Девяносто третий год - Виктор Гюго

Маркиз помолчал немного и добавил:

-- Но предоставьте нам быть великими. Убивайте королей, убивайте дворян, убивайте священников, разите, разрушайте, режьте, топчите, попирайте своим сапогом древние установления, низвергайте троны, опрокидывайте алтари, убивайте и отплясывайте на развалинах -- это ваше дело. На то вы изменники и трусы, неспособные ни на преданность, ни на жертвы. Я кончил. А теперь, виконт, прикажите гильотинировать меня. Честь имею выразить вам свое нижайшее почтение.

И он добавил:

-- Да, я сказал вам много правды! Но что мне до того. Я мертв.

-- Вы свободны! -- сказал Говэн.

Говэн подошел к маркизу, снял с себя плащ, набросил на плечи старика и надвинул капюшон ему на глаза. Оба Говэна были одного роста.

-- Что ты делаешь? -- воскликнул маркиз.

Говэн, не отвечая, крикнул:

-- Лейтенант, откройте дверь.

Дверь открылась.

Говэн крикнул:

-- Потрудитесь запереть за мной дверь.

И он вытолкнул вперед оцепеневшего от неожиданности маркиза.

В низкой зале, превращенной в кордегардию, горел, если помнит читатель, лишь один фонарь, еле-еле озарявший помещение своим неверным пламенем. При этом тусклом свете солдаты, которые еще бодрствовали, увидели, как мимо них проследовал, направляясь к выходу, высокий человек в плаще, с низко надвинутым капюшоном, обшитым офицерским галуном; они отдали офицеру честь, и он исчез.

Маркиз медленно пересек кордегардию, прошел через пролом, стукнувшись раза два о выступы камней, и выбрался из башни.

Часовой, решив, что перед ним Говэн, взял на караул.

Когда Лантенак очутился на свободе, когда он ощутил под ногами луговую траву, увидел в двухстах шагах перед собой опушку леса, просторы, почуял ночную свежесть, свободу, жизнь, он остановился и с минуту простоял неподвижно, как человек, застигнутый врасплох событиями: увидев случайно открытую дверь, он выходит и вот теперь размышляет, правильно ли он поступил, или нет, колеблется, идти ли дальше, и в последний раз проверяет ход своих мыслей. Потом, словно стряхнув с себя глубокую задумчивость, Лантенак приподнял руку, звонко прищелкнул пальцами и произнес: "Н-да!"

И скрылся во мраке.

Железная дверь захлопнулась. Говэн остался в темнице.

II

Военнополевой суд

В ту пору военнополевые суды не имели еще точно установленного кодекса. Дюма в Законодательном собрании наметил первоначальный проект военного судопроизводства, переработанный позже Тало в Совете пятисот, но окончательный военнополевой кодекс появился лишь в годы Империи. Заметим, кстати, что именно во времена Империи был введен порядок, по которому, при вынесении решения, голоса должны были подаваться, начиная с низших чинов. При революции такого закона не существовало.

В девяносто третьем году председатель военнополевого суда воплощал в своем лице чуть ли не весь состав трибунала, он сам назначал членов суда, устанавливал порядок подачи голосов по чинам и самую систему голосования; словом, был не только судьей, но и полновластным хозяином в суде.

По мысли Симурдэна, заседание трибунала должно было происходить в той самой нижней зале башни, где раньше помещался редюит, а сейчас устроили кордегардию. Он старался сократить путь от темницы до суда и путь от суда до эшафота.

В полдень, согласно его приказу, открылся суд в следующей обстановке: три соломенных стула, простой сосновый стол, два подсвечника с горящими свечами, перед столом табурет.

Стулья предназначались для судей, а табурет для подсудимого. По обоим концам стола стояли еще два табурета -- один для комиссара-аудитора, которым назначали полкового каптенармуса, другой для секретаря, которым назначили капрала.

На столе разместили палочку красного сургуча, медную печать республики, две чернильницы, папки с чистой бумагой и два развернутых печатных оповещения -- одно, объявлявшее Лантенака вне закона, другое с декретом Конвента.

За стулом, стоявшим посредине, высилось несколько трехцветных знамен; в те времена суровой простоты декорум был несложен, и не потребовалось много времени, чтобы превратить кордегардию в залу суда.

Стул, стоявший посредине и предназначенный для председателя суда, помещался как раз напротив двери в темницу.

В качестве публики -- солдаты.

Два жандарма охраняли скамью подсудимых.

Симурдэн занял средний стул, по правую его руку сидел капитан Гешан -первый судья, по левую Радуб -- второй судья.

Симурдэн был в форме -- в шляпе с трехцветной кокардой, с саблей на боку и с двумя пистолетами за поясом. Яркокрасный шрам от недавно зажившей раны придавал ему грозный вид.

Радуб решился, наконец, сделать перевязку. Он обмотал голову носовым платком, на котором медленно проступало кровавое пятно.

В полдень заседание суда еще не было открыто, перед столом стоял вестовой, а лошадь его громко ржала во дворе. Симурдэн писал. Писал следующие строки:

"Гражданам членам Комитета общественного спасения.

Лантенак взят. Завтра он будет казнен".

Ниже он поставил число и подпись, сложил и запечатал депешу и вручил ее вестовому, который тут же удалился.

Закончив писать, Симурдэн произнес громким голосом:

-- Откройте темницу.

Два жандарма отодвинули засов, открыли дверь и вошли в каземат.

Симурдэн вскинул голову, сложил на груди руки и, глядя на дверь, крикнул:

-- Введите арестованного.

Под сводом открытой двери появились два жандарма и между ними какой-то человек.

Это был Говэн.

Симурдэн задрожал.

-- Говэн! -- воскликнул он.

И добавил:

-- Я велел привести арестованного.

-- Это я, -- сказал Говэн.

-- Ты?

-- Я.

-- А Лантенак?

-- Он на свободе.

-- На свободе?

-- Да.

-- Бежал?

-- Бежал.

Симурдэн пробормотал дрожащим голосом:

-- Верно, ведь з мок его, он знает здесь все лазейки. Должно быть, темница сообщается с каким-нибудь потайным ходом, я обязан был это предусмотреть... Он нашел возможность скрыться, для этого ему не понадобилось посторонней помощи.

-- Ему помогли, -- сказал Говэн.

-- Помогли бежать?

-- Да.

-- Кто помог?

-- Я.

-- Ты?

-- Я.

-- Ты бредишь.

-- Я вошел в темницу, я был наедине с заключенным, я снял свой плащ, я набросил свой плащ ему на плечи, я надвинул ему капюшон на лоб, он вышел вместо меня, я остался вместо него и стою здесь перед вами.

-- Ты не мог этого сделать.

-- Я сделал это.

-- Это немыслимо.

-- Как видите, мыслимо.

-- Немедленно привести сюда Лантенака.

-- Его там нет. Солдаты, увидев на нем командирский плащ, приняли его за меня и пропустили. Было еще темно.

-- Ты сошел с ума.

-- Я говорю то, что есть.

Воцарилось молчание. Затем Симурдэн произнес, запинаясь:

-- В таком случае ты заслуживаешь...

-- Смерти, -- закончил Говэн.

Симурдэн побледнел как мертвец. Он застыл на месте, словно сраженный ударом молнии. Казалось, он не дышит. Крупные капли пота заблестели на его лбу.

Вдруг окрепшим голосом он произнес:

-- Жандармы, усадите обвиняемого!

Говэн опустился на табурет.

Симурдэн скомандовал жандармам:

-- Сабли наголо.

Эта фраза произносилась в суде в тех случаях, когда обвиняемому угрожала смертная казнь.

Жандармы обнажили сабли.

Симурдэн заговорил теперь своим обычным голосом.

-- Подсудимый, -- сказал он, -- встаньте.

Он больше не говорил Говэну "ты".

III

Голосование

Говэн поднялся.

-- Ваше имя? -- спросил Симурдэн.

Говэн ответил:

-- Говэн.

Симурдэн продолжал допрос.

-- Кто вы такой?

-- Командир экспедиционного отряда Северного побережья.

-- Не состоите ли вы в родстве или связи с бежавшим?

-- Я его внучатный племянник.

-- Вам известен декрет Конвента?

-- Вот он лежит у вас на столе.

-- Что вы скажете по поводу этого декрета?

-- Что я скрепил его своей подписью, что я приказал выполнять его неукоснительно и что по моему приказанию было написано объявление, под которым стоит мое имя.

-- Выберите себе защитника.

-- Я сам буду себя защищать.

-- Слово предоставляется вам.

Симурдэн вновь обрел свое бесстрастие. Только бесстрастие это было схоже не с холодным спокойствием живого человека, а с мертвым оцепенением скалы.

Говэн с минуту молчал, словно собираясь с мыслями.

Симурдэн повторил:

-- Что вы можете сказать в свое оправдание?

Говэн медленно поднял голову и, не глядя вокруг, начал:

-- Вот что: одно заслонило от меня другое; один добрый поступок, совершенный на моих глазах, скрыл от меня сотни поступков злодейских; этот старик, эти дети,-- они встали между мной и моим долгом. Я забыл сожженные деревни, вытоптанные нивы, зверски приконченных пленников, добитых раненых, расстрелянных женщин, я забыл о Франции, которую предали Англии; я дал свободу палачу родины. Я виновен. Из моих слов может показаться, что я свидетельствую против себя, -- это не так. Я говорю в свою защиту. Когда преступник сознает свою вину, он спасает единственное, что стоит спасти -свою честь.