Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

Итак, второй союз — между Францией и Австрией против Англии и Пруссии — составился через три месяца после Уайтхоллского пакта, 1 мая 1756 года, в Версале: «оскорбленное самолюбие и мстительность двух женщин превозмогли вековую вражду двух народов». Согласно договору, оба государства взаимно гарантировали свои владения и обязывались оказывать друг другу военную помощь.

Оба этих документа явились полной неожиданностью для большинства даже опытных дипломатов. Русские посланники сообщали из многих европейских столиц о том изумлении, в которое повергли государственных деятелей эти соглашения. Удивляться, действительно, было чему, что я и описал выше.

Как же развивались события в других странах — противницах Фридриха? Как я уже говорил выше, власть в России со времен воцарения Елизаветы уплыла из рук императрицы и безраздельно перешла в компетенцию так называемой Конференции — коллегии фаворитов, приведших дочь Петра к власти в 1741 году. Этот государственный орган вскоре преподнес Европе третий сюрприз — помимо Уайтхоллского и Версальского договоров началось восстановление давно разорванных в силу непримиримых противоречий русско-французских отношений, а также разрыв России с ее традиционной партнершей и союзницей — Англией. Эти события, как и австро-французское сближение, вызревали давно.

Как уже говорилось, в 1755 году Бестужев хлопотал о заключении так называемого «субсидного» договора с Англией. Королю Георгу надлежало дать золото, а России — направить в Ганновер против возможно объединившихся французов и пруссаков корпус в 30–40 тысяч человек. Не говоря уже о полной бредовости идеи сокрушить Фридриха такими незначительными силами, вскоре, как нам уже известно, ситуация изменилась в корне. Поэтому при русском дворе некоторое время наблюдалось колебание между английским и французским влиянием. Однако вскоре ход событий сделался совершенно непредсказуемым.

Задолго до Уайтхоллского и Версальского договоров по секретному заданию короля Людовика в Петербург прибыл шотландец Маккензи Дуглас. Через французского купца Мишеля он установил связь с вице-канцлером М. И. Воронцовым, а через него — непосредственно с Елизаветой. Императрица выразила желание принять французского посланника и восстановить русско-французские отношения. Переговоры проходили в обстановке сугубой секретности — о них не знали ни французское министерство, ни канцлер Бестужев-Рюмин.

Завеса тайны, окружавшей переговоры, породила легенду о девице Лии де Бомон, приехавшей со своим дядей Дугласом в Россию и по заданию Людовика внедрившейся в окружение Елизаветы. Прекрасная француженка — эталон ума, элегантности и красоты — сумела так расположить к себе императрицу, что Елизавета безо всяких колебаний согласилась на сближение с Францией. Когда задание Людовика было выполнено, девица призналась Елизавете, что на самом деле она является мужчиной — кавалером Эоном де Бомон, вынужденным для конспирации обрядиться в женское платье. Как известно, эта легенда была впоследствии подхвачена бульварной литературой и стала весьма популярной. Исследования французских и русских историков показывают полную ее несостоятельность и позволяют установить, что секретарь Дугласа Эон де Бомон, прибывший в Россию летом 1756 года, когда русско-французские отношения были уже налажены, не переживал таких романтических приключений, а действительно замеченная за ним привычка одеваться в женское платье характеризует не его феноменальные способности к конспирации и лицедейству с превращениями, а известную сексуальную патологию.

Истинные причины быстрого франко-русского сближения были, как это часто бывает в истории, более прозаичны. Франция в преддверии войны с Англией была заинтересована в России в качестве если не союзника, то по крайней мере нейтрального государства. Версаль располагал сведениями о том, что в придворных кругах Петербурга существует группировка, ратующая за восстановление русско-французских отношений. Во главе ее стояли молодой фаворит императрицы И. И. Шувалов и вице-канцлер М. И. Воронцов. В последние годы императрица стала тяготиться огромным влиянием на внешние дела канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, который, не считаясь с мнением других, придерживался ранее избранного внешнеполитического курса и тесно сблизился с английским посланником Уильямсом. Опираясь на Воронцова, Шувалов, неуязвимый для Бестужева-Рюмина близостью с императрицей, пытался противопоставить его доктрине такую внешнеполитическую альтернативу, которая бы позволила ослабить влияние канцлера. Именно для этого в придворной игре и была разыграна «французская карта».

Однако долгое время попытки группировки Шувалова — Воронцова поколебать положение канцлера не приносили реальных результатов. Переговоры о восстановлении русско-французских отношений могли и не увенчаться успехом, несмотря на богатые подарки соболями маркизе Помпадур: ведь никто заранее не мог сказать, что предъявит в качестве контраргумента умудренный многолетним опытом интриг Бестужев-Рюмин.

Во время сближения русского и французского дворов он уверенно вел переговоры с противником Версаля — Англией о заключении очередной субсидной конвенции, подобной тем, которые были подписаны в 1746 и 1747 годах. Конвенция предусматривала при необходимости участие русского корпуса в военных действиях в Европе для защиты интересов английского короля. Правда, долго оставался неясным вопрос, против кого будет действовать корпус. Уильяме и Бестужев-Рюмин полагали, что против французов, как это и было в 1748 году. В сентябре 1755 года соглашение было подписано, осталось только его ратифицировать, но внезапно было получено сообщение о заключении Уайтхоллского соглашения Англии с Пруссией. Убежденный англофил и искушенный политик, Бестужев был немало удивлен и раздражен неожиданным сближением Англии и Пруссии и заключением Вестминстерского договора.

Англо-прусское соглашение в корне меняло ситуацию: заключив союз с Пруссией, Англия тем самым ставила под сомнение союзные отношения с Россией. Послу в Лондоне А. М. Голицыну было поручено довести до сведения Уайтхолла следующее заявление русского правительства: заключение конвенции с Пруссией «не можем мы сообразить с обнадеживаниями толико нам о дружбе Е. В. (Ее величество. — Ю. Н.) повторенными, а наименьше с должною между союзниками откровенностию». А Коллегия иностранных дел подала императрице мнение, в котором отмечалось, что Уайтхоллский трактат автоматически аннулирует субсидное соглашение между Англией и Россией. Несмотря на то что Уильяме гарантировал, что дружественные отношения между Россией и Англией не будут нарушены, Елизавета отказалась ратифицировать уже подписанный договор, сделав оговорку, что русские войска будут защищать Ганновер на британские субсидии только против пруссаков, но не против какой-либо третьей страны.

В свою очередь, Людовик XV (после увенчанной успехом миссии Дугласа) также писал Елизавете, прося освободить его от помощи России в турецких делах. Императрица согласилась с этим предложением, но поставила свое условие: не вмешивать ее в разворачивающийся англо-французский конфликт в Америке. Заручившись взаимными гарантиями, обе страны стали союзницами. Россия уже фактически присоединилась к Версальскому союзу.

Весной 1756 года Конференция при высочайшем дворе постановила обратиться к Австрии с предложением воспользоваться англо-французской войной в Америке и выступить против Пруссии, чтобы вернуть Силезию. Россия со своей стороны была готова «для обуздания прусского короля» выставить 80 тысяч человек, а если потребуется — то и больше. Конференция решила также умножить усилия дня налаживания хороших отношений с Францией, чтобы склонить ее к войне с Пруссией. Конечная цель этих действий состояла в том, чтобы, «ослабя короля прусского, сделать его для России не страшным и не заботным; усиливши венский двор возвращением Силезии, сделать союз с ним против турок более важным и действенным». Это решение было изложено в протоколе Конференции от 15 (26) марта 1756 года. Последняя нашла необходимым, чтобы «все согласно служило к главному устремлению, а именно, чтобы короля прусского до приобретения новой знатности не допустить, но паче силы его в умеренные пределы привести и одним словом не опасным уже его для здешней империи сделать».

Таким образом, очень скоро правительство Елизаветы приняло вполне определенное решение — выступить на стороне антипрусской коалиции. Это стало самой большой удачей Брюля в довоенный период: Бестужев был настроен против Фридриха до того, что на совете министров еще в 1755 году убедил Елизавету прибавить к Венскому трактату новую статью, которой союзные державы обязывались напасть на Пруссию даже и в том случае, если война будет начата кем-нибудь из союзников. Хотя приведенные соображения русского правительства нельзя считать безосновательными, тем не менее выдвинутая цель войны не содержала элементов настоятельной необходимости, не носила того решительного, прямо отвечающего национальным интересам характера, который в полной мере был присущ войнам России петровского или екатериниского периода. Такую цель можно признать в известной мере ограниченной.