Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Выстрел Карповича был громом среди ясного неба: напомним, что уже более 15 лет никакие террористические замыслы не доходили до реальных попыток осуществления (едва ли за таковую можно считать хождение по улицам с бомбами соратников Александра Ульянова). Разумеется никто – начиная от столичного полицейского начальства и кончая швейцаром в Министерстве просвещения – не был готов к такому развороту событий.

Через две недели Боголепов умер в жестоких мучениях. Карпович загремел на каторгу, откуда бежал в 1907 году и вернулся к террору.

Каждый крупный террористический акт в России возбуждал волну подражания; в психически неуравновешенных людях, готовых повторить подвиг, которым восхищалась интеллигентная общественность, недостатка не было.

Через несколько дней после смерти Боголепова земский статистик Н.Лаговский производит четыре выстрела по окнам квартиры обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева. Затем почти на год наступила пауза.

Однако неутихающие студенческие волнения дают новую вспышку терроризма. 9 февраля уже 1902 года курсистка Е.Алларт приходит на прием к московскому обер-полицмейстеру Д.Ф.Трепову, но ее пистолет дает осечку. Дело Алларт даже не передается в суд ввиду ее явно недостаточной вменяемости.

Через несколько дней акцизный чиновник Михалевич с ножом в руках пытается ворваться в квартиру Трепова.

Безнадежность и беспомощность этих попыток показывают, что террор -все-таки занятие не для дилетантов. Это было понято по обе стороны баррикады.

В свое время успехи «Исполкома Народной Воли» (сначала – еще «Земли и Воли») начались с того, что террор возглавили такие серьезные и решительные деятели, как А.Д.Михайлов и Л.А.Тихомиров. Для воссоздания террора в начале ХХ века требовались деятели не меньшего масштаба.

Зубатову, знавшему наперечет всех революционеров, было довольно трудно обнаружить таковых среди известных ему лиц.

Однако летом 1900 года наряду с другими деятелями Бунда и примыкающих к нему организаций был арестован в Минске тридцатилетний Григорий Андреевич (Герш Ицкович) Гершуни. Как и остальных, его доставили в Москву для знакомства с Зубатовым.

Сын богатого арендатора (фактически – помещика; евреям законодательно запрещалось владеть земледельческими участками), фармацевт по образованию, Гершуни до этого много и плодотворно занимался различной легальной деятельностью. Открыл в Минске химико-бактериологический кабинет (который мог бы при ином развитии событий вырасти в первый в России научно-исследовательский институт подобного профиля), создал школы и курсы для евреев – взрослых и детей и т.п.

Первый его арест произошел в 1896 году в Киеве; тогда Гершуни легко доказал, что не занимается никакой противозаконной деятельностью, и быстро был выпущен. Но знакомство в 1898 году с Брешко-Брешковской привело его к более тесному сотрудничеству с революционерами, которым он оказывал услуги вполне делового и практического рода (организовал изготовление фальшивых паспортов, оборудования компактных нелегальных типографий и т.д.).

Человек это был крайне деловитый, страстный, решительный и умеющий подчинять себе других. Словом, казалось бы, идеальный руководитель террористической организации.

Диалоги Зубатова и Гершуни имели явно нестандартный характер. Позже А.И.Спиридович (один из ближайших помощников Зубатова в 1900-1903 годах) прямо сформулировал: «Едва ли не эти собеседования привели Гершуни к окончательному заключению, что террор есть необходимый способ борьбы с высшими представителями правительственной власти, что надо бросать легальную деятельность и, перейдя на нелегальное положение, посвятить себя всецело террору»[525].

Ко всему, что написано Александром Ивановичем Спиридовичем, необходимо подходить с крайней осторожностью. Обуреваемый как писательским, так и профессиональным полицейским честолюбием, Спиридович не мог проходить мимо интереснейших фактов конспиративной деятельности без упоминания и объяснения этих фактов. В то же время этот человек был едва ли не самым информированным полицейским деятелем дореволюционной России и был обязан хранить секреты, которые не могли быть обнародованы ни при каких обстоятельствах. В частности, он заведомо был посвящен во все тайны убийства П.А.Столыпина в 1911 году, поскольку не только находился в непосредственном соприкосновении со всеми лицами, причастными к покушению, но был и сам среди его организаторов. Поэтому все, сообщаемое Спиридовичем, должно проверяться по другим источникам и соотноситься с общим контекстом происходивших событий.

В данном случае мнение Спиридовича подтверждается мемуарами В.М.Чернова[526] и строго соответствует общей фабуле биографии Гершуни: до встречи с Зубатовым Гершуни террористом не был, после встречи – стал.

Разумеется, сам Спиридович не присутствовал при диалогах Зубатова с Гершуни; зато он мог неоднократно беседовать и с тем, и с другим. Иное дело то, что честь мундира и личная близость к Зубатову не могли позволить Спиридовичу закончить описание этого эпизода тем, что переубежденный Гершуни был просто выпущен Зубатовым на свободу – не за чем иным, как для реализации террористических намерений. Поэтому Спиридович продолжает: «По неимению формальных улик, Гершуни вскоре был освобожден. Зубатов не понял тогда Гершуни. Он больше видел в нем полезного правительству интеллигента-культурника, чем революционера; он не разглядел в Гершуни того выдающегося революционного вождя, каким показал он себя затем, оставив дом, общество, уйдя в подполье, сделавшись профессиональным революционером».

В этом вынужденном заявлении Спиридовича нет никакой логики. До встречи Гершуни с Зубатовым все видели в Гершуни только интеллигента-культурника, после встречи Гершуни с Зубатовым все разглядели в Гершуни выдающегося революционного вождя – это объективный факт. Неужели только мнение Зубатова о нем, как о культурнике, переполнило чашу терпения Гершуни и заставило его целиком изменить поприще? Не проще ли прийти к выводу, что Зубатов первым разглядел в Гершуни вождя-террориста и открыл ему самому правильное понимание собственного призвания?

К тому же Гершуни едва ли мог показаться Зубатову обычным «культурником»: в нелегальных публикациях Гершуни, предшествовавших его аресту, отчетливо звучали призывы к террору.

Гершуни и Зубатов о чем-то безусловно договорились: последний договаривался о чем-то с каждым арестованным собеседником. Иное дело, что последние, выйдя на волю, далеко не всегда стремились выполнять договоренности. Кроме того, каждый стремился скрыть от товарищей, в чем же он проговорился и что пообещал. «Каждый конспирирует о том, что он говорил в кабинете Зубатова»[527], – писала в августе 1900 года М.В.Вильбушевич.

Гершуни был выпущен после написания пространного покаянного заявления; оно было извлечено из архивов и опубликовано в 1917 году и немало тогда шокировало революционную публику. Сам Зубатов в сопроводиловке, приложенной к заявлению Гершуни, просил начальство об освобождении последнего, хотя и назвал его «двусмысленным человеком».

Выйдя на волю, Гершуни заявил товарищам по Бунду, что Зубатов «страшнее для движения всех до сих пор бывших» на его посту «извергов»[528] – интересная оценка! Никто из революционеров, как бы отрицательно они ни относились к предложениям Зубатова о сотрудничестве, не разглядел изверга в этом умном и обаятельном охраннике. Это дополнительный штрих, свидетельствующий о том, что Зубатов и Гершуни касались тем, стоящих на грани или за гранью общечеловеческой гуманности и морали.

Гершуни, несомненно, обманул Зубатова, если последний хотел найти в нем сотрудника – формально не существует никаких фактов, указывающих на последующее сотрудничество Гершуни ни с Зубатовым, ни с иными охранниками. Зато известно, что среди планов, которые Гершуни не успел реализовать в течение относительно недолгого периода руководства террором, было и убийство Зубатова. Гершуни пытался обсуждать и возможность взрыва Московского Охранного отделения – похоже, его беспокоили архивы этого учреждения (!).

Но если Зубатов действительно готовил Гершуни к руководству террором, то и в этом последний сначала его обманул: выйдя на волю, Гершуни вовсе не спешил к террористической деятельности, хотя для чего-то сразу перешел на нелегальное положение – не для того ли, чтобы надежнее скрыться от Зубатова?

С лета 1900 года прошло полгода, и прозвучал выстрел Карповича, а Гершуни все заняться террором не собрался. Прошел еще почти год, а Гершуни все террором не занимался.