был Гутьере.

«Manchego, — сказал он, — какое счастье, что я дождался тебя Не ходи дальше» — «Что случилось?» — воскликнула Анхела. «Взгляни» Гутьере указал за угол возле дома лиценциата Касальи стояли стражники Santa Hermandad[88], улица была пуста. «Они всех захватили и держат в доме, — сказал Гутьере, — очевидно, ждут нас. Теперь могут подумать, что это мы донесли, раз нас нет, но делать нечего. Мы можем помочь только самим себе. Надо бежать»

Увидев стражников, Анхела смертельно перепугалась. Гутьере довел ее до дома, где она жила, и сказал. «Я зайду к себе, а через четверть часа встретимся у фонтана. До закрытия ворот еще целый час, мы успеем» Анхела, плохо поняв его, кивнула и поднялась к себе Там ее ждало письмо мавра.

Оно было отправлено из Гранады. Аль-Рифаки извещал ее, что барон и баронесса де Кастро вкупе со всеми домочадцами взяты инквизицией и признались в ересях и в принадлежности к секте. Супрема выдала их светской власти… Вы знаете, что означает эта формула?

Слушатели покачали головами.

— Костер, — жестко сказал дон Алонсо. — Кроткая церковь испанская, заметьте, еще никого не сожгла, она предоставляет это королю… Мавр писал далее, что на восемнадцатое сентября, день рождения инфанта Карлоса, назначено в Вальядолиде большое аутодафе, на котором, в числе прочих, предстанут и господа де Кастро Они оговорили даже аль-Рифаки, яко скрытого магометанина, и ему пришлось спешно бежать, кинув дом и все имущество. Он не винил их в предательстве, ибо понимал, что плоть человеческая слаба. Господа де Кастро не могли только указать, где находится их дочь, но ссылались опять-таки на аль-Рифаки. Тем не менее молодой госпоже грозит смертельная опасность, вследствие чего ей надлежит как можно скорее покинуть пределы Испании. К письму было приложено сорок мараведи; возможно, мавр делился с ней последним. «Когда ты прочтешь это, — кончалось письмо, — я буду уже в Кадисе Прошу тебя последовать за мною, я подожду тебя там. Мы не можем помочь никому, кроме себя, а упускать возможность спасения — грех перед судьбой и совестью».

Казалось бы, думать было не о чем: схватить деньги, бегом бежать к фонтану и вместе с Гутьере спешить в Кадис. А что, вы думаете, стала делать Анхела? Она ничего не стала делать. Она тупо размышляла о странном совпадении слов Гутьере и последней фразы в письме мавра. Итак, каждый человек, даже самый лучший, в минуту опасности думал прежде всего о себе. Только одни бегут молча, инстинктивно, как звери, а другие пытаются одеть свое бегство красивыми словами, даже возводят вокруг этого философские системы. Она не вспомнила о том, что Гутьере ждет ее возле фонтана…