В чужом доме - Бернар Клавель

— Так вот, значит, мы занимали позицию перед линией Мажино, стояли в дозоре. Три дня подряд боши обстреливали нас из орудий. Они уже убили капитана, лейтенанта и двух унтеров. Вдруг нам объявляют: «Так-то и так-то. Им удалось повредить линию Мажино. Если вы их не удержите, они могут прорвать ее». Ну, сами понимаете, нас тут же вызвалось человек тридцать! Как говорится, коли надо — так надо! Ну что ж, мы удерживаем позицию. И толкуем меж собой: «Поживем — увидим». К тому же нам обещали, что за два дня линию Мажино восстановят. Вот только бомбардировки продолжаются и наши ряды тают. На заре немцы начинают атаку. Они крупными силами переправляются через Рейн и готовятся к штыковому бою. К нам в траншею падает граната, старший сержант, командовавший нашим отрядом и отдававший в эту минуту приказ последним еще оставшимся в живых унтерам, валится на землю. Он убит, убиты и все остальные — не осталось больше командиров!

Солдат на минуту останавливается и поворачивает голову к Жюльену: тот по-прежнему лежит, закрыв глаза. Тогда солдат улыбается девушке, потом, понизив голос, продолжает свой рассказ.

— Командовать некому. И тотчас же несколько человек решают дать тягу. Я находился рядом с Жюльеном, он посмотрел на меня. И я сказал ему: «Дело плохо». «Да, — ответил он, — надо помешать им смыться…» С минуту он колеблется, потом хватает винтовку и кричит тем, кто перетрусил: «Если вздумаете драпать, буду стрелять в спину!» Тогда один из них и говорит: «Тебе что, больше всех надо? По-моему, ты такой же солдат, как мы». А боши тем временем приближаются. И тут я вижу, как мой Жюльен сбрасывает каску, надевает пилотку и кричит: «Смелей, ребята! Если мы вылезем из окопов, они решат, что это массированная контратака, и побегут! Надо только побольше шуметь, чтоб они подумали, будто нас здесь тысячи две!» Он хватает две сумки с гранатами, вскакивает на бруствер и кричит: «За мной! В штыки!» И бежит прямо на бошей, швыряя гранату за гранатой.

Солдат умолкает. Он говорил с таким увлечением, что на лбу у него выступили капельки пота. Глаза девушки наполняются слезами. Она смотрит на Жюльена, но он по-прежнему притворяется спящим.

— Все, что было дальше, вы уже знаете, — продолжает солдат. — Жюльен ранен… Боши обращены в бегство… Его награждают военным крестом… Потом орденом Почетного легиона… Он непременно будет произведен в лейтенанты…

Девушка больше не слушает. Она подходит к кровати. Склоняется над Жюльеном, целует его и шепчет:

— Я так рада… Вы скоро поправитесь… Завтра я приду сюда вместе с вашей мамой… Какая удача, что вас эвакуировали именно в этот госпиталь, к нам в Доль… Какая удача…

62

Первого сентября, когда было объявлено, что немецкие войска вторглись в Польшу, хозяин на некоторое время перестал кричать и носиться взад и вперед. Казалось, он по-настоящему встревожен.

— На сей раз машина пущена в ход, — заявил он. — И никто не может сказать, когда она остановится.

Мастер весь день молчал.

На следующий день заговорили о посредничестве Муссолини, о попытке спасти мир, но война была уже у ворот. Все это чувствовали. И говорили только о ней.

В воскресенье, когда война была официально объявлена, охватившее всех лихорадочное возбуждение как будто чуть улеглось. Несколько часов люди словно ожидали еще каких-то событий, но они так и не произошли.

— Нас, конечно, будут бомбить, — сказала госпожа Петьо.

Хозяин усмехнулся.

— Все возможно, — заметил он. — Но произойдет это, разумеется, не сегодня. Нам, впрочем, наплевать, у нас отличный сводчатый подвал. Чтобы пробило свод, в него должен угодить тяжелый снаряд. Я-то хорошо знаю, что такое бомбардировки. Слушайтесь моих советов, и все будет хорошо.

Клодина плакала: она думала о своем женихе.

Теперь покупателей было меньше, и работу заканчивали засветло. Жюльен и Кристиан долго стояли в тот день на пороге.

— Любопытное дело, — заметил Кристиан, — не считая объявлений о мобилизации, звуков сирены и мужчин с чемоданчиками в руках, в городе ничего не изменилось.

— Да, как будто и нет войны, — согласился Жюльен.

Из магазина вышел хозяин. Он остановился возле учеников.

— Через несколько дней начнут прибывать первые поезда с изувеченными и ранеными, — сказал он. — Если сходите на станцию, сами увидите. Быть может, тогда у вас появится желание схватиться врукопашную с тупоголовыми бошами с линии Зигфрида.

Мастер хотел перед уходом в армию съездить повидаться со своими родителями. Вот почему он пришел проститься с хозяевами в понедельник вечером. Вместе с ним пришла его жена, она плакала. Выходя из столовой, Андре подозвал Жюльена. Он уже пожал руки ученикам и помощнику, когда они закончили работу в цеху. Жюльен подошел к мастеру. Тот сказал жене:

— Обожди меня минутку, я сейчас вернусь.

Взяв Жюльена за руку, он привел его в цех и прикрыл за собою дверь. Несколько мгновений мастер и ученик стояли и молча смотрели друг на друга, затем Андре мягко сказал:

— Я хотел перед уходом спокойно поговорить с тобой.

Жюльен ничего не ответил. Они снова помолчали, потом мастер выдвинул ящик, где хранились инструменты. Здесь лежали в ряд начищенные до блеска ножи, отчетливо выделявшиеся на фоне светлого дерева. Мастер вынул большой нож в форме лопаточки и два других поменьше: длинный и широкий нож с острым, как бритва, лезвием — Андре пользовался им, работая на разделочном столе, — и еще один нож, чуть побольше перочинного. Ножи не умещались даже на его широкой ладони. С минуту он смотрел на них, потом протянул Жюльену и сказал:

— Держи, я отдаю их тебе.

Мальчик не тронулся с места.

— Бери, — повторил мастер.

— Но, шеф, они… потом они вам понадобятся…

Мастер слегка пожал плечами. Грустная улыбка появилась на его лице, и Жюльену показалось, что глаза Андре блестят больше, чем обычно.

— Потом… На войне никогда ничего нельзя знать! — прошептал мастер.

Мальчик все еще колебался.

— Я даю их тебе в знак дружбы, — продолжал мастер. — Может, тебе и доставалось, когда ты меня сердил, но тут уж ничего не поделаешь, такое у нас ремесло.

Теперь он широко улыбался. Жюльен протянул руку и взял ножи.

— Когда вы вернетесь, шеф, я вам их возвращу, — пробормотал он.

Мастер ласково похлопал его по затылку. Мальчику показалось, будто Андре хочет еще что-то сказать, но тот только кашлянул. Потом направился к небольшому шкафчику и достал оттуда набор наконечников и вилочек для крема и шоколада.

— Держи, это тоже мои, возьми их себе, — снова сказал он.

— Нет, шеф, оставьте себе что-нибудь… или… или я вам уплачу.

Андре нахмурился.

— Ты что, хочешь со мной поссориться? — спросил он.

Теперь обе руки Жюльена были полны инструментов.

— Отнеси все это к себе в комнату и возвращайся, — приказал мастер. — Мы еще спустимся с тобой в погреб.

Жюльен побросал все на постель и вернулся в цех; мастер стоял неподвижно и, казалось, даже не заметил его возвращения. Остановившись перед разделочным столом и упершись обеими руками в его мраморную крышку, он разглядывал полки, где выстроились в ряд консервные банки и жестяные коробки. На уровне его глаз стояла большая жестяная коробка, вся во вмятинах: именно по ней он обычно ударял кулаком, когда приходил в ярость. Андре повернулся к мальчику, и на его губах снова появилась печальная улыбка.

— Знаешь, о ком я думаю, глядя на эту коробку? — спросил он.

Жюльен улыбнулся и сказал только:

— Виктор.

— Да, помнишь? Всякий раз, когда я набрасывался на него, он с уморительным видом говорил: «Шеф, коробка для сахарной глазури!»

Оба рассмеялись.

— Конечно, он предпочитал, чтобы удар кулаком доставался не ему, а этой коробке, — заметил Жюльен.

Мастер перестал смеяться. Лицо его опять помрачнело; помолчав, он пробормотал:

— На такого человека, как Виктор, всерьез и сердиться нельзя. — Он опять умолк, опустил голову и прибавил: — Где-то он сейчас? Службу он проходил в пехотных частях укрепленного района, Может, он теперь на линии Мажино.

Наступило молчание. Мастер не спеша прошелся по цеху. Он то и дело поглаживал ручку ящика, или лопатку, или какой-нибудь другой инструмент: работая тут долгие годы, он ежедневно десятки раз притрагивался к этим предметам.

— Пошли, — внезапно сказал Андре, — спустимся в погреб.

Они вдвоем направились вниз. В подвале мастер посмотрел на отгороженное досками место, где стояли в ряд мешки с мукой.

— Мне следовало бы снести сюда еще мешок крупчатки, — сказал мастер, — а то здесь только один остался. Кто теперь это будет делать?

— Я, шеф.

— Ты? А справишься?

— Да, я уже пробовал.

— Это когда же? Ведь тебе не приходилось носить мешки, я это всегда делал сам.