Том 4. Наша Маша. Литературные портреты - Л. Пантелеев

Да, уже восьмой год пошел с тех пор, как мы отвезли его на Богословское кладбище, я сам, своими руками бросил тяжелый ком мерзлой земли в глубокую черную яму, а ведь нет, пожалуй, ни одного дня, когда, живя в Комарове и проходя по Морскому проспекту, или по Озерной улице, или по нижнему Выборгскому шоссе, я бы не встретил на своем пути Евгения Львовича. Нет, я, разумеется, не о призраках говорю, я имею в виду ту могучую, титаническую силу, с какой запечатлелся этот человек в моей (и не только в моей) памяти.

…Вот он возник в снежной дали, идет на меня, высокий, веселый, грузный, в распахнутой шубе, легко опираясь на палку, изящно и даже грациозно откидывая ее слегка в сторону наподобие какого-то вельможи XVII столетия.

Вот он, ближе, ближе… Вижу его улыбку, слышу его милый голос, его тяжелое, сиплое дыхание.

И всё это обрывается, всё это – мираж. Его нет. Впереди только белый снег и черные деревья.

Тырса*

Когда я с ним познакомился, мне было очень немного (а точнее – семнадцать) лет, я очень мало знал, а в живописи и вовсе не разбирался.

Но и в то время Николай Андреевич Тырса казался мне чудом.

Он иллюстрировал несколько моих книг, в том числе «Республику Шкид». Помню, как страшно меня тогда удивляло, почему о нем говорят как об ученике французов, упоминают рядом с его именем имена мирискусников, импрессионистов и еще каких-то «истов».

То, что он сделал с «Республикой Шкид», казалось (и кажется) мне стоящим на грани волшебства.

Это очень точный реалистический рисунок с едва уловимым оттенком гротеска. Короче говоря, это стиль самой повести.

Шкидцев рисовали и после Тырсы – и у нас и за границей, и никому никогда не удалось так верно, так легко, весело и победно схватить не только фактуру, но и самый дух нашей беспризорной мальчишеской республики.

Не забуду, как поразило меня и моего соавтора, покойного Григория Георгиевича Белых, почти фотографическое сходство многих персонажей повести, людей, которых Николай Андреевич не видел и не мог видеть. Рисовал он, полагаясь только на наш далекий от совершенства текст и на собственную интуицию.

Похож президент нашей республики Викниксор, чертовски похожи Янкель, Японец, Купец и другие аборигены Шкиды. А как верно, с каким необыкновенным проникновением в то, что называется духом эпохи, написан Петербург начала двадцатых годов! Какое все точное и какое все тогдашнее – и Нарвские ворота, и старая Петергофская дорога, и шофер таксомотора, и малолетние уличные торговки и – в первую очередь – сами шкидцы, эти гавроши Октябрьской революции, эти бесшабашные и вместе с тем думающие, читающие, сочиняющие стихи босяки!..

Недавно мне показали рисунки, сделанные молодым художником к одному из «шкидских» рассказов. Человек талантливый, владеет рисунком, чувствует композицию, но – как все это грубо, примитивно, как безвкусно берет иллюстратор самое, на его взгляд, яркое, выигрышное, каких дегенератов с чубиками и в полосатых тельняшках он изобразил!..

У Тырсы Шкида одета так, как она и одевалась в те суровые годы – в поношенную, потертую и бесцветную одежду. Художник не любуется этим рубищем, но он знает и любит каждую деревянную пуговку на холщовой рубахе, каждую складку, каждую вмятину на штанах из чертовой кожи. Он знает, так сказать, не только художественную, но и потребительскую, рыночную цену всем этим предметам. И потому все это так долго живет и так глубоко трогает.

Вспоминаю Тырсу, перелистываю другие книги с его рисунками.

«Портрет». Тоже о беспризорниках. Как здорово сделан, например, тот рисунок, где малолетний правонарушитель Коська, укравший на вокзале корзинку, вскрывает ее под дощатым настилом дебаркадера. Казалось бы, более неудобного, невыигрышного положения для героя трудно выбрать. И все-таки художник усаживает Коську на корточки именно в таком, согбенном, скрюченном положении, и при этом мы видим, что Коська весь кипит, весь дрожит. Руки его лихорадочно роются в корзине и выбрасывают оттуда – белье, башмаки, коробки и прочее «барахло».

А вот повесть «Пакет». Серийное, массовое издание. Тонкий, очень экономный рисунок пером. Что называется, ничего лишнего.

Генерал Мамонтов появляется в штабе белогвардейской казачьей части. Перепуганные его неожиданным появлением, офицеры вскочили, вытянулись в струнку, приветствуют своего шефа. Во всем этом – никакой буффонады, никакой карикатуры. Наоборот, автор как будто даже любуется изысканной выправкой, родовитостью и сановитостью своих персонажей. И вместе с тем нет никаких сомнений, что эти люди – враги. А вот другой персонаж – Петя Трофимов, этакий красноармейский Иванушка-дурачок, герой повести, от имени которого ведется рассказ. Кажется, будто сам рисунок становится добрее, штрих мягче, округлее, когда на бумаге возникает образ этого героя.

Украшал Николай Андреевич своими рисунками и другие мои работы. И всякий раз, когда я брал в руки свежий, еще пахнущий краской журнал и видел возле своего текста его неповторимый рисунок, – это было всегда добавочной, дополнительной радостью, было праздником.

Я несколько раз бывал у Николая Андреевича – по каким делам, не помню теперь. Жил он, если не ошибаюсь, в «доме Бенуа», у Никольского морского собора. От юношеской своей стеснительности, застенчивости я ничего не видел и не запомнил. Помню только, что у него были три девочки, дочки.

Николаю Андреевичу не было тогда сорока лет, но мне он казался если не старым, то очень взрослым, пожилым, солидным человеком. Таким он, впрочем, казался не мне одному. С тридцати лет он уже был метром, профессором академии…

Внешность у него была запоминающаяся: рыжеватая борода, золотое пенсне, котелок. Чем-то он был похож на того французского виконта, которого прославил Дега, изобразив его с двумя девочками и борзой собакой.

Но это был очень русский виконт – такой же русский, как и некоторые другие завсегдатаи верхних этажей Дома книги, поражавшие меня тогда своей «барственностью», элегантностью: В. В. Лебедев, Б. С. Житков, Д. И. Хармс…

Кстати, о смерти Николая Андреевича я узнал в тот же день, когда узнал и о гибели Даниила Ивановича Хармса. Оба они – и поэт и художник – пали жертвами жестокого века…

Время было блокадное, питерцы уже давно привыкли к утратам, смерть стала для нас явлением обычным и привычным, и все-таки так больно, так горько было узнать, что нет больше Тырсы, что никогда не поможет он тебе сделать новую книгу, не покажет своего искусства волшебника, не порадует своим тонким, честным, умным и веселым мастерством.

Комментарии

В этом томе собраны произведения, предназначенные для взрослого читателя, в первую очередь для родителей.

Наша Маша. Книга для родителей*

«Книга Л. Пантелеева, – писала В. Смирнова („О детях и для детей“, „Детская литература“, М., 1967), – необычайна уже тем, что это дневник отцовский (Машиной матери принадлежат лишь немногие записи). И конечно, это не просто записки отца, это дневник писателя. Притом писателя детского, всегда думающего о детях, особенно зоркого и чуткого к ним, озабоченного судьбами детства в мире, одним словом, – у кого дети в сердце».

О «Нашей Маше» писали также С. Бабенышева («Растет душа человека…», «Новый мир», 1967, № 11), Л. Исарова («Когда ребенка уважают», ж. «Семья и школа», 1967, № 7), Е. Путилова («Л. Пантелеев», «Советский писатель», Л., 1969), Н. Халатов («О Л. Пантелееве и не только о нем», ж. «Дошкольное воспитание», 1968, № 8).

Отрывки из «Нашей Маши» печатались в «Учительской газете» от 30 октября 1965 года, в журнале «Семья и школа», 1965, № 4. Первое книжное издание – «Детская литература», Л., 1966.

Рыжее пятно*

Еще до встречи с Пантелеевым Горький писал С. Н. Сергееву-Ценскому: «…Мне кажется, что один из „шкидцев“, Леонид Пантелеев, – парень талантливый. Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен, довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится…»

Об отношении к нему Горького Пантелеев писал: «Он очень много для меня сделал, и у меня есть много поводов вспомнить о его добром сердце». Пантелеев и сейчас считает себя учеником Горького, хотя, как он пишет, «учился… у него не литературному мастерству, не стилю, не композиции… не ремеслу…» Учился самому главному: «по-горьковски работать, по-горьковски увлеченно, самоотверженно, честно и достойно относиться к нашему литераторскому делу» (ж. «Детская литература», 1968, № 6). Первая публикация: «Рыжее пятно», «Ленинградский альманах», 1953 год.

Шварц*

Евгений Львович Шварц (1896–1958) – выдающийся писатель, драматург, автор пьес «Тень», «Голый король», «Дракон», «Обыкновенное чудо», сценариев для кино – «Дон Кихот», «Золушка». Широко известны его сказки, рассказы и пьесы для детей: «Приключения Шуры и Маруси», «Первоклассница», «Снежная королева», «Красная шапочка», «Два клена». Долгие годы, со дня основания журналов «Еж» и «Чиж» был их постоянным автором.