Приключения 1975 - Владимир Рыбин

— Артур, — сказала она, — на этот раз ты мне расскажешь, что с тобой приключилось. Я имею право знать. Мне надоело быть игрушкой в твоих руках. Ты всегда являешься неожиданно и так же исчезаешь. Я женщина, и, если тебе бывает трудно, мне в сто раз труднее. Мне иногда хочется просто поговорить. Я не могу добраться до тебя даже по телефону. Игра у нас неравная. Поэтому выкладывай!

Меня приперли к стене. Но все-таки я не имел права рассказать правду — бывают такие обстоятельства. «Знания умножают страдания» — классическая формула. Если принять ее за истину, то в наше время счастливыми могут быть только клинические идиоты.

— Тут об одном острове, — начал я издалека. — Интересно… необычайно.

Я помолчал. Закурил.

— Он отсюда недалеко, сравнительно, конечно, тем более если исчислять расстояние парсеками и прочими космическими мерами длины. Он здесь, в нашем районе… Я как-то был там…

Теперь я знал, что ей говорить!

— Я был на этом острове, — повторил я. — Помнишь, была сенсация?

— Какая? Подстроенная тобой или твоими коллегами? Скажи честно, многие из ваших сенсаций хотя бы на треть основывались на фактах?

— Понимаешь, — сказал я, — наша газета выходит каждый день. Действительная сенсация, если подходить со строгими мерками моего отца, случается не чаще одного раза в месяц. Но газет десятки, и в каждой газете сидит свой Павиан. А ему нужна пища — он рычит и требует сенсаций. Между прочим, в истории есть классический пример… Это сказки Шехерезады «Тысяча и одна ночь». Шах — это почти мой Павиан — требовал от Шехерезады каждую ночь сенсации, в противном случае ей грозила смерть. Мне в подобной ситуации грозит увольнение.

— Ладно, — сказала она. — Не уклоняйся в сторону! О какой сенсации ты говорил?

— Ах да! — Я замолчал. Она сегодня была удивительно последовательной, мой друг Клер. Но говорить что-то нужно было, и я продолжал: — Так… Вот… Лет пять назад на этом острове поймали «йети».[15] Я мчался туда сломя голову и все-таки опоздал. Проторчал в Шолоне два дня, пока не уговорил капитана одного лесовоза подбросить меня к острову. Капитан согласился. Но как выбраться оттуда?.. Это я должен был придумать сам.

И все-таки я опоздал — там уже сидели ребята, человек двадцать. Стояли палатки, на газовых плитках варили кофе, а весь берег был усыпан банками из-под пива. У каждой цивилизации свои следы. Ребята встретили меня дружным хохотом. Еще бы! Их подбросили на вертолете американской метеослужбы. Меня янки ни за что бы не взяли — я для них «нежелательное лицо». Это все после статьи о хищениях в армии США.

И видела бы ты этого «йети», эту сенсацию! Солдат микадо. Он не помнил, как его зовут. Он сидел испуганный, маленький, личико сморщенное, как у старой обезьянки. Ребята дали ему куртку и штаны. И когда ему мазали язвы, то его приходилось держать. Он визжал, брыкался и пытался укусить. От него шел такой запах… У тебя бы на неделю пропал аппетит. А моим коллегам хоть бы что! Они влили ему в рот несколько глотков джина. Дурацкая шутка! Он чуть было не взорвался и не убежал в джунгли. Он залез на дерево, потом свалился и запел. Да!.. Выл, как гиена. Волосы дыбом вставали! А Боб из «Рэйдио корпорейшн», ты его знаешь, я был у тебя с ним, цыкал на нас и записывал «песню Робинзона XX века» на пленку. Говорят, прилично заплатили. Пленку купили японцы, их можно понять. Двадцать лет солдат Страны восходящего солнца прыгал по острову во имя величия нации. От этой песни теперь бы все новобранцы разбежались. А потом я неделю жил жизнью этого солдата — меня не взяли на вертолет, как я и думал. Правда, была разница — у меня была палатка, сигареты, виски и транзистор. Я слушал мир, и он был далек, точно на другой планете.

Где-то кипели страсти. Закрылась всемирная выставка. В Японии увеличили бюджет на военные нужды — что-то около полтриллиона иен. А мне до всего не было никакого дела. Я лежал, смотрел в небо. Первые мои каникулы в жизни — за целую неделю я не написал ни строчки. Представляешь, ни одной строчки. Я жил в полудреме. Отпускаешь все тормоза. Прекрасное и страшное состояние. Сидишь с удочкой у кораллового рифа. И неважно, поймаешь рыбу или нет. Ты чувствуешь себя частицей моря, неба и солнца. Единственное, чего мне не хватало, это тебя.

— Ты говоришь правду? — спросила Клер. Глаза у нее почему-то стали грустными и мечтательными — так дети слушают сказку.

— Да, я думал о тебе, — сказал я, сам веря в то, что говорю. — Представляешь, мы выстроили бы бунгало. Целый день качались бы в гамаке, слушали джунгли, а когда надоест, брали бы акваланги и плыли к рифу. Меня бы не терзал Павиан, тебя бы не терзали твои клиентки… А на рождество я обязательно написал бы письмо Павиану и выложил все, что думаю о нем.

— Понимаю, — сказала Клер, и огонек потух в ее глазах. — Ты бы написал… А письмо положил бы в пустую бутылку и бросил в океан — может быть, человечеству посчастливилось бы лет через сто ознакомиться с твоим посланием редактору.

— Я не думал, что ты такая… практичная, — сказал я, делая вид, что обиделся.

— Ты нарисовал очень заманчивую картину, — продолжала Клер несколько раздраженно. — Но ты первый не выдержал бы и сбежал. Если я для тебя непременная принадлежность рая, то почему ты не задерживаешься у меня больше двух дней? Почему даже эти два дня ты работаешь?

Клер грустно улыбнулась.

— Почему я работаю? — переспросил я. — По простой причине… В этом мире может выжить тот, кто лучше работает, у кого быстрее реакция, кто может получить больше информации и, самое главное, обработать ее, извлечь полезное. И опять работать! Эту гонку пресса называет прогрессом, а все остальное — застоем, началом отмирания.

Не знаю, поверила ли она в то, что я ей рассказал. Пожалуй, все-таки поверила. Во всяком случае, сделала вид… В конце концов, я не солгал. Был и японский солдат, и остров — я действительно прожил несколько чудесных дней на маленьком острове, где меня развлекали шум прибоя и крики попугаев. Но тот был другой остров. И совсем в другом месте, и в другое время.

Поверила Клер или нет, у нее хватило такта оставить меня в покое. Что-то изменилось в наших отношениях, я это почувствовал сразу. Да, у Клер появилось что-то новое… Пожалуй, я не удивлюсь, если в один прекрасный день ее служанка скажет, что хозяйки нет дома…

Женщины не любят неопределенности. Они требуют четкого солдатского ответа: да или нет.

Я подошел к окну. Жалюзи были опущены. Жалюзи, как темные очки — ты видишь, что происходит вокруг, но никто не видит выражения твоих глаз.

Я оглядел улицу. Мелькали редкие машины. Плавно катились коляски велорикш. В Макао нет правил уличного движения в европейском понимании. В Европе шофера задерживает полиция, если он едет на красный свет. За такое нарушение берут штраф или лишают водительских прав. То в Европе. А в Макао вообще нет водительских прав — эти права автоматически предоставляются хозяину машины с момента покупки ее. Светофоры… Их поставили на главных улицах. Пустая затея. Никто не обращает на них внимания. Чтобы вести машину по кривым многолюдным улицам португальской колонии, требуются крепкие нервы и реакция партерного акробата. Каждую секунду под твои колеса может метнуться неосторожный прохожий или рикша встанет поперек улицы. Поэтому никто не удивляется, когда машина влетает на тротуар и шаркает крылом о стену или даже сбивает человека на пороге собственного дома. Правила, конечно, кой-какие есть, неписаные и тем не менее обязательные. Нельзя, например, сбивать бампером иностранцев, полицейских, нельзя давить собак, нельзя пересекать улицу, если по ней движется похоронная процессия…