Приключения 1989 - Василий Викторов

— Мне надо заправить бульдозер.

— На всё полчаса, буду ждать тебя здесь, — с Ибрагимом, несмотря на мой приличный рост, можно было разговаривать только снизу вверх, мне почему-то всё время хотелось назвать его кузнецом, уж очень его облик подходил к этой тяжелой, мирной и умной профессии.

Сидя на обочине, я смотрел, как из кузова одного из грузовиков вылезли двое солдат и направились к нашей машине.

— Можно сходить за кофе? — спросил Ахмед, сумевший уже разнюхать, где находится миниатюрная деревенская лавка-харчевня.

— Давай.

На позиции мне делать было нечего, да я и не собирался вдаваться в детали. Дожидаться, пока у каждого солдата будут застегнуты все пуговицы на штанах, — пустое дело.

— Вот что, Ибрагим, — сказал я, глядя на огромные ладони с темными заусенцами и царапинами от постоянной работы с металлом, — если мы поедем вместе, я потеряю слишком много времени.

— Понял

— Будешь ждать меня здесь, — я снова вынул карту, — узнаешь?

— Развилка шоссе и проселка.

— Правильно. Стой там как вкопанный и жди меня.

Машина неслась по шоссе так, словно мы удирали от погони, а я гадал, сколько же времени было у нас в запасе? Сколько черного дорожного серпантина успеет проглотить «уазик», прежде чем придется двигаться на ощупь?

Погода начала портиться, когда мы свернули с шоссе на грунтовку. На южной закраине неба появились нездоровые красные пятна. Сначала они просвечивали, словно куски человеческой кожи, под которой пульсирует кровь, потом стали увеличиваться и темнеть, слились вместе и, поглотив небо на горизонте, двинулись дальше. Казалось, что купол неба над нами закрывали огромной, тоже сферической, заслонкой, искусно сделанной из единого куска тщательно отполированного красного металла. Однако это было не так. Закрыв солнце, заслонка сделалась прозрачной, будто на самом деле была из стекла, и стало ясно, что она состоит из бесчисленного множества мельчайших красноватых частиц. А на юге ветер уже поднимал к небу желтый песок. Там ещё больше стемнело.

Мне почудилось, что мы попали в огромную колбу, где невидимый алхимик проделывает опыты, заполняя её клубами красного ядовитого дыма. Прорывавшиеся иногда лучики солнца придавали окружавшему нас волшебству фантастическую марсианскую окраску, и проселок под колесами начинал казаться одним из каналов, которые так долго интриговали землян. Наконец солнце исчезло совсем, устав сопротивляться стихии, и по стеклам и тенту зашуршал поднятый ветром песок Ахмед держал где-то под пятьдесят, и солдатики мотались на заднем сиденье, как горошины в сухом стручке.

Однако такая роскошь продолжалась недолго. Через полчаса мы уже двигались черепашьим шагом, неизвестно для чего включив фары. Чувствовалось, правда, что день ещё не ушел, продолжался, над сплошной пеленой песка слабо угадывалось небо. Если бы не часы на руке, ощущение времени было бы давно потеряно, так же, как и ощущение пространства. Нас привязывал к земле только этот накатанный проселок, и Ахмед вцепился в него глазами, боясь потерять последнюю нить, обещавшую хоть какой-то выход из окружавшей нас темноты. Дорога казалась мне сейчас пуповиной, связавшей два живых организма — двигавшийся где-то (а может быть, уже вставший) вдоль дороги дивизион и материнское лоно позиции с укрытиями, блиндажами и бункерами, где сидят сейчас солдаты со знакомыми лицами и ждут нашего возвращения. Сейчас я старался не думать о Фикри, главное — найти и привести этот дивизион.

В машине было уютно, и агония дня не казалась в теплой кабине трагедией. Просто стало темно, как и полагается ночью, хотя на циферблате часов стрелки показывали семь вечера. Струи песка, поливавшие «уазик», напоминали проливной дождь, дробный стук его каменных капель заглушал даже шум мотора.

Желтый огонек, показавшийся из пелены, воскресил в памяти человеческое жилье и маленькие уютные деревушки. Я встряхнулся и положил руку на руль. Машина встала. Теперь, когда движение прекратилось, очередной порыв ветра попытался поднять нас с дороги и унести, как сказочный домик Элли, но не смог и злобно рванул открытую мной дверцу. В глаза резко и больно ударил песок, мгновенно проник в кабину и заскрипел под ногами. Я с трудом захлопнул дверцу и оглянулся, ища что-нибудь подходящее, чтобы замотать лицо. Один из солдат пошарил под запаской и протянул защитного цвета полотенце.

Я дошел только до первой машины дивизиона. Из кабины вылезли двое и подхватили меня под руки, как слепого. Мы обогнули машину, влезли в кузов и размотали свои тряпки.

— Может быть, стаканчик чая? — предложил тот, что был постарше, включая карманный фонарь.

Я не смог удержаться и громко рассмеялся. Я не хотел их обидеть, просто обрадовался, что легко нашел дивизион, а от того, что люди и в таких условиях стремились проявить традиционное гостеприимство, мне стало весело. По-моему, они всё поняли правильно и тоже засмеялись. Из темных углов кузова на нас удивленно смотрели солдаты.

— Ну, что у вас? — пора было переходить к делу.

— Хорошего мало. Застряла кабина управления, а тягач один, его надо разгрузить, прежде чем вытаскивать кабину.

— Не надо ничего разгружать, приготовьте только несколько факелов из солярки и тряпок.

— Зачем?

— На расстоянии вытянутой руки уже ничего не видно. Если аккумуляторы сядут, они зажгут факелы, и мой бульдозерист их найдет.

— Вы уверены?

— Уверен. Давайте двигаться. На подножку каждой машины поставьте по солдату, чтобы не было столкновений. Хватит забот и с кабиной.

Не успел я закрыть за собой дверцу, солдаты, не дожидаясь приказа, натянули шинели, обмотали лица чем только можно и вылезли из машины. Попеременно они шли впереди «уазика», краешками глаз и ногами ощупывая дорогу, стараясь не выпасть из небольшого желтого кружка, создаваемого светом наших трех фар. Кроме того, Ахмед то и дело открывал дверцу и вставал одной ногой на подножку, вытягиваясь наполовину из кабины. Спасали обочины. Только по этим небольшим валикам он мог угадывать проселок, уже заметенный плотным слоем песка. Чтобы убедиться, что валики ещё здесь, Ахмед двигал луч бокового прожектора налево и вниз, почти под колеса машины.

Я был уверен, что солдаты, ежившиеся впереди под острыми болезненными иглами песчаных струй, в конце концов ослепнут. Но они, сменяясь, держались как ни в чем не бывало, только в углах глаз застыли сталагмитики из засохших слез и песка.

И всё-таки я не удержался. Не мог я равнодушно смотреть, как тяжело приходится этим людям, хотя то, что они делали, было их прямой обязанностью, больше того, долгом. Замотав голову полотенцем и нахлобучив сверху кепку, я вылез из машины. Прежде чем обогнуть «уазик», я оглянулся. Фары первой машины дивизиона тусклыми зыбкими пятнами угадывались сквозь пелену песка, за ними воображение угадывало остальные, двигавшиеся на ощупь, как подслеповатые старухи, взявшиеся за руки, чтобы вброд перейти речку.