Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна

— Да нет уж, милые мои… Пошто ее сюда возить… Вещи я нынче заберу… Вот зашла спасибо вам сказать. Уж очень хорошие вы люди…

Нюра посидела недолго. Рассказывая о Марьяшке, она не забыла упомянуть и о Марьяшкиной ложке.

— Как только сняли повязки с нее, так сейчас же она ручку выпростала и просит: «Лозку». Давай, значит, ей ложку… А потом постучит, бывало, ею по кроватке и засмеется…

Девочкам мгновенно вспомнился стук в калитку и звонкий детский голосок: «Кисей есть?»

Динка поймала растерянный взгляд Мышки и, присев на нижнюю ступеньку, крепко обняла сестру.

— Все вас поминает… Проснется и начнет кликать: «Мышка… Динка… Ку-ку!.. Ку-ку!» Все думает — спрятались вы от нее. Просто беда с ней!.. — умилялась Нюра, не замечая, что ее слова, как шипы, вонзаются в любящие сердца девочек.

Когда она собралась уходить, Динка вытащила из своего ящика лучшие игрушки, Мышка — ленточки, Алина — цветные карандаши.

— Батюшки мои! Задарили вы мою Марьяшку! Век я этого не забуду… растрогалась Нюря и, уходя, долго обнимала девочек, благодарила Катю и вспоминала Марину. — Мамашеньке-то низкий поклон! Недостойны мы с Марьяшкой хлопот ее. Берегите вы ее, деточки, за ради Христа… Особый она человек…

Нюра ушла. Стоя у калитки, дети смотрели ей вслед. Потом Динка повернулась к сестрам и горько сказала:

— Это не Нюра, это Марьяшка ушла от нас…

— Что ж делать? — серьезно, совсем как мама, ответила Алина.

— Марьяшка не наша. Мать всегда может увезти свою дочку, — словно примиряясь, вздохнула Мышка.

— Нет-нет! — гневно запротестовала вдруг Динка. — Мы ее тоже любили… Она не только Нюрина…

Вечером, положив голову на колени матери, девочка грустно сказала:

— Неправильно делают люди.. — Но объяснить, что значат эти слова, она не захотела.

Глава тридцать третья

ПОСЛЕДНИЙ ШКВАЛ

Стоя у горячей плиты, Лина равнодушно смотрела, как выбегает из кастрюли кипящий суп, как пригорают котлеты Нечесаные волосы ее были кое-как заткнуты под платок неубранная постель дыбилась скомканным ватным одеялом измятыми подушками, в углах кухни лежал невыметенный сор.

В один из таких дней приехал Малайка. Он приехал без обычных гостинцев, печальный и озабоченный.

Узнав о случившемся и о тяжелом состоянии Лины, он еще больше загрустил и, безнадежно почмокав языком, сказал:

— Ай, беда! Очень сильный беда!.. Кругом беда, Малайке тоже беда… Хозяин сказал: «Берем птица, привози бабу, чтобы он ухаживал за птицей. Дадим хороший квартиру, будем платить деньги. А не привезешь бабу, будем уволнять и брать женатого…» — Малайка глубоко вздохнул и развел руками; — Ой, беда! Кругом беда! Лина не хочет, другую не берем!

— Ну, пойди еще раз поговори с Линой! А потом я еще поговорю, — сказала Марина.

Малайка нерешительно встал, поправил на бритой голове тюбетейку.

— Пойдем, Малаечка! — потянула его за руку Мышка.

— Иди поговори… — повторила Марина.

Малайка медленно пошел по дорожке, нерешительно приблизился к кухне Мышка забежала вперед и, распахнув дверь, как вкопанная застыла на пороге.

Лина, распростершись перед иконой, билась лбом об пол…

Перед глазами Мышки мгновенно встало страдальческое личико Марьяшки, обгорелые гирлянды бумажных цветов и покрытое черной копотью лицо богородицы…

— Лина! — в отчаянии крикнула Мышка. — Не молись ей, Лина! Ведь это она за бумажные цветочки…

Лина шарахнулась в сторону, вскочила с колен.

— Да-да! Она не пожалела Марьяшку! — со слезами и гневом кричала Мышка. Она своего ребенка на руках держала, а Марьяшку бедную… Я никогда не прощу ей, Лина!

— Господи… Дочечка… дитятко мое… Малай Иваныч! Голубчик! — простонала Лина, беспомощно оглядываясь вокруг.

— Не заступилась! Не спасла! — гневно кричала Мышка.

— Мышенька! Хороший мой! Что он может? Он ничего не может… — испуганно забормотал Малайка и, подскочив к иконе, постучал по ней черным пальцем. Какой это бог? Это дерево? Зачем плакать?

Лина, широко раскрыв глаза, машинально гладила по голове припавшую к ней Мышку.

— Малай Иваныч, обгорела у нас девчоночка! На глазах божьей матери обгорела…

— Ай, Лина, Лина, миленький мой… — закачал головой Малайка, глядя на обеих круглыми жалостливыми глазами.

— Малай Иваныч! Изболелось мое сердце… Ото всего я отказалась И себя и вас обездолила… Обидела меня богородица… Не отвела беды от девчушки… тихо сказали ЛИНА И, подняв глаза на икону, добавила словами Мышки: — Своего ребенка на руках держала, а чужого не пожалела…

— Лина! Унеси ее, Лина… Я не хочу, чтоб она была тут! Я не буду приходить к тебе, Лина! — цепляясь за ее шею, кричала Мышка.

Лина молча смотрела на икону. Малайка тоже молчал, потом, присев на кончик табуретки, расстроенно покачал головой:

— Нету здесь никакого бога, Лина… Один обман… Почему не понимаешь…

— Малай Иваныч! — строго прервала его Лина. — Не в нашем разумении, есть бог или нет… и не достойны мы обсуждать это… Только не могу я молиться с чистым сердцем… — Голос ее дрогнул, на щеке остановилась крупная слеза. Сыми икону, Малай Иваныч…

Малайка растерянно заморгал, глазами и не двинулся с места.

— Сыми, говорю, — повторила Лина. — Отдай верующему… — И голос ее зазвучал строже. — Не для хулы и насмешки отдаю. Сама от себя сердце отрываю! Гляди же и ты… не обидь меня глупым словом…

Мышка из-под широкого рукава Лины жадно следила за обоими.

Малайка осторожно снял икону; на пол посыпалась известка, на стене остались тонкие ниточки паутины.

— Сичас, пожаласта, берем… — держа икону прямо перед собой и выходя с ней за дверь, неуверенно бормотал Малайка. И, словно боясь, что Лина одумается, рассердится, раскричится, еще раз заглянул в кухню. — Совсем несть, Лина?

Лина, погруженная в свои мысли, не ответила. Малайка; прижимая к груди икону, на цыпочках прошел мимо окна и скрылся за деревьями.

— Ну вот, — сказала Лина. — Унес… Теперь пустой угол…

— Лина… — умоляюще прошептала Мышка.

— Ничего, доченька… не корю я тебя…

Лина оправила кровать, взбила подушки. Не спеша двигаясь по кухне, прибрала в углу сор и, открыв дверь, поглядела в сад. Малайки все не было.

— Небось в саму Волгу затащил, нехристь эдакий… возрадовался! — грустно усмехнулась Лина.

Но Малайка вернулся, весь пропыленный, с портретом в руках.

— Сичас, пожаласта… — промычал он, держа во рту гвозди, а под мышкой молоток.

— Что это ты, Малай Иваныч? Кого это приташил? — удтвленно спросила Лина.

Круглое лицо Малайки расцвело смущенной улыбкой:

— Один очень умный человек… будешь скучать — смотри портрет.

На Лину глянуло лицо незнакомого человека. Глаза его смотрели умно и проницательно.

— Батюшки! Да где же ты его взял? — всплеснула руками Лина.

— На чердаке. В папином ящике, — тихо сказала Мышка. Малайка, причмокнув языком от удовольствия, повесил портрет. Лина поглядела еще раз и глубоко вздохнула.

— Ничего, симпатичный, — равнодушно сказала она, махнув рукой.

— Это Чернышевский! — серьезно пояснила Мышка.

Глава тридцать четвертая

ОТРЕЧЕНИЕ ЛИНЫ И СЧАСТЬЕ МАЛАЙКИ

— Мама! — шепотом сказала Динка. — Малайка куда-то унес Линину икону.

— Что такое? — громко удивилась Марина. Катя подняла голову от шитья, Алина — от книги; но Динке не пришлось повторить свое сообщение, так как из кухни прибежала Мышка и начала сбивчиво рассказывать о том, что произошло:

— Лина не будет больше молиться… Она сама сказала Малайке, чтобы он снял ее икону… А на месте божьей матери у нее теперь висит Чернышевский! — торжествующе закончила Мышка.

— Чернышевский? — рассеянно переспросила Марина и посмотрела на сестру.

Катя фыркнула и, пожав плечами, встала.

— Пойду посмотрю, в чем дело, — сказала она.

— Только не смейся, Лина очень плакала, — зашептала ей по дороге Мышка.