ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА - МИХАИЛ БЕРГ

Премия Андрея Белого была учреждена в 1978 году самиздатским журналом «Часы», выходившим раз в два месяца, начиная с 1975 года, и «тайное» жюри было вынужденным шагом редакции, находившейся под постоянным прессингом КГБ. Простодушие церемониала вполне соответствовало неприхотливой аскетичности тех лет: в виде награды лауреат получал яблоко, один бумажный рубль и бутылку водки (бутылку «белого»). А также диплом, напечатанный на машинке. Принципиальная и азартная оппозиция по отношению к официальной советской литературе и маргинальный способ существования в котельных и лифтерских, характерный для большинства фигурантов «второй культуры», не помешали продемонстрировать несомненную эстетическую зоркость при определении литературной ценности тех произведений, которые циркулировали тогда в самиздате. Лауреатами премии в конце 70-х и в первой половине 80-х стали писатели и поэты, снискавшие славу только после перестройки, а тогда – бородатые, капризные и непрезентабельные современники, любители Хайдеггера, Борхеса, словечек «текст» и «ментальность» и дешевой «бормотухи». Поэты Геннадий Айги, Виктор Кривулин, Иван Жданов, Елена Шварц, прозаики Саша Соколов, Евгений Харитонов, Борис Кудряков, Юрий Мамлеев, литературоведы и теоретики культуры Борис Гройс, Михаил Эпштейн, Владимир Малявин и др.

В принципе эта премия (ее учредители не устают напоминать, что премия Андрея Белого стала первой независимой премией в постреволюционной России) и делала то, что было главной задачей литературной награды, нацеленной на поощрение современной словесности, – улавливала «шум времени» сквозь слепой фон машинописных копий и громкий ропот амбициозных авторов, каждый из которых считал себя гением хотя бы потому, что был непризнан. Имена лауреатов, выстроенные в ряд, составили контур волны актуальной литературы. Актуальной тогда, сегодня это уже – история литературы. Невелик труд объяснить, чем хорош писатель, ставший героем кипы монографий и диссертаций, а попробуйте разобраться с современниками, которые почти всегда невыносимы. Что повлияло – вкус, синхронный времени, или своеобразная консистенция среды, плотная и тесная от обилия талантливых людей, спустившихся в «подполье»? Ведь «гамбургский счет» – это иерархически выстроенная пирамида репутаций. Адепты «Андрея Белого» делают акцент на точности былых эстетических предпочтений, оппоненты утверждают, что эти предпочтения лежали на поверхности: в качестве экспертов выступала вся «неофициальная литература», где все были знакомы со всеми, и решения неофициального жюри неофициальной премии лишь протоколировали суммарное мнение среды. В любом случае премия Андрея Белого стала достаточно точно настроенным оптическим инструментом: в фокусе оказалась реальная литература.

Но потом началась перестройка, отменившая самиздат вкупе с целым реестром ностальгически прекрасных и мучительных понятий. Премия «подпольщиков» растворилась в белом мареве наступающих на пятки обстоятельств, так как появились другие премии, другие механизмы поддержки обескураженных русских писателей, утративших былое место в обществе, хотя лозунг «Изменилось все, не изменилось ничего», пожалуй, не потерял своей актуальности. По мнению организаторов возобновленной премии Андрея Белого, кризис современной русской литературы вызван не только тем, что она осталась без читателя, дочитавшегося в свое время до оскомины и теперь обнаружившего, что жить ему интереснее, чем читать. Да, некогда роскошный и разнообразный субтропический материк отечественной словесности почти в одночасье превратился в плохо различимый островок, размером в сухое колхозное поле. Но и это поле вдоль и поперек перепахано (и до сих пор перепахивается) комбайнами «толстых» консервативных художественных журналов, которые, сохранив свои советские имена и инерцию традиционной полулиберальной литературы, фальсифицируют – из чувства самосохранения – результаты колхозного урожая. Но литература, даже ужатая до размеров испытательного полигона, все равно не только инструмент для добывания славы и денег, но и реторта, где «кипят жидкие формулы языка». Писатель занимается не чем иным, как кристаллизацией, и, чтобы ни случилось, всегда останутся двери, открыть которые можно будет только с помощью кристаллических ключей.

Дабы противопоставить себя новому литературному истеблишменту, премия Андрея Белого заявила, что ставит перед собой цель «поддержки эстетически значимых новаторских произведений, существенно обновляющих язык литературы». А так как подполье невозможно и неактуально, организаторы решили сыграть с обществом по его правилам (с «пресс-релизами», «номинаторами», «жюри», «экспертным советом»), дабы во второй раз перевернуть айсберг живым вверх, мертвым вниз. Похвальная и своевременная инициатива. Однако любое дело оценивается не по намерениям, а по результату. А он далеко не очевиден.

На торжественной церемонии вручения премии в Интерьерном театре со скандальным заявлением выступил поэт Виктор Кривулин. Он обвинил жюри премии, по сути дела, в тех же грехах, в которых бывшие нонконформисты обвиняют новый истеблишмент. Только с другим знаком. Что жюри стало выразителем узких групповых интересов. Что премирован «устарелый, замшелый и неактуальный авангард», а вместо объективного механизма отбора и оценок нам преподносится суммарное мнение всего нескольких людей, прочно застрявших в прошлом. После чего объявил о своем выходе из экспертного совета премии.

Напомним, что лауреатами возобновленной премии стали: прозаик Юлия Кокошко (Екатеринбург) со сборником рассказов «В садах…»; поэт Виктор Летцев (Киев), награжденный за рукопись книги стихов «Становление»; историк литературы Андрей Крусанов (Петербург) и его монография «Русский авангард: 1907-1932» (первый том). Премия «За особые заслуги в развитии русской литературы» была присуждена Константину Кузьминскому (Нью-Йорк), патриарху ленинградского андеграунда и издателю многотомной «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны».

Пожалуй, наибольшее понимание вызывает кандидатура Андрея Крусанова, который в своей работе1 исследует авангард не в широком смысле, как совокупность новаторских, антитрадиционных устремлений в искусстве XX века, а в узком – как течение русского левого искусства и литературы, синонимами которых служат такие термины, как «футуризм», «левое искусство», «левый фронт искусства». Эта монография интересна тщательным и кропотливым подбором газетного и мемуарного материала, способным породить самые разнообразные соображения. В том числе и по поводу эстетических вкусов, которые в дореволюционной России развивались вполне синхронно западным течениям в искусстве, а особый путь обеспечивался лишь оригинальностью произведений русских художников и поэтов. И сформировавшийся у нас в советскую эпоху ущербный пассеистический взгляд на искусство оказывается результатом не столько мощного предвидения передвижников, сколько насилия, которому подверглось отнюдь не одно искусство.

Насильственный разрыв с традициями как русской, так и мировой литературы привел к эффекту «запоздалого новаторства», которому вполне соответствует творчество двух других лауреатов премии Андрея Белого – Юлии Кокошко и Виктора Летцева. Проза Кокошко – изысканная, узорчатая паутина – представляется эхом языковых экспериментов, характерных для романа Саши Соколова «Между собакой и волком». Но без его постмодернистской полистилистичности и принципиальной размытости авторского «я». Соколов сочетал авангардные интенции с постмодернистской иронией, Кокошко – мастерица прихотливых узоров – продолжает плести прозаическую ткань, не сомневаясь в ее самоценности. Появись эта проза в начале 80-х, она была бы расценена как многообещающее начало, сегодня она выглядит запоздалым реверансом стилистической изощренности 15-летней давности.

Еще более архаичным представляется Виктор Летцев. Мифопоэтическая ориентация его эстетики, не чуждая религиозно-философского пафоса, оказывается вполне синхронной творческим и теоретическим установкам Вячеслава Иванова и, в частности, его статье «Simbolismo», опубликованной в 1936 году. Подлинно реально лишь истинно сущное, которое может открываться только в опыте общения с миром явлений «высшей реальности». Поэт совершает восхождение по лестнице реальностей, его стихи – мгновенная фиксация и осмысление метафизических сторон Бытия. Летцеву не чужда роль поэта-демиурга и пророка, профетический пафос обновлен этимологическими экспериментами, характерными для так называемой «южнорусской школы» поэзии с ее мистико-философскими традициями.

В любом случае за поэтическими установками обоих лауреатов стоит авангардное мироощущение, в частности – жизнестроительное значение творчества, направленного к преображению мира (у Летцева), и самоценность авторского голоса, позволяющая заменить повествование гиперболизированным узором (у Кокошко). Если проанализировать список лауреатов премии Андрея Белого прошлых лет, представлявших собой многообразие неофициальной литературы, и лауреатов этого года, то нетрудно отметить резкое сужение эстетического спектра. Раньше неангажированная литература представляла собой разные, до сих пор теоретически не осмысленные направления андеграунда (поэтому приведенные ниже определения лежат в русле уже известных и не всегда точных дефиниций): неоклассическая школа ленинградской поэзии, в той или иной мере ориентированной на продолжение традиций акмеистов и обэриутов (В. Кривулин, А. Миронов, Е. Шварц), постмодернистская проза (Б. Дышленко, Б. Кудряков), в том числе московско-эмигрантская ветвь постмодернизма (С. Соколов, Е. Харитонов), московские «метаметафористы» (И. Жданов, А. Парщиков), различные течения поставангарда (Г. Айги, А. Драгомощенко, А. Горнон), а также эклектичный традиционализм (например, А. Битов, хотя появление его имени среди лауреатов премии в раннеперестроечный период – свидетельство не столько широты, сколько растерянности на фоне стремительного размывания «второкультурной среды» и одновременно редкая и неловкая попытка обрести поддержку у набиравшего влияние нового литературного истеблишмента). Характерно отсутствие в списке лауреатов представителей «московского концептуализма», очевидно, уже в конце 70-х – начале 80-х чуждого «тайному» жюри премии Андрея Белого.