Рижский редут - Далия Трускиновская

Я увидел картинку, посреди которой запечатлелось красивое Яшкино лицо, сытое и чернобровое, и понял – это был единственный человек, точно знавший, что я на второй, кажется, день после убийства посетил место, где оно произошло, и явно что-то пытался узнать. Других знакомцев в этой части города у меня не имелось.

Стало быть, только он и мог назвать мое имя, да и приврал при этом. И, удар кортиком получил по заслугам!

А раз сержант Бессмертный уже начал приучать меня к логике, я задал себе два резонных вопроса. Первый – на кой черт все это Яшке понадобилось? И второй – где же теперь этого мерзавца искать?

Очевидно, Бессмертный все же был прав, и убийства двух молодых хорошеньких немок как-то между собой увязаны. А как – одному Богу ведомо…

Глава шестнадцатая

Свидание мне Бессмертный назначил через двое суток, совершенно не беспокоясь, где я буду ночевать, если выход из погребка на Зюндерштрассе окажется закрыт – разве что искать приюта на берегу под лодкой. А меж тем я не заслужил такого убогого ночлега, ведь я весь день носился в поисках Яшки Ларионова.

Будь это до пожара, я побежал бы в Московский форштадт, а там всякая собака указала бы мне ларионовский дом. Он находился где-то за огромным Гостиным двором и вместе с ним сгорел. Хозяева могли уйти в Рижскую крепость, могли – в Петербуржский форштадт, могли и вовсе податься прочь куда-нибудь в Зегевольд или Венден. Но как сказалось на их переселении присутствие раненого? Был ли мой бестолковый удар кортиком так силен, что дурака Яшку нельзя трогать с места еще пару недель? Или же обошлось царапиной, и мой враль теперь преспокойно где-то бегает?

Самое скверное, что староверы, которые попадались мне, совсем не желали отвечать на вопросы. Они худо-бедно объяснялись с инославными – теми же немцами или поляками. Но человек православный, верующий не так, как они полагали правильным, им сильно не нравился – и все они, как один, отделывались кратким «знать не знаю, ведать не ведаю».

В конце концов я сам привлек к себе внимание человека, который показался мне знакомым, хотя я не сразу вспомнил, где и когда его видел. Мужчина лет тридцати, с лицом удлиненным и правильным, с темными глазами и бровями, что при светлых волосах есть признак породы, с прямым носом; и если бы его напудрить и уложить ему букли, а потом одеть в мундир времен государыни Елизаветы, то он лицо в лицо стал бы как покойный дедушка Артамона со стороны матери. Тот, сказывали, был красавец хоть куда и много бед понаделал прекрасному полу, прежде чем чуть ли не сама государыня приказала ему немедленно жениться. Одно лишь отличие, Артамонов дедушка был огромен, румян и плечист, этот же – нет. То бишь сходство лишь лицом ограничилось.

Мы повстречались в Петербуржском форштадте, на улице Мельничной, где много лет назад действительно стояли городские мельницы, а теперь причудливо располагались дома, сгоревшие и уцелевшие, причем в сгоревших, где стены более-менее не пострадали, а вместо крыши остались одни черные стропила, тоже наблюдалась какая-то жизнь. Там от меня ускользнул, чуть ли не отплевываясь, очередной длиннобородый господин в высоких смазных сапогах, обязательных для старовера, несмотря на жару.

Мой собеседник был одет в такие же домотканые порты, как у меня, в расстегнутый кафтанишко и вышитую у ворота красными нитками рубаху, а на плече держал коромысло, обыкновенное для торговца свечами – они свисали с деревяшки справа и слева, перевязанные фитилями в десятки или дюжины, уж не упомню. Были там и восковые свечки, и сальные, и катаные, и маканые – сделанные весьма скверно, в виде неровных конусов. Из-за пояса торговца торчал небольшой нож – отрезать покупки от связок.

– Это ты, сударик, Якова Ларионова ищешь? – спросил он, не здороваясь и не кланяясь.

– А ты что, брат, знаешь, куда он запропастился? – обрадовался я, подлаживаясь под простецкую речь.

– Да сам бы рад с ним потолковать!

У этого молодца выговор был какой-то особенный, но памятуя, что Рига – истинный Вавилон, я не придал сему значения.

– А что, и тебе рубль с полтиной задолжал? – бойко спросил я.

Вот как далеко простирались теперь мои умения – я врал, не задумываясь и не краснея.

– Мне-то он поболее задолжал, сукин сын, – сказал свечной торговец. – Послушай, ты человек, видать, небогатый, а я за услугу заплачу. Вот тебе и задаток! – он сунул мне в руку два гривенника. – Сыщи мне его, Христа ради!

– Да как же, коли он от меня прячется?

– Ая тебя научу. Ты дойди отсюда до Столбовой, спроси там Игнатьевых. Тебе всяк их домишко покажет, он уцелел. Может статься, там скажут. Меня-то там знают и ему, подлецу, прятаться пособляют! А ты скажи, будто не он тебе, а ты ему рубль с полтиной должен остался, брал еще до пожара, а потом не знал, куда деньги принести.

Способность моего пока безымянного собеседника столь быстро изобретать вранье мне сильно не понравилась.

– Забери ты свои гривенники, – сказал я. – Кто его знает, сыщу ли! Может, и мне наговорят мех и торбу врак. Да я и не ведаю, жив ли он…

– Как это не жив? Не можно, чтобы не жив!

– Ты, брат, и не слыхал, что его в амбаре ножом пырнули!

– В каком амбаре? Когда? Кто пырнул?

Последний вопрос мне более всего понравился тем, что я знал на него точный ответ.

– Ступай к амбару Голубя, что за реформатской церковью, там спроси – скажут, а мне недосуг, – я вернул ему деньги и устремился прочь.

Уж больно мне не понравился его взгляд. Артамонов дед так смотреть бы не стал. Было в нем нечто непередаваемое – злость не злость, ярость не ярость, меня мороз по коже продрал от этакого взгляда.

– Постой ты! – закричал он вслед. – Да стой же, болван! Коли что проведаешь…

Он припустился за мной и остановил меня, забежав вперед.

– Так коли проведаешь, не поленись, добеги до порта, спроси там сторожа Акима Щепку. Вели, чтоб Мартыну Кучину передал… Ты мне услужишь – я в долгу не останусь! Не пожалеешь! Мартын – это я!

Он перекрестился и поспешил прочь. Я же остался, словно пригвожденный к земле. Положительно, во взоре этого Мартына был магнетизм – я и ранее слыхивал про таких умельцев, только никак не думал, что они шатаются по рижским улицам, продавая свечи.

В общем, Мартын Кучин мне сразу не понравился, и я похвалил себя за проницательность. Разумеется, ни к какому Акиму Щепке я идти не собирался, а пошел по Мельничной улице, в сторону сгоревшего гарнизонного госпиталя. Когда я это осознал, то возблагодарил Господа, направившего меня туда. Ведь я ударил Яшку кортиком задолго до пожара! Может статься, люди, которых купецкий сынок призывал, чтобы они меня схватили, обнаружили его раненым и из милосердия доставили в госпиталь?