Рыцарь Шато д’Ор - Леонид Влодавец

— Ступай на кухню и передай главному повару, что я велел тебя накормить… Понял?

Франческо голоден не был, но комнату покинул, так как научился понимать господ, когда те не могли или не хотели с ним откровенничать.

Выйдя во двор, Франческо направился на кухню, а поп вместе с Альбертом принялись читать грамоту.

— «От брата Птицы брату Феликсу — привет! — прочел поп. — Его преосвященству: три голубя прилетели…» Должно быть, это мессир Ульрих со своими. Так, пойдем дальше: «Старая голубка велела голубю лететь к ворону…» Должно быть, голубка — матушка ваша, а вот кто ворон?

— Маркграф, наверно?

— А почему же велела? Он ведь сам поехал? Ладно: «…Голуби сядут на воронье гнездо к вечеру, если не заночуют у соловья…» Ну, тут все просто: Ульрих и его люди будут в Визенфурте к вечеру, если не остановятся на ночевку в «Нахтигале»… Далее: «…У соловья воронята, не заклевали бы голубей до времени». Это тоже просто: на постоялом дворе — люди маркграфа, как бы они не убили Ульриха и его людей…

— Вот черт! А ведь Ульрих и его люди действительно остановились у соловья, то есть в «Нахтигале»… Боюсь я за них!

— Не бойтесь, сын мой, если бы их убили, то наверняка уже кто-нибудь поспешил бы вас обрадовать… Читаю дальше: «…Голубка летает к воробышку, он ее топчет, вороненок хочет, чтоб они…» Тут размазано, не разобрать. «Вороненок прилетал в голубятню, видел, что голубок с воробышком клевались».

— Воробышек — это Вальдбург, а голубок — это я! — догадался Альберт.

— А голубка? — поинтересовался поп со странной усмешкой.

— Сам же обручал… — сердито сказал Альберт.

— Ну да, понятно! — кивнул отец Игнаций. — Должно быть, так… Поехали далее: «…Вороненок дурной, смотрел на голубка, да решил воробушком прикинуться…» Вчера, что ли, его Андреас подкузьмил, вороненка-то этого?

— Де Перрье? Ага, он его купить хотел, да не вышло…

— «Через зяблика новый привет ждите. Брат Птица, без ушей, да с крылышком». Э, да он уж сидит, ему, поди-ка, уж все ребра растрепали…

— Неужто Вилли? — удивился и даже ужаснулся Альберт. — Откуда же он все знает, глухонемой ведь, а?

— То-то, без ушей да с крылышком! Он по-немому на пальцах говорит? Говорит! А бабки на пальцах говорят? Говорят! Понимаете, что он знать может?!

— Понял, — сказал Альберт растерянно.

В это время явился посыльный и доложил:

— К замку прибыл мессир Ульрих и с ним отряд рыцарей!

У БОРТНИКА КЛАУСА

Оставим-ка вновь Шато-д’Ор, благо основные герои туда уже вернулись и вроде бы находятся в безопасности. Беспокоиться можно нам только за Андреа, отважную воительницу, истребившую целый десяток монахов в ночном бою. Бросили мы ее, ослабевшую, измученную, исцарапанную ветками и к тому же раненную в руку и ногу, причем потерявшую много крови. Полежи она в беспамятстве и без помощи еще несколько часов, и, глядишь, Франческо, который, как мы помним, побывал на месте боя, нашел бы ее тут уже бездыханную и пришлось бы ему искать и ей место для могилки… Но, как мы помним, Франческо ее на месте боя не нашел…

…Андреа пришла в себя оттого, что какая-то сила оторвала ее от земли и понесла по воздуху, будто пушинку, хотя на ней были тяжелая кольчуга, сапоги, оружие. Она на мгновение открыла глаза и увидела яркое солнце, голубое небо, просветами мелькавшее сквозь верхушки огромных сосен. Она ощутила, что тело еще живо и это не душа ее парит над миром, а просто кто-то сильный и добрый бережно несет ее на руках. Она ворохнулась было, но от острой боли в раненой руке опять потеряла сознание. Прошло еще какое-то время, и Андреа вновь увидела свет. Лежала она совершенно раздетая, на мягком тюфяке. Рука ее уже была забинтована чистым холстом, из-под которого торчали какая-то трава и листья, а у ног ее сидел розовощекий соломеннобородый парень и бинтовал ее пробитую ляжку, также накладывая на рану какую-то траву и листья. Видимо, Андреа еще плохо соображала, потому что не устыдилась этого, а отнеслась совершенно равнодушно. Потом соломеннобородый прикрыл ее теплой медвежьей шкурой и подал в глиняной кружке какое-то питье странного цвета: то ли зеленого, то ли коричневого. От этого питья ей сразу стало тепло и спокойно. Затем глаза ее закрылись, но было это уже не полусмертное забытье, а хороший оздоравливающий сон…

Проснулась она под вечер и только тут смогла оглядеться как следует. Она находилась в просторной светлой комнате с высоким потолком и большими высокими окнами, сквозь которые лился в комнату косой свет заходящего солнца и терпкий прохладный лесной воздух. Дом, судя по всему, был сложен из дикого грубоотесанного камня, пол был настлан из хорошо пригнанных друг к другу больших и, видимо, толстых дубовых досок. У стены, противоположной от деревянной кровати, на которой лежала под шкурой Андреа, располагался большой камин, выложенный из камня. Над камином висели огромные лосиные рога. Около камина висело Распятие, а под ним на столике лежала большая и толстая книга, скорее всего Библия. Над кроватью, где лежала Андреа, был прикреплен лук, колчан со стрелами. Посреди комнаты стоял крепко сбитый и хорошо оструганный стол, вокруг него несколько тяжелых скамеек. Стол был застлан холщовой скатертью, а посреди стола стоял глиняный кувшин, где пестрели свежие полевые цветы. Около кровати, на стенах, на лавках — всюду были расстелены шкуры медведей, волков, рысей. На полках по стенам аккуратно стояли горшки, кувшинчики, тарелки: одни глиняные, простые, другие — деревянные резные, с узорами и росписью. Было и несколько металлических сосудов, но, видно, хозяин сам любил делать утварь — таких было немного. На гвозде слева от камина, у самой двери, Андреа увидела свою кольчугу, пояс с мечом, лук и оба колчана: один — с синими стрелами, другой — с отравленными. Отворилась дверь, и вошел тот соломеннобородый парень, которого она вспоминала почта как персонаж сновидения. Андреа поплотнее закуталась в шкуру и стала исподтишка разглядывать своего спасителя. Парень был, безусловно, красив. Тонкий и прямой нос его плавно, без каких-либо углов, переходил в высокий гладкий и чистый лоб, который не уродовали даже две-три тонкие горизонтальные морщинки. Золотистые кудри и борода обрамляли его лицо, словно ореол. Ростом он был высок и в плечах почти такой же, как Ульрих, но фигура его смотрелась немного стройнее, потому что в бедрах он был поуже, да и живот у него еще не выпирал. Полотняная простецкая рубаха до колен была перепоясана кожаным поясом, на котором висел в грубом чехле нож с рукоятью из оленьих жил. На ногах у парня были деревянные башмаки с острыми носами, загнутыми кверху, и толстые кожаные чулки с завязками, в которые были заправлены серые холщовые штаны. Парень белозубо улыбнулся, по-доброму и немного наивно, и поставил на стол миску с пшенной кашей, из которой валил ароматный пар, и большую кружку с молоком.